За землю Русскую

— Что ты отстал, Ратмир? — встретил седоусого молодой витязь. — Уж не конь ли притомился?

— Без дела едем, без дела и путь долог, — проворчал в ответ старый витязь. — Не пора ли на городок повернуть коней?

— Ехали без дела, а вот добрых людей встретили, — как бы оправдываясь, промолвил молодой. — Если не спесивы жители, будет и нам потеха.

— Как тебя по имени, витязь, как величать по отчеству? — полюбопытствовал Данила у молодого.

Витязь взглянул на бортника, оглянулся на седоусого, засмеялся.

— Княжие дружинники мы из Великого Новгорода, — сказал. — Городки на Шелони смотрим. Что бы тебе, житель, порадовать нас, взять в ватажку. Что добудем, за себя не положим.

— Ого, востер ты, — усмехнулся Данила. — Бор велик, снега не топтаны, а наша тропка по зверю матерому. Не жалует он, как придешь к нему с бездельем.

Вспыхнуло лицо витязя. Казалось, вот-вот сорвется гневное слово. Но он сдержал себя.

— Не чурайся, житель, — не повысив голоса, сказал Даниле. — Твое счастье не уйдет от тебя, а нам не впервые гулять в борах. Дозволь потешиться!

По сердцу Даниле скромная речь.

— Взял бы, — молвил. — Да пройдешь ли бродом в бору?

— Сам не пройду, а коню снег не страшен.

— Так ли?

— Не привык я, житель, неправду сказывать. Не добыча дорога — потеха.

Данила помолчал, раздумывая; переложил из руки в руку рогатину.

— Быть по-твоему! Но помни, витязь, не на пир идем. После чтобы не знать обиды.

— Не обидчив я, а за ласку — спасибо.

Зеленая россыпь ельника окружает берлогу. На прогалинке, у снежного шатра, прикрывшего валежину, показался молодой витязь. Где-то, неподалеку, за зеленью елок, Ратмир и лесные жители. Данила отдал витязю рогатину; хватит ли умельства у молодца принять на нее зверя?

Отоптал перед берлогой снег. Сердце бьется так сильно, что кажется, тесно ему в груди. Ветер качает изумрудные вершины елочек. Солнце поднялось высоко, под лучами его снег горит и искрится. Взглянешь — в глазах темно от нестерпимого блеска. В Новгороде Великом небось уже обедни отпеты, на княжем дворе начались забавы ратные, а то в снежки бьются дружинники с дворскими девушками.

— Пора!

Перо рогатины глубоко в снежном бугре. Пошевелил.

Тихо.

Тронул сильнее. Из бугра донеслось недовольное глухое ворчание. Услышав его, витязь забыл Новгород, забавы дружиничьи, — забылось все, о чем тревожились думы. Страха нет. Еще миг… Снежный бугор затрепетал, как живой.

Витязь упал на колено, прижал к земле ратовище рогатины.

Он… Зверь. Огромный, с проседью на спине. Сверкнули желтыми искрами налитые кровью глаза.

«Не поднялся на задние лапы, — сухой холодок тронул витязя. — Старый… Злой… Кровь ведает».

Выбравшись из берлоги, зверь отряхнулся и тут же, раскрыв пасть, с ревом, разваливая грудью снег, точно купаясь в нем, ринулся на охотника.

Витязь не шелохнулся. Рука крепко сжала ратовище. «Сейчас… Вот-вот навалится». Грудь зверя коснулась железа.

На мгновение зверь замер. Не гребет лапами, не жмет на рогатину. «Ну!» — готов крикнуть витязь. Кажется, протекло много-много времени. Вдруг под страшным ударом мохнатой лапы, будто хрупкая ольховая веточка, треснуло ратовище, переломилось. Перо рогатины взвилось ввысь и, сверкнув на солнце, зарылось в снег.

Не легко остаться безоружному, один на один с рассерженным зверем, но витязь не растерялся. Он сделал то, что только и мог сделать: бросил в пасть оставшийся в руке обломок ратовища, отпрянул в сторону.

Зверь поиграл обломком. Витязь, не спуская глаз с врага, медленно пятился к стене плотного ельника. От старых медвежатников слыхал он: придет нужда биться со зверем безоружному — не беги. Побежишь, не унесешь ноги. Кости сломает. Лучше упади. Надвинется зверь, ты ему кулак в открытую пасть… На язык дави. Много смелости и бесстрашия надо иметь охотнику, чтобы отважиться на единоборство, но, бывало, задыхался зверь, падал.

Витязь сорвал с себя широкий сыромятный пояс, обвил им руку. Зверь рядом. Поднялся. Будто горящей головней ударили по плечу. Рука в пасти. Давит язык… Глубже…

Зверь мотнул башкой, стиснул зубы. Крепка обвивающая руку сыромять пояса, но и сквозь нее велика боль. Ободрано плечо. Лохмотья кафтана окрасились кровью. Стоек витязь, упрям; не крикнул, не позвал на помощь. Не придется ли старому другу и лесным жителям снимать колпаки над молодым дружинником?!

…Очнулся. Зверь не нападает. Небо голубое вверху, кругом зелень елок. Неужто ушел? Нет, рядом он, на снегу. Из раскроенной башки льет кровь. Рядом с неподвижной тушей зверя Ивашко. В руке у него топор. Лицо у молодца белее снега.

Проваливаясь по пояс в сугробах, спешат к месту поединка Ратмир и займищанин. Витязь поднялся, тронул ногой тушу зверя, повернулся к Ивашке и при Ратмире, при займищанине — поклонился.

— Спасибо, молодец! — молвил. — Случится побывать на Новгороде Великом — приходи на княжий двор, одарю, чем могу.

Сказал и покачнулся. Ратмир обтер снегом кровь с его лица. Не ахнул, не удивился тому, что случилось.

— Молодца-то, витязь, на займище ко мне снесем, — сказал Данила. — Недалеко. Раны обмоем. Зверь старый, хитрый; злой, как шатун[15]. От такого никто не ушел бы подобру.

Глава 6

Господин Великий Новгород

От моря Варяжского и от земли Лопи до гор Каменного Пояса[16] простирается Новгородская земля. Богата она пашнями и лугами, реками многоводными, лесами дремучими, ловищами звериными и рыбными. Меха, воск, мед, лен тонкопрядый, железо кричное, жемчуг речной, рыбий зуб — всем богата земля. Реками и волоками, обозами по зимним дорогам везут жители дары своей земли в Великий Новгород.

Пятью концами, на берегах старого Волхова, раскинулся город. Точно застывшие в крепком пожатии руки, перекинулся через реку Великий мост. Широк он — в два проезда; дубовые ряжи под ним пенят Волхов.

Сердце города — каменный Детинец. Над его стенами, отражаясь в Волхове, поднялись тяжелые шеломы святой Софии. Лучи городовых улиц разбегаются от Детинца к воротам Кромного города. Улицы вымощены тесаными мостовинами и круглым лесом. Вдоль улиц — посадами — хоромы рубленые, с узорными крыльцами, с резными наличниками окошек, огороженные тынами с воротами тесовыми. Над крутыми скатами крыш возносятся каменные звонницы церквей и соборов. Сильные монастыри, обнесенные валами со столпием и высокими стрельницами, сторожат пути к городу.

Славен Новгород святой Софией, звонницей вечевой и Великим торгом. Идут на новгородский торг гости с товарами из Византии и из-за Каспия, из свейских и немецких земель. Все есть на торгу: тонкие паволоки из Византии, узорные аксамиты из Хорезма, сукна ипские и лангерманские, вина фряжские, изделия из стекла… В обжорном ряду — дичь и рыба: живая, в садках, и уснувшая.

Искусными мастерами ремесленными славен Новгород. Продают на торгу свои изделия кузнецы по железу и меди, по золоту и серебру; щитники, лучники, котельники, колпачники, бочешники… Нет, кажется, на Руси торга богаче и многолюднее, нет и города краше Господина Великого Новгорода.

Отошла обедня у святой Софии. Владычный пономарь Говорко Сухой, щуплый, красноглазый мужичишко, с выкатившимся, как жбан, животом, впереди всех выбежал из собора, махнул колпаком:

— Звони «Во вся!» Отмолилось людие.

Говоркова знака давно ждали звонцы на звоннице. Не опустил Говорко колпака, как ударил «большой» владычный колокол, в подзвон ему сиповато ухнул «меньший». И вдруг, точно стая воробьев поднялась со стен Детинца, — речисто, с подпевом закалякали подголоски. Звонят «Во вся довольно».

На софийский звон отозвались в городовых концах колокола церквей и соборов. Прогудел стопудовый — это у Николы в Дворищах, степенно, не торопясь, басит у Покрова, прихрамывая, дребезжит расколотым боком у Апостолов на пропастех.

15

Медведь, не залегший в берлогу на зиму.

16

Уральские горы.