За землю Русскую

Весь день Чука провел на ногах. Рад он встрече с Александром, и грусть трогает сердце старого воеводы. «Ох, времечко, — вздыхает он. — Пора, знать, старикам по углам сидеть, любоваться на то, как молодые орлы летают». Чука жил и состарился в Ярославовой дружине, все походы делил с князем; бился он и со строптивыми князьями, и с половцами, и с Ордой, и с ливонскими рыцарями. В последний раз Чука был с Александром в ливонском походе.

В суете заглянул воевода на поварню: боялся, как да мало снеди напекут и наварят. Кажется, все ладно. Велел дать себе щей да крылышко жареной ряби, и только успел обсосать пальцы, как на дворе начался сполох:

— Едут, едут… На посаде поезд.

Чука бросил еду, поспешил навстречу.

…Александр остановил коня. Спрыгнув наземь, он шагнул к Чуке, обнял его.

— Не узнаю Москвы, Чука, — сказал. — Перед ливонским походом и после был здесь, видел черные пожарища да землянки жителей, а ныне город срублен и посады, и торг людный…

— Хорошо ли, худо ли — не обессудь, княже! — ответил Чука. — Но по старому-то обычаю русскому не красно на улице вести разговор с гостем; лучше и краше слово в гридне, за чашей меду крепкого.

— От чаши не откажусь, — усмехнулся Александр. — Сядем за стол — и еде и меду окажем честь.

В гридне Александр спрашивал Чуку об угодьях княжих на Москве, о городовом жительстве, о лесах, что вековыми раменьями раскинулись вокруг, о реках и путях торговых. Говорили чуть ли не до полуночи. Под конец, когда Чука остался с глазу на глаз с князем, он сказал:

— Не сладкое слово хочу тебе молвить, Александр Ярославич, не огневайся, выслушай! Тяжко иго ордынское, а не стало на Владимире князя Ярослава, тяжелее давит оно. Мы, на Москве, не изведали всего зла, но вокруг… Стон людской и плач. Людей ремесленных, женок и детей малых гонят в полон ордыняне. Во Владимире ныне князь Андрей, а ему ли быть ровней со старыми князьями? Ты уйдешь в Новгород, а князь Андрей… Как он будет? С кем он?

— Не ведаю о том, Чука, — помолчав и как бы не решаясь сразу открыть то, о чем думал, произнес Александр. — Назван я ханшей князем Руси, а не слова ли это пустые? Была Русь раздробленной, ею и осталась. И не о благе Руси — о «Русском улусе» слышал я речи в Орде. Молвлю, Чука… Тайные думы свои тебе поведаю; ты не суди меня, не прими в обиду. Нет предела ненависти моей к Орде; ни крови своей, ни жизни — ничего не жаль мне за то, чтобы сбросить плен, а время ли брать мечи? На счастье ли Руси прольем кровь людей наших? Нет! Римские паписты тоже зовут нас на борьбу с ханом, сулят свой союз и помощь. Скажи, не себе ли ищут они добра? Князь Ярослав перед отъездом в Орду, где принял кончину, отверг домогания паписта Карпини…

— Видел я того паписта, Александр Ярославич, — воспользовавшись тем, что Александр помолчал, промолвил Чука. — Хитрый он, скользкий. И в Орде был Карпини, сговаривался там с ханом противу Руси.

— Помню, слышал о том от батюшки, — сказал Александр. — По прошлому лету двое римских легатов-епис-купов навестили Новгород. Послание от папы Иннокентия Четвертого передали мне. Я слушал их, читал папское послание. О том же были их речи, о чем прежде, перед походом ливонским, сказывал папист Биорн. Улещали обещаниями помощи своей и союзом, а взамен-де примите учение Рима, подчините Риму церковь русскую. Молвил я легатам-епискупам: «Свою веру знают люди на Руси и учения Рима не примут». То, чего домогаются от нас паписты, горше нам плена, горше данничества… Гибели нашей ищут латыняне. Ввергнув нас в битву с Ордой, сами они без боя перейдут наши рубежи. Ты, Чука, был другом отцу моему и друг мне, тебе и знать: не подниму я меча на хана, не время, не приму и союз с папистами. Ныне заступят Русь от Орды не кровь и меч, а мир с нею. В мире мы сохраним землю свою, обретем силу. Будет так — расправит Русь плечи, склонится Орда перед мечом русичей.

Чука не спал ночь, но утром поднялся, как всегда, рано. От бессонницы у него кружилась голова. Чука облился студеной водой, велел принести кислой капусты, поел. Чем больше думал воевода о том, что слышал вчера от Александра, тем яснее становилось ему, что прав, ох как прав Александр Ярославич. Чука даже повеселел оттого, что понял это. «Высоко и далеко летают молодые орлы, — думал он. — И тому быть орлом над орлами, который выше и дальше летит, зорок глазом, не бьется головой о камни». Вспомнив, что ему, пока не поднялись гости, надо побывать у мастеров на Воротной и в Чертолье, Чука надел стеганую епанчу, вышел на двор.

Над Москвою поднялось солнце. Оно светило по-осеннему — мягко и тихо. Чука заглянул к навесам, посмотрел, задан ли корм коням. От навесов прошел к Воротной стрельнице. Мастера тесали венцы. Чука поздоровался, осмотрел, что сделано вчера, спустился вниз. Обогнув угол хором, он неожиданно, к изумлению своему, увидел князя.

Александр стоял перед хоромами на вершине холма, у самой кручи, где холм обрывается над рекой. Внизу, по подгорью, белело заостренное столпие палисада, за ним — топкий, покрытый ржавыми лужами родников, непроезжий берег. На мыске, у устья Неглинки, над самой водой склонилась старая черемуха. Она наполовину осыпала поблекший лист. Темный, узловатый ствол ее четко выделялся на сизой поверхности разбухшей от осенних дождей реки.

За рекой, в Замосковье, раскинулись поймы заливных лугов. Посадами выстроились пузатые стога. В лучах утреннего солнца поблескивают озерки и налившиеся водою болота. Вдали темнеет глухой бор. По всему Замосковью не видно жилья, только у самой опушки дальнего бора по дымку, который стелется над поймой, можно различить чье-то займище.

— Рано поднялся, княже, — приблизясь к Александру, сказал Чука. — Аль худо ночь почивалась?

Александр оглянулся:

— Не худо. Крепко спал у тебя, на новоселье, да вот вышел и любуюсь на угодья. Богата ими Москва.

— Истинно ты молвил, княже, бога-а-ата! — протянул Чука, и в голосе его прозвучала гордость. — На срединном месте заложил город прадед твой, князь Юрий; во все концы пути от Москвы. Приходят к нам люди, поглядят, полюбуются и, смотришь, избы рубят. Есть у нас пашни широкие, луга заливные, леса раменные. Торговые гости реками и волоками со всех сторон идут… Не городку бы стоять на холме нашем, а городу, не сосновый бы Кремник тынить, а рубить дубовые стены с осыпями и заборолами, с тайниками и стрельницами каменными.

Александр молча слушал воеводу. Казалось, вставал перед глазами князя разбросавшийся вокруг каменных стен Кремника большой город, с палатами пышными, соборами златоглавыми.

— Доброе место, — как бы отвечая на свои мысли, промолвил он.

— О том и моя речь, — довольный тем, что услышал от Александра, отозвался Чука. — Князя сильного надо Москве. Принять бы тебе, Александр Ярославич, город под свою руку.

Александр не ответил. Он оглянулся вокруг, точно хотел запечатлеть в памяти то, что в думах о Москве возникло перед его взором. Внизу, под кручей, за палисадом, играет серебряной рябью река, чья-то ладья поднимается вверх, к устью Всходни. От хором с ведрами на коромысле прошла мимо высокая, стройная молодица. Она поклонилась князю и стала спускаться по тропе к Неглинке.

…На крыльце хором появился Ивашко. Он потянулся, радуясь солнечному прохладному утру. В это время из проезда Воротной стрельницы выехал всадник.

— Савва! — воскликнул Ивашко, узнав гонца. — Ждали мы тебя во Владимире.

— Из Новгорода гнал я во Владимир, да опоздал. Ушли вы, — спешившись, ответил гонец. — Пустил и я коня следом. Весточка есть у меня тебе, Ивашко.

— От Олёнушки? Здорова она?

— Здорова. И Олёнушка и дочка.

— Спасибо, Савва, за весть, — Ивашко обнял гонца.

— Где князь? В хоромах?

— Нет, на воле. У кручи он, — показал Ивашко.

Увидев гонца, Александр ступил навстречу.

— Поклон тебе, княже, от Великого Новгорода, — начал Савва, но Александр перебил:

— Поклон после, Савва; сказывай, что велела княгиня!