Святополк Окаянный

Прокл к тем лодиям подходил, где паволоки выгружались разных цветов и колеров — синие, зеленые, голубые и черные даже, а вот багряных что-то не видно.

Допытывался у купцов греческих Прокл:

— Нет ли багряных, все куплю.

— Нет, — отвечали. — За вывоз багрянца из Византии можно головой поплатиться.

Один, другой, третий — все нет. Совсем отчаялся Прокл:

— Да неужто, нет ни у кого?

— У Спиры, кажись, есть.

— А где Спира?

— А кто его знает.

Бегал Прокл по берегу, искал купца Спиру, взмок весь, да так и не нашел.

— Куда он запропастился, этот Спира окаянный?!

— А он на Новгород побег.

— Когда?

— Кажись, вчера.

— А ты его видел?

— А как же. Мы с ним целую корчагу выпили.

Вцепился Прокл в мужика, пившего со Спирой. Дал ему золотой:

— Иди купи корчагу вина, пить будем.

Мужик этот, не будь дурак, отказываться не стал. Тут же на берегу купил корчагу, принес Проклу и даже сдачу серебром высыпал. Честный мужик попался, честный и запасливый. Прокл и глазом моргнуть не успел, как появились у мужика две кружки глиняные.

— Наливай, добрый человек.

Прокл налил полные кружки. Выпили. Вино оказалось хорошее, заморское.

— Только тут, на Почайне, такое и купишь, — сказал мужик. — На Торге в городе его уж раза два с Днепром оженили. А тут еще не успели, только с лодии выгрузили.

После второй кружки Прокл осторожно приступил к расспросам:

— Сказывают, Спира багряные паволоки везет.

— Может, и везет, — отвечал мужик уклончиво. — Кому какое дело?

Прокл Кривой понял, что рановато разговор завел, только насторожил питуха. Надо поить далее, пока язык не развяжется.

После седьмой кружки, когда язык стал плохо слушаться, мужик сам заговорил:

— В-везет-т Спира две аль три штуки б-багряных паволок, х-хочет в Новеграде их на янтарь и с-соболя м-менять.

— Как же он умудрился вывезти? — изобразил удивление Прокл. — За багрец, сказывают, ого-го что бывает…

— А он их в корме под самый настил подвесил, никакая с-собака не с-сыщет.

— Ну и где он теперь? Как думаешь?

— Да уж, наверно, Вышгород прошел, где-то под Любеч подплывает.

Прокл не стал допивать корчагу, подарил питуху, отправился тут же к воеводе Блуду. Тот, выслушав Кривого, почесал в бороде, зевнул:

— Я-то чем помочь могу?

— Дай с дюжину дружинников, чтоб меня кто в пути не ограбил, догоню купчишку этого, куплю товар-то.

— Глуп ты, Прокл. Век прожил, ума не нажил. Какой же купец тебе на дороге станет товар вынать, да еще, говоришь, царский. А може, ты разбойник. Он тебя не здравствуем встретит, а палицей оглоушит.

— Я ж к нему с полной калитой.

— Тем более. Калиту отберет, а тебя в Днепр.

— Так что же делать?

— Надо тебе Могуту сыскать.

— Ты что, Блуд, белены объелся?! Он разбойник, да еще некрещеный. Как я, христианин, да к нему?

— Так тебе багрец нужен али нет?

— Нужен, но не через разбой же.

— Ну тогда садись в лодию, беги до Новгорода, там на Торжище, глядишь, может, и сторгуешься с этим Спирой, ежели он тебе еще эти паволоки покажет. Только учти, в Новгороде за те паволоки он с тебя вдесятеро сдерет, цвет-то царский, а путь долгий.

Да, дела были плохи. Прокл нос повесил, призадумался. Уж не пойти ли к великому князю с повинной: не достал, мол, багреца, наказывай, батюшка князь. Или к разбойнику Могуте, от которого, может статься, и живым не уйдешь. А коли живот и сохранит, то уж калиту непременно отберет — как пить дать. Блуд словно подслушал мысли Прокла, посоветовал:

— А ты калиту с собой не бери, сунь в карман серебра горсть для затравки, и довольно. Да и меч, пожалуй, дома оставь. Могута, сказывают, шибко оружных не любит.

— Но ведь он же разбойник, — пытался отнекиваться Прокл, но уже не очень твердо.

— Ну и что? А Спира твой, думаешь, ангел. Еще неведомо, как и где он те паволоки раздобыл, может, с царских амбаров и выкрал. Думаешь, зря затаил их.

— Да и где ж его взять-то, — вздохнул Прокл.

— Кого?

— Ну Могуту-то, он, чай, в дебрях у дорог обретается.

— У Лядских ворот жена его живет. Подъезжай к ней, позолоти ручку, может, чего и скажет.

Однако жена Могуты встретила Прокла настороженно, почти враждебно. Замешивала на столе тесто в деже[47], напротив у окна сидел мальчишка, видимо сын, лет пяти.

— Откуда я знаю, где он, — ответила баба резко, как пролаяла. — С вашего крещенья убег, по сю пору глаз не кажет, с волками живет.

— Он мне по делу нужен.

— Иди в лес, ищи, коли нужен, а нас не замай.

— Ну, приходит же он домой-то? — не отставал Прокл.

— Сказано — нет, значит — нет.

И тут мальчишка разинул было рот.

— А наш тятя…

Но это только и успел вякнуть, мать прямо через стол мучной рукой треснула его по щеке. Звонко, смачно.

Мальчишка заревел. И Прокл понял, что бывает дома Могута. Бывает. Именно об этом хотел похвастаться ребенок и не успел.

«Если б муж дома не бывал, небось, не стряпала бы, а где-либо милостыню на Торгу клянчила. Да и стряпает наверняка для него, разлюбезного своего разбойничка», — так подумал Прокл и вслух сказал:

— Ну что ж, ежели увидишь мужа, скажи, он мне во как нужен.

С тем подошел к столу, положил гривну серебряную возле дежи:

— Бывай. Я наведаюсь после.

Когда наведается, не сказал, пусть баба гадает. Но сам едва сутки выдержал. Прокл прямо нутром чуял, как все дальше и дальше уплывает этот проклятый Спира, и, если еще пройдет дня три или неделя, догнать его уже будет невозможно.

А поэтому уже на следующий день появился он опять на пороге разбойничьей клети. На этот раз баба сидела на лавке и пряла пряжу, в избе пахло печеным хлебам и вениками.

— Ну? Ты видела мужа?

Баба молчала, знай крутила веретено.

— Оглохла, что ли? — начал сердиться Прокл. — Тебя спрашивают, видела Могуту?

И в тот же миг сильные огромные лапищи схватили Прокла сзади, насунули ему на глаза его шапку и, зажав рот, куда-то потащили.

«Могута, — догадался Прокл, вспотев от страха. — Куда он меня? Неужто убивать? Господи! Сдались мне эта чертовы паволоки».

По тому, как дохнуло теплом и паром, Прокл догадался, что его втащили в баню. Там, усадив на скользкую лавку, сняли шапку, открыли ему глаз, но все равно ничего не было видно. Присутствие Могут угадывалось по его дыханию.

«Значит, парился разбойничек, — догадался бедный Прокл. — Вот откуда запах веников в избе. Ах, баба окаянная, перехитрила меня».

— Ну? — спросил из темноты густой бас. — Зачем я тебе спонадобился, прихвостень княжий? Лазутничаешь?

— Да не лазутничаю я, Могута.

— А чего к бабе прилип?

— Да ты мне во как нужен.

— Ну, говори — зачем?

Прокл рассказал об уплывших в Новгород паволоках, умолчав, конечно, для чего они ему понадобились. Но Могута спросил:

— Зачем они тебе?

— Не мне, — замялся Прокл, — великому князю спонадобились для чего-то.

— Мы с великим князем неприятели. Я ему Перуна вовек не прощу. Не хватало, чтоб я еще ему и паволоки добывал. Пусть покупает.

— Он мне повелел купить, а я бы рад, да нигде багряных нет. Из Царьграда, сказывают, их вывозить запрещено.

— Вот что, Кривой, ступай к своему князю. Обойдется и без багряных паволок.

В бане стало тихо, лишь где-то с полка редко падали капли.

Прокл грустно вздохнул:

— Эх, видать, придется мне последнего глаза лишиться.

— Что так-то?

— Думаешь, великий князь спустит мне неисполнение?

— Да, крутенек твой хозяин, чего там.

— Послушай, Могута, ну ради меня, моего единственного глаза ради, сотвори доброе дело. Я хорошо заплачу.

— Сколько?

— Сколь скажешь.

— Десять золотых.

— Хорошо. Договорились, — обрадовался Прокл столь разумной цене, купец заломил бы во много более. А разбойничек ничего, не жадный.

47

Дежа — квашня.