Страница 160 из 212
По мнению Келдыша, выступление это было крайне вызывающим, без дипломатии, а потому неудачным. Однако Сахарова поддержали И.Е. Тамм и В.А. Энгельгардт. И результаты баллотировки оказались для Нуждина плачевные: за него проголосовали лишь 20% действительных членов. Академики не скрывали своего торжества{2253}.
Совершенно иначе отнесся к этому Хрущев.
— Какой-то там Сахаров… — распалялся он.
— Трижды герой Советского Союза, — сумел вставить М.В. Лаврентьев, президент Сибирского отделения академии и кандидат в члены ЦК КПСС.
— Ну и что? Из партии таких гнать надо!
— А он беспартийный.
— Вот-вот, а академики-коммунисты внимают этому беспартийному и, мало того, при голосовании следуют его указаниям. Да зачем нам такая Академия нужна? Разогнать ее надо к чертовой матери!
Услышав его убийственные слова, Келдыш стал писать заявление об отставке. Но его отговорил делать это сидевший рядом с ним первый секретарь Московского горкома КПСС Н.Г. Егорычев.
— Имейте в виду, что сегодня Никита Сергеевич, завтра будет кто-нибудь другой, а академию надо сохранить.
— Что вы имеете в виду?
— А то и имею, что слышали. Сегодня партию и правительство возглавляет один человек, а завтра, смотришь, Центральный Комитет поставит на его место другого. Вы ведь член ЦК, значит и от вас это будет зависеть, согласны?{2254}
Егорычев знал, о чем говорил. Он был в курсе почти всех планов Брежнева и Подгорного и приложил немалые усилия для их осуществления. Вылетая 15 июля вместе с Сусловым на похороны председателя Французской компартии М. Тореза, он имел поручение Брежнева и секретаря ЦК КПСС П.Н. Демичева поговорить там откровенно, без свидетелей с главным идеологом, выяснить его умонастроение и, по возможности, склонить на сторону противников Хрущева. Но когда в Париже, после траурной церемонии, Егорычев, оказавшись наедине с Сусловым в посольском саду, попробовал заговорить с ним об обстановке в Кремле и на Старой площади, тот, взглянув на безоблачное небо, сказал, что вроде бы начинает капать дождь, покинул его и ушел в отведенные ему покои{2255}.
Тем временем в Москве 16 июля состоялось заседание Конституционной комиссии. Никаких заметных предложений по демократизации государства и общества в сделанных там докладах руководителей подкомиссий не было. Зато присутствовало много идеологических штампов, кстати, отсутствовавших в предварительных рабочих проектах. Самым декларативным и «пустым» оказался доклад Брежнева о государственном управлении и общественных организациях. Советы депутатов трудящихся теперь должны были именоваться советами народных депутатов. Говорилось также о неуклонном возрастании руководящей и направляющей роли партии. Ничего примечательного не содержалось и в докладе Косыгина о работе подкомиссии по экономическим вопросам и управлению народным хозяйством{2256}. Так как никаких обсуждений и решений в отношении докладов принято не было, слухи о возможных коррективах основного закона в ту или иную сторону продолжали муссироваться.
18 июля Хрущев направляет в Президиум ЦК предложение заменить только что созданные партийные комитеты колхозно-совхозных управлений политотделами. Негодованию членов Президиума ЦК против подобной военизации местных партийных организаций не было предела. Их напор оказался настолько сильным, что Хрущеву пришлось снять это предложение, хотя и с большим неудовольствием{2257}.
На расширенном заседании президиума Совета министров 24 июля Хрущев вдруг потребовал пересмотреть уже разработанные Госпланом наметки на ближайшие пять лет. По его мнению, уж коль программа КПСС обещает в ближайшем будущем построить коммунизм, необходимо взять решительный курс на то, чтобы благосостояние народа росло как можно быстрее, для чего следует больше внимания уделять производству средств потребления, не забывая, конечно, о должном уровне обороны.
Военным же, показывавшим ему на одном из танкодромов новейшую боевую технику, танки и самоходные орудия, вертолеты, пушки, минометы, пулеметы и автоматы, он говорил:
— Мы кого-нибудь собираемся завоевывать? Нет! Тогда для чего же нужно это оружие, которое мы сегодня увидели? Зачем нам вся эта прорва вооружения? Да, очень хорошего, современного. Но скольких оно будет денег стоить?
И предложил сначала серьезно подумать, какая же нам потребуется армия, а затем решать, чем ее вооружать.
— А то вы всех нас без штанов оставите{2258}.
Атмосфера аппаратной тревоги и неуверенности способствовала тому, что ряды заговорщиков стали быстро пополняться. Одни стонали от того, что «пошли под хвост» плоды долгой и кропотливой работы по составлению народнохозяйственного плана на 1966-1970 гг., конструированию и испытанию новой военной техники. Других пугали идеологические аспекты новых реформ. Третьи со страхом ждали обещанной «перетряски» кадров.
— У нас ведь доброжелателей меньше, чем недоброжелателей, — пытался объяснить помощник «первого» Лебедев, почему он откладывает чтение нового произведения Солженицына (роман «В круге первом») и ничего не делает для продолжения публикации в журнале мемуаров И. Эренбурга.
А на протест Твардовского, сославшегося на «горы писем» в редакцию, ответил:
— Нет, я ничего не говорю, в большом круге — много, но среди людей влиятельных — мало{2259}.
А Хрущев тем временем разъезжал по стране, наблюдая за тем, как идет уборка урожая, и учиняя разносы «травополыцикам» и сторонникам сохранения плодородия почв с помощью паров. Он посетил 4-18 августа Поволжье, Северный Кавказ, Казахстан и Киргизию. Едва вернулся в Москву, вынужден был срочно вылететь в Крым, чтобы навестить внезапно заболевшего там генсека Компартии Италии П. Тольятти. Но не успел: в пионерском лагере «Артек», куда он с Косыгиным и Подгорным примчались, им сообщили о его смерти 40 минут назад. Когда провожали тело покойного в Симферополь, загорелась машина с гробом.
— Не к добру это, — качали головами старики.
А Брежнев и Подгорный между тем продолжают забрасывать свою сеть, извлекая из нее то большую рыбу, то маленькую. Им так удалось поссорить с «первым» члена Президиума ЦК и председателя Совмина РСФСР Г.И. Воронова — человека принципиального и сугубо делового, — что тот «созрел». Его пригласили на открытие охотничьего сезона 15 августа в Завидово. Постреляли там, выпили, а когда стали уезжать, Брежнев усадил в свою «Чайку». И едва машина вырулила на трассу, сидевший там же секретарь ЦК Ю.В. Андропов поднял стекло, отделяющее заднее сиденье от шофера и охранника, и началось посвящение Воронова в планы избавления от Хрущева. Когда одобрение этим планам было получено, Брежнев стал обменивался отрывочными фразами и репликами с Андроповым, из коих у Воронова сложилось впечатление об отнюдь не второстепенной роли этого человека в затеянной игре: он вынимал из папки и показывал Брежневу какие-то бумаги. Тот с удовлетворением говорил:
— Никуда он теперь от нас не денется.
Что это были за бумаги? Компромат?.. Воронов излишнего любопытства не проявлял. Брежнев же перелистывал телефонный справочник членов ЦК, делал в нем какие-то пометы, менял вроде бы минусы на плюсы, подсчитывал и бормотал:
— Будет! Баланс будет беспроигрышный!{2260}
29 августа специальным указом Президиума Верховного Совета СССР с советских немцев сняты были обвинения в пособничестве врагу во время Великой Отечественной войны{2261}. В указе ничего не говорилось о разрешении вернуться им в старые места их проживания, откуда они были высланы в 1941 г. И тем не менее его обсуждение в Президиуме ЦК КПСС вызвало ожесточенные споры. Порою обида настолько выводила коллег Хрущева из себя, что они отвечали ему на таких же высоких тонах.