Страница 64 из 212
Имели двойственное мнение 6,6, 12,5 и 11% опрошенных.
«Обвинениям в адрес Сталина и верили, и не верили, — рассказывала Р.А. Иванченко, контролер на оружейном заводе в Орске. — За налоги ругали, но дисциплину он держал хорошо. А был бы предателем, всю Россию отдал бы немцам в войну»{766}. Был какой-то шок у Н.А. Торгашевой из Рузаевки в Мордовии: «Сталин и вдруг враг! Внутри были сомнения, но какая-то часть поверила»{767}. Как-то не умещалось в голове М.А. Семенова одновременно то, что Сталин был борцом за идеалы социализма и крупным полководцем, и то, что он «в репрессиях перегнул палку»{768}. Трудно было поверить М.М. Крупиной из хутора Евдокиевка в Михайловском районе Воронежской области, поэтому она прислушивалась к старшим, а они говорили: «Но все-таки выдержали такую трудную войну!»{769}.
Обо всем этом и раньше догадывался рабочий трамвайного депо им. Баумана В.А. Васильев, но Сталин оставался для него и таких как он «большим авторитетом». Не могла не одобрить линию партию на осуждение культа личности, как член этой партии, заведующая железнодорожной столовой в Петрозаводске М.А. Тришина, хотя как-то не вязалось это с тем, что победу в войне она связывала с именем Сталина. Не поверил услышанному на партсобрании докладу ее сосед, летчик С.Е. Барильский, однако, как коммунист, вынужден был, хоть и не полностью, его одобрить{770}.
Поверил обвинениям, но не одобрил предание их огласке студент Московского энергетического института А.В. Митрофанов. У большинства его окружения не появилось неприязни к Сталину: «Мы считали, что время и обстановка сделали эти жертвы неизбежными». Правомерными считала обвинения против Сталина студентка Московского педагогического института им. Крупской Л.В. Кузнецова, но в то же время была против того, чтобы говорить о них всенародно, так как «это не способствует величию и престижу страны и играет на руку врагам»{771}.
«С одной стороны, — говорила рабочая Клинской лыжной фабрики Л.Я. Титова, — понимали, что все говоримое о Сталине правда, с другой — боялись как-то оценивать этот доклад, так как не знали, для чего это все раскрыли перед людьми»{772}.
Двойственное мнение члена КПСС А.В. Девяткиной из Пензенской области («и да и, вроде бы, нет») вполне возможно имело и такое объяснение: «Никто открыто тогда своего мнения не высказывал. Боялись, а если это не так, что тогда будет? Ведь все были запуганы и боялись всего. Одним словом, не знали, что и думать». Нечто подобное вспоминала и ученица торговой школы в Саратове Т.В. Быкова: «Все было окружено какой-то тайной. И верилось и не верилось в это. Было страшно»{773}.
Не имели собственного мнения по 5% опрошенных в каждом году. «Мы были потрясены, не знали, что думать», — вспоминала инженер Мосгорпроекта Л.А. Любешкина. Не знали, что и думать, уборщица Воронежского отделения Гипрокаучука В.А. Комова и ее муж, слесарь ГРЭС И.Н. Комов: «Мы столько лет верили в Сталина!». Не интересовалась в то время политикой жена военнослужащего из Николаева 3. К. Умницкая. Не было это интересно мастеру Раменской мануфактуры М.С. Евсееву, и все равно было его жене Т.П. Евсеевой. Было все равно 18-летней А.В. Куклевой из поселка Борисоглебский в Ростовском районе Ярославской области. «Молодой был» шофер Коробовского совхоза в Шатурском районе А.Ф. Кисилев, которому исполнилось уже 24 года. «Было плевать» телефонистке завода № 11 в Краснозаводске М.В. Шлыковой. Не до того было смоленской колхознице Н.Т. Тихоновой, только что родившей девочку{774}.
Ничего не сказали о своем тогдашнем мнении 4, 2,5 и 2% опрошенных. «Молчала, как и все» рабочая СУ-19 Мосстроя А.Т. Булычева. «Все шептались, переговаривались», — свидетельствовала В.А. Василевич, домохозяйка из Калинина. Что же касается ее самой, то она всего-навсего только «удивилась». Своего мнения не выразила ни тогда, ни сейчас учительница А.Ф. Алифанова из Власовской школы в Раменском районе{775}.
Утверждают, что тогда ничего не знали об этом 4, 4,3 и 1,5%. Понятия об этом не имела рабочая станции 207-й километр Северной железной дороги Е.П. Паршина{776}. Только года через два, переехав из Нерчинска в Подмосковье, узнала об этом продавец О.Г. Михайлова{777}.
Не помнят, в чем суть, 1, 13,1 и 1% опрошенных.
Конечно, с точки зрения социологической науки, результаты этих опросов трудно считать по-настоящему репрезентативными. И тем не менее, в порядке первого приближения к истине, на уровне рабочей гипотезы, их можно взять на вооружение и, если не сделать вывод, то хотя бы поставить вопрос: а готово ли было советское общество к десталинизации? Не к отказу от массовых чисток и репрессий, от кровавого террора, а от тоталитарного и имперского мышления, идолом которого стал образ «мудрого отца, учителя и друга», «великого вождя всех времен и народов». Если ответ на этот вопрос — положительный, тогда становится понятнее, почему Хрущев, так много сделавший, чтобы его доклад о культе личности был оглашен на XX съезде КПСС, а затем стал известен всей партии (а это свыше 7 миллионов человек), и комсомолу (т.е. еще не менее 18 миллионов), почему он вдруг остановился и даже стал предпринимать попятные шаги, о которых речь пойдет ниже. Значительную, если не решающую роль тут сыграли не оппозиция его соратников, мнением которых он чем дальше, тем больше пренебрегал, не советы китайских и итальянских товарищей, а также У. Черчилля[5], и не опасение даже, как бы события в СССР не стали развиваться по венгерскому образцу, а «сопротивление материала» совсем иного рода.
Общество, во всяком случае довольно значительная его часть, настолько успело одурманиться сильными и регулярными дозами идеологического культового зелья, что отказ от них, а тем более попытка прописать ему противоядие, вызывали своеобразную «ломку». Врачи в таком случае поступают по-разному: либо решительно и бесповоротно продолжают «шоковую терапию», рискуя, что больной сорвется и все может кончиться летальным исходом, либо ограничиваются гомеопатическими дозами лечения, пилюлями и припарками, не имея, однако, никакой гарантии от возможного рецидива застарелого недуга. Хрущев вставал то на один, то на другой путь, но нигде не был достаточно последователен. А в 1964 г. он проиграл не только потому, что заговорщики оказались хитрее и изворотливее, но и по той причине, что «глас народа» оказался не на его стороне. Вынос тела Сталина из Мавзолея не простили ему не только и не столько номенклатурные сталинисты, сколько толпа, которую лишили предмета поклонения.
2.2.3. Попятные движения Хрущева
Последовавшие в октябре 1956 г. кризис в Польше и открытое восстание в Венгрии вызвали противоречивые отклики в стране и заставили советское руководство сплотиться для принятия решительных мер для предотвращения развала Варшавского военно-политического блока. Пришлось применять силу в Венгрии.
Однако реакция части населения на эту акцию оказалась довольно острой. По ленинградским вузам распространялось размножаемое от руки стихотворение студентки Горного института Л. Гладкой: «Там честная кровь заливает асфальт, там русское “стой!”, как немецкое “хальт!”»{778}.
5
В беседе с Хрущевым в августе 1956 г. секретарь ЦК ИКП Д. Пайетта, соглашаясь с решимостью КПСС «коренным образом исправить недостатки, вытекающие из культа личности», вместе с тем высказал мнение, что «объявление новых фактов в этом отношении явилось бы излишним». Хрущев же, попросив «не обижаться», ответил: «Любопытно, что и Черчилль во время нашего пребывания в Англии советовал нам то же самое. Он говорил: «Нужно дать народу время переварить то, что вы сообщили, иначе это обернется против вас». Я думаю, это искренний совет. Старая лиса Черчилль боится, что если в результате наших неумных действий мы будем отстранены от руководства страной, то к власти придет правительство, которое возвратится к сталинским методам резкой нетерпимости. Я сказал Черчиллю: «Мы это учтем»», (Н.С. Хрущев: «У Сталина были моменты просветления». Запись беседы с делегацией Итальянской компартии // Источник. 1994. № 2. С. 82-83).