Автобиография

И все же в одном отношении этот вечер был для меня трудным. Мистер Фелпс считал меня почетным гостем, и так же думал граф С., но я таковым не являлся, поскольку в присланном мне приглашении ничто на это не указывало. Это была просто небрежная дружеская записка на визитной карточке. К тому времени как был объявлен обед, Фелпс пребывал в состоянии сомнения. Что-то следовало сделать, так объясняться было неудобно. Он попытался вынудить меня выйти к столу вместе с ним, но я воздержался, тогда он попытался уговорить С., однако тот тоже отклонил это предложение. Там был еще один гость, но с ним затруднений не возникало. В итоге мы вышли все вместе. Произошел чинный бросок к местам, и мне досталось место слева от мистера Фелпса, граф занял место лицом к Фелпсу, а третьему гостю пришлось занять почетное место, потому что ничего другого не оставалось. В гостиную мы вернулись в прежнем беспорядке. На мне были новые туфли, и они оказались тесны. В одиннадцать я уже втихомолку плакал – ничего не мог с этим поделать, настолько жестокой была боль. Разговор продолжался в течение часа, вялый и безжизненный. С. уже с половины десятого должен был присутствовать у постели умирающего должностного лица. Наконец, повинуясь единому благословенному импульсу, мы разом поднялись и без объяснений спустились к ведущей на улицу двери – гуртом, без соблюдения какого бы то ни было старшинства, и таким вот образом разошлись.

Вечер имел свои недостатки, но тем не менее я ввернул своего предка и остался доволен.

Среди виргинских Клеменсов были Джер. (уже упомянутый) и Шеррард. Джер. Клеменс был широко известен как хороший стрелок из пистолета, и однажды это позволило ему усмирить каких-то барабанщиков, которые ни в какую не желали обращать внимание на спокойные слова и доводы. Он в то время совершал агитационные поездки по штату. Барабанщики сгрудились перед трибуной. Они были наняты оппозицией, чтобы бить в барабаны, пока он будет произносить речь. Приготовившись начать, он вынул револьвер, положил перед собой и сказал мягким, вкрадчивым голосом:

– Я не хочу никого задеть и постараюсь этого не делать, но у меня есть как раз по пуле на каждый из этих шести барабанов, и если вам вдруг захочется на них поиграть, не стойте за ними.

Шеррард Клеменс в дни войны был республиканским конгрессменом от Западной Виргинии, а затем выехал в Сент-Луис, где жила и до сих пор живет ветвь Джеймса Клеменса, и там стал ярым конфедератом. Это было после войны. В то время когда он был республиканцем, я был конфедератом; к тому времени как он стал конфедератом, я сделался (временно) республиканцем. Клеменсы всегда делали все возможное, дабы удержать политические весы в равновесии, невзирая на возможные притеснения. Я не знаю, что сталось с Шеррардом Клеменсом, но однажды представил сенатора Холи на массовом республиканском митинге в Новой Англии, а затем получил горькое письмо от Шеррарда из Сент-Луиса. Он писал, что республиканцы с Севера… нет, он писал «лежни с Севера» – огнем и мечом смели старую аристократию Юга, и не пристало мне, аристократу по крови, водить компанию с такими свиньями. Неужели я забыл, что я Лэмбтон?

Это была отсылка к материнской линии моей семьи. Как я уже говорил, она была Лэмбтон – но с буквой «пэ», – некоторые из американских Лэмптонов в давние времена были не слишком сильны в орфографии, поэтому имя пострадало от их рук. Она была уроженкой Кентукки и вышла за моего отца в Лексингтоне в 1823 году, когда ей было двадцать лет, а ему двадцать четыре. Ни один из них не имел избытка собственности. Она принесла ему в приданое двух или трех негров, но больше ничего, я думаю. Они переехали в отдаленную и уединенную деревню Джеймстаун, в безлюдных горах восточного Теннесси. Там появился первый урожай их детей, но поскольку я был более позднего разлива, то ничего об этом не помню. Меня отложили – отложили до Миссури. Миссури был неизвестным новым штатом и нуждался в приманках.

Мне кажется, мой самый старший брат Орион, мои сестры Памела и Маргарет, а также мой брат Бенджамин родились в Джеймстауне. А также, возможно, и другие, но в отношении этого я не уверен. Для той маленькой деревушки приезд моих родителей стал большим подспорьем. Была надежда, что они там останутся, и тогда этот городишко превратится в большой город. Предполагалось, что они останутся. И потому начался экономический бум, но вскоре они уехали, цены пошли вниз, и прошло еще много лет, прежде чем Джеймстаун снова пошел в гору. Я писал о Джеймстауне в «Позолоченном веке», одной из моих книг, но это было с чужих слов, а не из личного опыта. Мой отец оставил после себя прекрасное земельное владение в районе около Джеймстауна – 75 тысяч акров[43]. Когда он умер, в 1847 году, земля находилась в его владении примерно двадцать лет. Налоги почти ничего не составляли (пять долларов в год за все), и он всегда платил их регулярно и полностью сохранил право на владение. Он всегда говорил, что при его жизни эта земля не приобретет ценности, но когда-нибудь она станет хорошим обеспечением его детям. Там имелись запасы угля, меди, железа и древесины, и он говорил, что с течением времени в тот район проложат железные дороги, и тогда эта собственность станет настоящей собственностью, а не только по названию. Тамошняя почва также производила дикий виноград многообещающего сорта. Отец отослал несколько образчиков Николасу Лонгворту в Цинциннати, чтобы получить его заключение, и мистер Лонгворт сказал, что из него получится такое же хорошее вино, как его катоба[44]. Земля содержала все эти богатства, а также нефть, но мой отец этого не знал, и, конечно, в те стародавние дни ему это было бы безразлично, даже если бы он знал. Нефть обнаружили только в 1895 году. Сожалею, что у меня сейчас нет парочки акров этой земли. В таком случае я бы не писал автобиографии, чтобы заработать себе на жизнь. Предсмертный наказ моего отца был таков: «Держитесь за эту землю, пусть ничто не выманит ее у вас». Любимый кузен моей матери Джеймс Лэмптон, который фигурирует в «Позолоченном веке» под именем полковника Селлерса, всегда говорил об этой земле, причем с пылким энтузиазмом: «В ней миллионы – миллионы!» Правда, он говорил так всегда и обо всем и всегда ошибался, но на сей раз оказался прав, что показывает: человека, который сыплет пророчествами, никогда не надо осаживать – если он не падет духом и будет продолжать расточать их на все, что видит, он непременно рано или поздно попадет в цель.

Многие люди считали полковника Селлерса вымышленным персонажем, чем-то экстравагантным и невозможным и сделали мне честь, называя его выдумкой, но они ошибались. Я просто перенес его на бумагу таким, каким он был, этого человека незачем было гиперболизировать. Эпизоды, выглядевшие наиболее экстравагантными как в книге, так и на сцене, были не плодами моей фантазии, а событиями его жизни, и я присутствовал, когда они разворачивались. Зрители Джона Т. Реймонда[45] обычно чуть не умирали со смеху над сценой поедания репы, но какой бы нелепой ни была эта сцена, она соответствовала фактам во всех своих абсурдных деталях. Случай произошел в собственном доме Лэмптона, и я при этом присутствовал. По правде сказать, я и был тем гостем, который ел эту репу. В исполнении великого актера эта достойная сострадания сцена туманила слезами самые мужественные глаза, и одновременно грудь разрывалась от смеха. Но Реймонд был велик только в изображении юмористического. В этом он был непревзойден, великолепен – короче говоря, велик; во всем остальном он был пигмеем из пигмеев. Подлинный полковник Селлерс, каким я знал его в обличье Джеймса Лэмптона, был личностью трогательной и прекрасной: мужчина до мозга костей, человек прямой и благородный, с большим, глупым, бескорыстным сердцем в груди, человек, рожденный для того, чтобы его любили, – и его любили все друзья, а родные просто обожали. Это верное слово. Для них он был не многим меньше какой-нибудь бога. Подлинного полковника Селлерса сцена никогда не видела. Там была только его половина. Реймонд не сумел сыграть вторую его часть, это превышало его возможности. Та, вторая, половина была составлена из качеств, которых Реймонд был начисто лишен. Ибо Реймонд не был мужчиной до мозга костей, не был ни честным, ни благородным, а скорее пустым, эгоистичным, вульгарным, невежественным и глупым, и в том месте, где должно помещаться сердце, у него была пустота. Был только один человек, который мог бы сыграть полковника Селлерса полноценно, и это был Фрэнк Майо[46].

43

Поправка (1906) – его площадь составляла 100 тысяч акров. – Примеч. авт.

44

Катоба – сорт винограда и марка вина. – Примеч. науч. ред.

45

Реймонд, Джон Т. (1836–1887) – американский театральный актер. Самая популярная его роль – полковник Малберри Селлерс в инсценировке романа Марка Твена «Позолоченный век».

46

Реймонд играл полковника Селлерса примерно с 1876 г. Около двадцати лет спустя Майо инсценировал «Трагедию простофили Вильсона» и просто восхитительно сыграл заглавную роль. – Примеч. авт.