Страница 32 из 103
Полуэктов родился крестьянином, крестьянином же, по-видимому, и умер — но вовсе не от недостатка старания переменить свою участь. Благодаря стремлению выбиться наверх он, вероятно, и оказался способен посмотреть на себя и свою жизнь нетипичным для крестьян взглядом. Поразительно также, как легко он адаптировался в разных ситуациях и сколько путей продвижения перепробовал — был учеником в лавке, счетоводом, прошел офицерскую подготовку, участвовал в солдатских комитетах, выступал с революционными речами (в 1917 г.), работал совслужащим. Усилия Полуэктова часто шли насмарку, потому что правила игры на его веку не раз внезапно менялись. В советский период ему мешали «плохое» классовое происхождение (его отец в столыпинскую эпоху вышел на отруб — в глазах большевиков это означало опасную близость к кулакам) и беспартийность (предоставлявшимся вначале шансом вступить в партию он не воспользовался, а позже ему уже отказали в приеме как «столыпинцу»). В конечном счете он оказался колхозником в деревне, и, стало быть, можно заключить, что его попытки «выйти в люди» провалились. Однако рассказ Полуэктова — не история неудачника. Слишком много в нем энергии и чувства собственного достоинства, чтобы так оценивать свою жизнь. Герой его автобиографии — способный человек, повидавший мир.
Повествование Полуэктова можно разделить на три части: история и социологический анализ колхоза им. Дзержинского, обвинение в «злоупотреблении властью» против колхозного председателя Никулыпина и собственно автобиография. Поскольку последняя содержит мало информации о жизни Полуэктова с 1931 г., когда он вступил в колхоз, до 1938 г., когда писалось письмо, я привожу краткий пересказ двух первых частей, дабы заполнить пробелы.
История колхоза им. Дзержинского
По словам Полуэктова, колхоз им. Дзержинского создали в середине 1929 г. красноармейцы из Брянской губернии (вероятно, коммунисты), служившие в Воронеже. Большинство его земель и членов составили земли и жители села Тумановка (принадлежавшего раньше помещику И. Д. Тушневу), также в него вступили дворы из соседнего села Ливенка и ряд других, в том числе группа украинских хозяйств из Лосеве К 1938 г. колхоз включал 140 дворов, больше всего (55-60 дворов) — из Тумановки, затем по убывающей шли контингента из Ливенки, Брянска и Лосеве (Полуэктов, следует отметить, к основной группе колхозников не принадлежал: он был из Лосево, хотя к лосевским украинцам, по всей видимости, не относился, и вступил в колхоз им. Дзержинского в 1931 г.)
Колхоз получился хорошо оснащенный, с диверсифицированным производством: имел собственный электрический генератор, работающий от водяной мельницы, веялку, механизированный маслобойный пресс, кирпичный заводик, фабрику сухофруктов, пасеку, теплицы (не говоря уже о трех тракторах «Фордзон» и молотилке, которые через несколько лет забрала МТС[100]). Почти все 1930-е гг. он был одним из самых процветающих колхозов в области. Это нашло материальное выражение в строительстве новых домов и новой улицы, появлении бани и клуба с кинопроектором (ни то, ни другое никак нельзя назвать обычным делом для довоенного колхоза), возникновении множества добровольных обществ (если, конечно, они состояли не из одного неутомимого активиста Полуэктова). Несколько коммунистов среди постоянных членов колхоза — также знак его превосходства над другими.
Как и следовало ожидать при неоднородном составе колхозников, между ними существовали разного рода устойчивые конфликты. Например — между семьями из Тумановки, «старожилами», и новичками, в частности брянскими активистами, создавшими колхоз. Тумановцы относились к колхозу в лучшем случае равнодушно; три семьи во время коллективизации были высланы из села как кулаки, а родственники жертв оставались в колхозе. «С первых дней организации коммуны и до сего времени, — пишет Полуэктов, — не потухает вражда между старыми жителями сельца Тумановки, из которых три семьи во время коллективизации раскулачены и высланы и у которых остались ближайшие родственники, и прибывшими новыми семьями, которые организовали коммуну, часто в открытую ругаются, то старожилы говорят: вас черти принесли, если бы вас не было бы, то здесь и колхоза не было бы, а новые жители говорят старым, что это вам, говорят, не помещик Тушнев, которому вы поклонялись и т. д. как богу и крали у него чего хотели».
Другой конфликт возник между русскими (подавляющим большинством колхозников) и горсткой украинцев. Последних презрительно называли «хохлами» и постоянно дразнили, несмотря на предупреждения местных работников НКВД. Описываемые Полуэктовым проявления «национальной розни» на самом деле не слишком значительны, но они привлекли внимание «Крестьянской газеты», во-первых, как некая экзотика (в редакционной почте подобные жалобы встречались очень редко), а во-вторых, как явное идейное прегрешение.
Председатели в колхозе им. Дзержинского, как и во многих других колхозах 1930-х гг., на своем посту долго не задерживались. Полуэктов красочно повествует об этом, называя четырех председателей, сменивших друг друга за 1933-1937 гг., «самоснабженцами», которые окружали себя «подхалимами» и «растратчиками». Самоснабженец — человек, пользующийся своей официальной должностью, дающей ему доступ к колхозным фондам, для устройства собственного гнезда; это определение подходило практически к любому колхозному председателю, хотя, конечно, поле и масштабы их «внеслужебной» деятельности разнились. Слово «растратчик» употреблялось в отношении должностных лиц, виновных в незаконном присвоении государственных или общественных средств и плохом руководстве хозяйством. Без лишних слов понятно, что председатель окружал себя «своими» людьми, создавая для союзников все больше административных должностей, предполагающих освобождение от полевых работ и более высокую ставку оплаты. Так делалось практически во всех колхозах 1930-х гг., особенно если председатель был из местных, что, по-видимому, обычно и бывало в колхозе им. Дзержинского.
Полуэктов не пишет этого прямо, но, кажется, одна из проблем колхозного руководства здесь заключалась в том, что председателей, представлявших ту или другую группу большинства в колхозе, не жаловали остальные группы. Последнего председателя, К. В. Никульшина из Ливенки, критиковали за то, что он покровительствует родственникам и односельчанам. «Колхозники» (наверное, местный селькор, т. е. сам Полуэктов?) писали о его недостатках в областную газету «Коммуна». Было проведено расследование, но благодаря поддержке района и председателя сельсовета Никулыпин отделался выговором.
Злоупотребление властью
Как только речь заходит о Никулыпине, письмо Полуэктова приобретает черты жанра обличения «злоупотреблений властью». Основные обвинения против Никульшина в письме: под его руководством неудовлетворительно велась финансовая отчетность и резко снизились экономические показатели колхоза. Почему это произошло, из рассказа Полуэктова не совсем ясно. Два главных фактора, судя по всему, — необдуманная попытка перенести в другое место кирпичный завод, из-за чего он перестал работать, а колхозу пришлось потратить много денег, закупая кирпич на стороне, и потеря пяти тягловых быков в результате небрежности скотников. Другие проступки, перечисляемые Полуэктовым, попадают в категорию более или менее обычного «самоснабжения», хотя в глазах колхозной общественности отягчающим обстоятельством в данном случае являлся тот факт, что Никулыпин, выходец из Ливенки, потворствовал ливенским же колхозникам. Он установил себе оклад в 100 рублей[101], брал мед, масло, яйца и другие продукты из колхозных амбаров, несправедливо распределял текстильные и кожевенные товары по родным и дружкам. Когда некоторые из розданных колхозникам поросят погибли, только сестре Никулынина взамен выдали другого. Собственного поросенка, за которого он так и не заплатил, Никульшин кормил жмыхом с ливенского склада (где у него были личные связи), предназначенным для выдачи колхозникам в обмен на маслопоставки. После того как пять быков пришлось забить, он отвез четыре туши в город и продал, по всей видимости, прикарманив выручку.
100
В начале 1930-х гг. большинство тракторов, комбайнов и другой сложной сельскохозяйственной техники, находящейся в распоряжении колхозов, было передано МТС (машинно-тракторным станциям).
101
В 1938 г. председатели колхозов очень часто (но пока еще незаконно) получали фиксированный оклад (тогда как им полагалось получать по трудодням, т. е. выплаты должны были зависеть от доходов колхоза). См.: Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. С. 213-215.