Страница 47 из 86
— Ну, дорогой мой, — сказал Якушев, — такой смелости я не ожидал, панихиду по государю в Казанском соборе…
— А день-то какой?.. Николай Мирликийский, тезоименитство его величества.
— Давно мы не виделись, давно… Сколько воды утекло с пятнадцатого года. Где бы нам побеседовать?
— А тут, напротив… Кафе «О'Гурмэ». В доме Зингера.
— Кстати, я не завтракал.
Они устроились за столиком в глубине небольшого зала. Толстенькая, румяная дамочка наклонилась к ним, обнаружив пышный бюст.
— Отведайте наш знаменитый «курник».
— Это что такое?
— Рекомендую. Вроде пирожка с курочкой, запечённой в тесте. Прелесть.
Когда она ушла, Путилов сказал:
— Как вы вовремя уехали в Москву, Александр Александрович.
— Потому цел и невредим. А вы?
— Я тоже вовремя укатил в Новгород. Вы, говорят, прекрасно устроены.
— Недурно. Даже хорошо.
— Для кого?
Якушев усмехнулся:
— Для дела, для нашего, общего…
— Мы тоже тут не бездельничаем.
— Надеюсь.
— Видели, сколько народу было на панихиде?
— Человек сто… Все ваши?
— Наши единомышленники. — Путилов оглянулся. В этот час в кафе было занято только два столика.
Они продолжали разговор, понизив голос:
— Сегодня, по случаю тезоименитства, мы решили собраться у баронессы Мантейфель… Вы её знали? Ах черт, я никак не привыкну к конспирации, но конспирировать с вами смешно, mon cher ami[21]. Мы ждали вашего приезда, вы единственный из наших, удостоенный высокой чести — аудиенции у его высочества. Вы не откажетесь рассказать нам, о чем шла речь?
— Буду счастлив. Кроме того, у меня есть некоторые предложения, я могу даже сейчас вам сказать, в чем дело. Речь идёт об объединении наших усилий. Питер без матушки Москвы не может, и Москва без Питера тоже… Здесь, мне кажется, сохранились люди, именно здесь…
— Мы находимся, mon ami[22], я бы сказал, в начальном периоде. Пока у нас только ядро, но люди решительные, они горят энергией, и горючего материалу много… Вы можете судить по тем, которые пришли на панихиду по императору. Это уже традиция, в прошлом году было вдвое меньше.
— Значит, вы знаете не всех этих людей?
— Знаю… некоторых.
— А не думаете вы, что среди этих людей могут оказаться…
— Возможно.
— Это — риск…
— Риск. Но всегда можно сказать, что убиенных Николаев у нас было немало… в германскую войну хотя бы.
— Наивно. Но с другой стороны, для подогревания верноподданнических чувств полезно… Значит, вы меня приглашаете. Я очень рад. Рад потому, что лично я восхищаюсь смелостью, мужеством наших питерских собратьев и вместе с тем не могу скрыть от вас тревоги. Не слишком ли вы рискуете… Не лучше ли выжидать, накапливать силы, чем подогревать монархические чувства опасными для наших единомышленников демонстрациями? Но я вижу, что вы хотите мне возразить? Отложим этот разговор до вечера. Отложим?
— Да. У входа в Летний сад около пяти часов вас будет ждать молодой человек во флотской шинели. Вы спросите его: «Который час?» Он ответит: «На моих часах — полдень». И приведёт вас к нам. Теперь, если позволите, я покину вас.
Он ушёл.
Пышная дамочка в кружевном переднике с умилением смотрела, как Якушев уплетал «курник».
— Вы ведь не петербуржец?
— Почему вы так думаете?
— Я вас не видела. У нас бывают все.
— Представьте, я — петербуржец. Но живу в Москве.
— Изменили Петрограду. Нехорошо, — она кокетливо усмехнулась. — А ваш приятель — наш верный клиент. Он ведь тоже из бывших.
— Скорее из настоящих, — сказал Якушев.
Дамочка с удивлением взглянула на него и отошла.
«Именно из „настоящих“. Это не Ртищев, болтун и рамолик. Путилов — настоящий враг. „Объединение усилий“ ему явно не понравилось. Ну посмотрим…»
В пятом часу Якушев шёл по знакомым местам, по Дворцовой набережной Невы к Троицкому мосту Нева ещё не стала, погода была безветренная, над шпилем Петропавловской крепости неподвижно стояли длинные свинцово-серые тучи. Якушев шёл и думал, что в этом городе прошла вся его жизнь, что не один раз, 6 января по старому стилю, в крещенский праздник он видел шествие «к Иордани» из Зимнего дворца, шествие царя со свитой, духовенства в золотых ризах. Как это выглядело импозантно, внушительно. Но тут же вспомнилось, как однажды в момент салюта, при погружении креста в прорубь, одна из пушек выпалила не холостым зарядом, а картечью. Какой переполох по этому случаю был в Петербурге! Потом, спустя несколько лет, по дворцу выстрелило орудие крейсера «Аврора», и это было концом старого мира.
Да, в сущности, всему прошлому должен был наступить конец.
Якушев стал думать о себе, о молодости, о том, как он ездил зимой, по первопутку, с молодой женой на острова. И он немолод, и она немолода, нет и департамента, где он так уверенно двигался от награды к награде, от чина к чину. Верно то, что ему никогда не быть по-прежнему директором департамента или товарищем министра.
Он подходил к воротам Летнего сада со стороны набережной. В том месте, где Каракозов стрелял в Александра Второго, стоял молодой человек во флотской шинели и круглой барашковой шапке с кожаным верхом.
Якушев спросил: «Который час?» Тот ответил: «На моих полдень». И они пошли рядом. Стемнело, однако Якушев различал лицо молодого человека с рыжеватыми усами, и ему показалось, что видел его утром в Казанском соборе. Он спросил об этом.
— Нет. Я там не был. Все это фанфаронство.
— Вы полагаете?
Молодой человек не ответил.
— Наши друзья другого мнения, — продолжал Якушев.
— Не знаю, кому они друзья, — пробормотал молодой человек, — здесь нам надо повернуть. А вы, очевидно, приезжий. Я вас не встречал в их компании.
— Приезжий.
Молодой человек заинтересовал Якушева. У него создалось впечатление, что в душе этого человека бушует злоба, которую тот уже не в силах сдержать. Но затеять с ним разговор здесь, на ходу, он считал неудобным. Тот хмуро сказал, посмотрев на часы:
— Спешить нечего… Если угодно, пройдемтесь, немного.
Якушев охотно согласился. Но шли они молча и вышли к Инженерному замку. Моряк вдруг остановился.
— Панихиды служат по убиенному монарху! По Николаю Александровичу. А кто Петра Третьего убил? Господа дворяне — Григорий и Алексей Орловы. Григорий — любовник Екатерины. А Павла Петровича, императора, кто убил? Не матросы и латыши, а Талызин, граф Палён, граф Бенигсен, Яшвиль и кто там ещё! Господам, значит, дозволено. — Показал на окошко под крышей: — Вот тут все и происходило. Сначала все по-благородному: «Sire, vous devez abdiquer»[23]. А Николай Зубов: «Чего ещё „абдике“?» — и фунтовой золотой табакеркой монарха в висок. Я сам эту табакерку в алмазном фонде видел — весь угол смят. А потом набросились на помазанника божия и всего истоптали, как мужички конокрада… И тоже служили панихиды.
Якушев от неожиданности так растерялся, что промолчал, только подумал: «Если у Путилова все его мушкетёры такие, то… Впрочем, может, провоцирует? Нет. Непохоже».
— Теперь можно идти. Придём вовремя.
Они вошли в один из подъездов дома на Пантелеймоновской, поднялись в бельэтаж. Молодой человек позвонил, им открыл мальчуган и тотчас убежал.
Это была петербургская барская квартира, комнат, вероятно, в двенадцать. Коридор был заставлен сундуками и поломанной золочёной мебелью. Откуда-то доносились голоса и смех. Молодой человек открыл одну из дверей. Они вошли в большую, в четыре окна, комнату, — вероятно, бывшую гостиную. Навстречу им вышла дама — высокая, костлявая, в чёрном шёлковом платье, с лорнетом на длинной цепочке, лорнет стукался об её острые колени, когда она шла. Якушев низко поклонился. Он узнал баронессу Мантейфель, с которой, впрочем, не был знаком лично.
21
Мой дорогой друг (франц.).
22
Мой друг (франц.).
23
«Государь, вы должны отречься» (франц.).