Страница 94 из 212
26 декабря 1959 г., в последний день работы пленума ЦК КПСС, Хрущев доложил об этих мероприятиях, и они были одобрены, причем, судя по всему, без обсуждения{1111}.
Закон «О новом значительном сокращении вооруженных сил СССР», принятый Верховным Советом 15 января 1960 г., провозглашал сокращение на 1,2 млн. человек до уровня 2423 тысячи к 1962 г. и соответственное уменьшение расходов на военные нужды{1112}.
И все же, несмотря на столь значительное (на треть) сокращение, вооруженные силы СССР продолжали бы оставаться самыми многочисленными по сравнению со своими потенциальными противниками. Это и не удивительно. Министр обороны Малиновский, выступая в Верховном Совете, разъяснял, что хотя «ракетные войска, бесспорно, являются главным видом наших вооруженных сил», все же «одним видом войск решать все задачи нельзя» и «успешное ведение военных действий в современной войне возможно лишь на основе согласованного применения всех средств вооруженной борьбы и объединенных усилий всех видов вооруженных сил»{1113}. Аналогичную мысль он высказывал и позже{1114}.
Однако многочисленные выступления самого Хрущева, подхваченные печатной и устной партийной пропагандой, создавали у некоторой части населения, особенно военных, несколько искаженные представления о том, как представляет себе советское руководство характер будущей войны и роль в ней различных видов оружия. Так, генерал-майор запаса Н.Л. Кремнии в письме на имя Хрущева, обращая внимание на равные возможности применения ядерного оружия у СССР и США, а также на ужасные последствия ядерных взрывов на их территории, делал вывод, что оно не будет использовано ни той, ни другой стороной, а это создаст более благоприятные условия для той из них, которая продолжает развивать обычные вооружения. Поэтому ракетно-ядерная техника дополняет лишь традиционные виды вооруженных сил, а подготовку и обучение войск с ее применением следует воспринимать лишь как частный случай войны, во всяком случае в течение ближайших 20 лет. Автора этого письма вызвали в Генштаб, где разъяснили, что он отстал в вопросах военной техники и ее применения, дал субъективную оценку международной ситуации, а его предложение готовиться к войне с применением обычных средств вооружения обезоружит СССР перед ядерной угрозой{1115}.
20 января Министерство обороны издало директиву о задачах, методах и сроках реализации этого закона. Все военнослужащие обязаны были ознакомиться с закрытым письмом министра обороны Малиновского и начальника ГлавПУра Голикова с соответствующими разъяснениями{1116}. Поскольку одной из главных целей сокращения вооруженных сил было высвободить дополнительную рабочую силу для использования в народном хозяйстве, то предполагалось, что основная масса демобилизованных офицеров и сверхсрочников найдет применение своим силам и способностям в промышленности, сельском хозяйстве, строительстве и транспорте. Для привлечения их на новостройки, а также в колхозы и совхозы принимались особые меры. Но они не давали должного эффекта. Рассказывая на декабрьском 1959 г. пленуме ЦК КПСС о своем знакомстве в Америке с отставным генералом, ставшим управляющим на ферме Эйзенхауэра, Хрущев посетовал:
— А возьмите-ка наших отставных генералов. Разве найдете среди них такого, который бы согласился пойти, скажем, директором совхоза? Он, вероятно, посчитал бы это делом ниже своего достоинства{1117}.
Однако не одни только генералы не проявляли горячего желания отправиться в сельскую местность. По данным ГлавПУра, соответствующие задания по отправке туда демобилизованных были выполнены в Белорусском военном округе лишь на 35%, в Бакинском — на 23%, в Киевском — на 18%, в Туркестанском — на 14%.{1118}
Большинство увольнявшихся предпочитали оседать в крупных городах, хотя их там вовсе не ждали молочные реки и кисельные берега. Например, из 18434 офицеров, прибывших к 1 октября 1960 г. в Харьков, каждый третий оставался не трудоустроенным, более 75% не были обеспечены квартирами (до конца года предполагалось предоставить жилплощадь еще 38%){1119}.
Однако в полном объеме это сокращение так и не было проведено.
К весне 1960 г. в отношениях между Востоком и Западом, казалось, вновь наступил спад. Опять замаячила перспектива передачи ядерного оружия бундесверу. Можно представить себе, какое впечатление произвела эта перспектива в СССР, когда у его граждан были все еще свежи воспоминания о недавней войне. Из различных источников, в том числе разведывательных, поступало все больше информации, из коей следовало, что у западных держав нет намерения сколько-нибудь смягчить свою позицию по германскому вопросу. Максимум, на что можно было надеяться, так это на соглашение о частичном запрещении испытаний ядерного оружия{1120}. И чем ближе был срок начала конференции глав четырех держав в Париже, тем более проблематичными выглядели ее перспективы, полагали специалисты, готовившие материалы для советской делегации. Для окружения Хрущева было очевидно также, что он «серьезно обеспокоен тем, что конференция не оправдает возлагавшихся на нее ожиданий»{1121}.
Именно в это время, как гром с ясного неба, возник инцидент с американским самолетом-разведчиком У-2. Его полеты над территорией СССР продолжались уже давно, с лета 1956 г., но так как он летал исключительно высоко, его нельзя было сбить огнем зенитной артиллерии. Когда Хрущеву докладывали об очередном нарушении советского воздушного пространства, он каждый раз возражал против того, чтобы публично объявлять об этом и заявлять американцам протест. Его доводы сводились к тому, что незачем рекламировать свою беспомощность, протестуя против действий, которые мы не в силах пресечь. И нажимал на наших специалистов, требуя, чтобы они поскорее дали зенитную ракету нового типа, способную достать У-2.{1122}
Каждый новый полет У-2 был не только унижением. Он давал дополнительные аргументы тем, кто вновь и вновь утверждал, что верх простодушия верить в добрые намерения Америки.
Рано или поздно, но мина замедленного действия взрывается. Это и произошло 1 мая 1960 года в небе над Уралом.
— Это может послужить причиной срыва конференции в Париже, — заявил Хрущев вечером того же дня и стал готовить своего рода ловушку для Белого дома{1123}.
На сессии Верховного Совета СССР Хрущев произнес две или три речи, провоцируя Вашингтон на все новые опровержения, каждое из которых противоречило предыдущему. И все же казалось, что встреча глав большой четверки в Париже вне опасности, сам советский премьер старался не выдвигать никаких обвинений непосредственно против американского президента.
9 мая Государственный департамент признал, что полеты над территорией СССР санкционированы Белым домом, дав также понять, что они будут продолжены. А через пару дней Эйзенхауэр сам подтвердил на пресс-конференции, что лично несет ответственность за полеты, и заявил, что они необходимы для обеспечения национальной безопасности и поэтому будут продолжены. После этого многие наблюдатели стали уверенно предсказывать столкновение между американским президентом и советским премьером. Такое предчувствие было и у помощников последнего. Советская страна была унижена и оскорблена, а ее руководитель поставлен в тяжелое положение. «Можно было не сомневаться, что если бы он не реагировал достаточно жестко, ястребы в Москве и Пекине использовали бы этот инцидент — и не без основания — как доказательство того, что во главе Советского Союза стоит лидер, готовый снести любое оскорбление со стороны Вашингтона»{1124}.