Страница 105 из 212
Эта 20-минутная речь повергла Америку и все западные страны в состояние нервного ожидания. И советских руководителей тоже. Они не предвидели столь внезапной и резкой реакции США, и у них не было запасного сценария на такой случай. Им важно было знать, являются ли все действия американцев блефом или же они действительно готовятся нанести удар по Кубе и по советским ракетным установкам там. Первое ознакомление собравшихся той ночью в Кремле членов и кандидатов в члены Президиума ЦК, а также секретарей ЦК и начальников силовых ведомств с содержанием выступления американского президента вызвало скорее облегчение, чем тревогу. Угроза морского карантина была воспринята как что-то неопределенное. Во всяком случае, речь как будто не шла о прямой угрозе удара по Кубе.
— Ну что ж, видимо, можно считать, что мы спасли Кубу! — воскликнул даже Хрущев{1258}.
Как выяснилось вскоре, вывод этот был сделан преждевременно. Определенную напряженность уже внесло известие, что министр обороны США Р. Макнамара заявил, что американские вооруженные силы не остановятся перед потоплением судов, которые на подходе к Кубе откажутся подвергаться досмотру{1259}.
На том же заседании Президиума ЦК КПСС Хрущев сформулировал основные положения ответа на выступление Кеннеди. Оно должно было принять форму заявления советского правительства. МИДу в лице заместителя министра В.В. Кузнецова (Громыко все еще находился на сессии Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке) поручили представить на следующий день окончательный вариант. В конце заседания Хрущев рекомендовал его участникам не разъезжаться по домам, а переночевать здесь, в Кремле:
— Иностранные корреспонденты, безусловно, следят за нашей реакцией на выступление Кеннеди. Так пусть у них не сложится впечатление, будто мы проводим время в ночных бдениях.
Сам он провел ту ночь на диване в небольшой комнате отдыха рядом со своим кабинетом{1260}.
На следующий день, 23 октября, подготовленный МИДом ответ был утвержден Президиумом ЦК и предан в печать, а В.В. Кузнецов принял американского посла Ф. Колера и вручил ему этот ответ. Он был выдержан в весьма резких выражениях и начисто отвергал все требования Кеннеди. Понимая, что за океаном следят за каждым их шагом, советские руководители вели себя внешне спокойно. Хрущев присутствовал на обеде в честь румынского лидера Г. Георгиу-Дежа, а вечером был с ним в Большом театре на опере «Борис Годунов»{1261}.
Было также решено опубликовать сообщение, что советское правительство заслушало в Кремле министра обороны Малиновского о проведенных мерах по повышению боеготовности в вооруженных силах СССР (задержать увольнение из советской армии старших возрастов, проходящих срочную службу в ракетных войсках стратегического назначения, в войсках противовоздушной обороны и в подводном флоте; прекратить отпуска всему личному составу; повысить боеготовность и бдительность во всех войсках){1262}, а также, что главком объединенных вооруженных сил Организации Варшавского договора маршал А.А. Тречко созвал офицеров — представителей армий ОВД и дал указания о проведении ряда мер по повышению их боевой готовности{1263}.
В Москве и других городах СССР начались митинги протеста против морской блокады Кубы{1264}. В следующие три дня газеты публиковали фотографии участников этих митингов с плакатами «Руки прочь от Кубы!»{1265}. На одной из них, между прочим, ясно различимая озабоченность на лицах работниц Трехгорной мануфактуры{1266}. Поэт Е. Евтушенко написал и затем опубликовал в «Правде» стихотворное «Письмо Америке», в котором изрекались и такие сентенции: «Ты оскорбила не одних кубинцев, / показывая с чванностью на флот / Ты разные народы оскорбила, /ив том числе свой собственный народ»{1267}.
Поздно вечером 23 октября в советское посольство в Вашингтоне пришел «поговорить по душам» брат президента и министр юстиции Роберт Кеннеди. Разговор получился долгим и тяжелым. Посетитель сетовал на обман президента советским руководством, а посол Добрынин, не будучи ориентирован Москвой, даже не имел права признать наличие советских ракет на Кубе. Прощаясь, уже перед уходом, гость как бы мимоходом спросил, какие указания имеются у капитанов советских судов, идущих на Кубу. Посол ответил:
— Насколько мне известно, отданный ранее приказ не подчиняться незаконным требованиям об остановке и обыске в открытом море, как нарушающим международные нормы свободы судоходства, не отменен.
Р. Кеннеди, махнув рукой, сказал:
— Не знаю, чем все это кончится, ибо мы намерены останавливать ваши суда.
— Но это будет актом войны, — предупредил Добрынин. Ответа не последовало{1268}.
На тут же отправленную в Москву телеграмму с отчетом об этом визите никакой реакции не последовало. Отсутствие каких-либо указаний или хотя бы ориентировок из Москвы В.В. Кузнецов позже объяснял тем, что там царила растерянность, лишь прикрываемая бравыми публичными заявлениями Хрущева и составленными в таком же тоне первыми двумя его письмами к Кеннеди. Мало того, «с самого начала кризиса у советского руководства возник и с каждым часом нарастал страх перед возможным дальнейшим развитием событий»{1269}.
23-го же числа президент Кеннеди направил в Москву второе письмо, в котором выражал надежду, что Хрущев немедленно даст указание советским судам соблюдать условия объявленного им карантина. В МИД СССР этот текст был передан утром 24 октября{1270}.
А Хрущев продолжал появляться на публике. 24 октября он принял президента американской корпорации «Вестингауз электрик интернейшнл» В.Э. Нокса. Одновременно был опубликован и его ответ 89-летнему британскому философу Б. Расселу: «Мы сделаем все возможное, чтобы не допустить… катастрофы. Но надо иметь в виду, что наших усилий может оказаться недостаточно… Советское правительство считает, что правительство США должно проявить сдержанность и приостановить реализацию своих пиратских угроз, чреватых самыми серьезными последствиями»{1271}. 24 октября вся Америка следила за радио- и телевизионными сообщениями о том, как советский танкер, сопровождаемый американскими эсминцами и самолетами, приближался к черте, за которой он должен быть задержан, как он, не останавливаясь, пересек ее и направился в том же сопровождении дальше. В дальнейшем советские суда уже не испытывали судьбу и больше уже не приближались к линии карантина{1272}. Хрущев, не желая идти на дальнейший риск, отдал приказ советским судам остановиться на линии блокады, а некоторым даже повернуть назад. Исходил он при этом из двух соображений: нельзя было допускать того, чтобы военная техника на этих судах попала в руки американцев; и надо было послать им сигнал, что СССР не намерен идти на конфронтацию с США{1273}.
В послании же, отправленном к Кеннеди, он назвал действия США «чистейшим бандитизмом», «безумием выродившегося империализма», угрожал, что СССР не будет считаться с блокадой и сумеет защитить свои права. Решительно протестуя против блокады Кубы и других военных мероприятий США, советское руководство предложило немедленно созвать Совет безопасности ООН. Оно продолжало отрицать наличие наступательного оружия на Кубе, утверждая, что там находится только такое оружие, которое необходимо для самообороны{1274}.