Если остаться жить

«Вот когда мама будет дома, — тогда можно рисковать», — уговаривала себя Ира. Было и еще одно средство не думать сейчас о случившемся. Надо снять трубку и позвонить Алеше. С минуту Ира решала: лекарство или Алеша? Потом поставила флакон с лекарством на стол и подошла к телефону. Ира ощутила удивительную легкость. Легкой была трубка, гудок, мысли и Алеша на том конце провода.

— Это я, — сказала Ира.

Пауза.

— Ты вышла первый раз?

Ира смутилась.

— Нам поставили телефон.

— Недавно?

— Да, — соврала Ира. — Сегодня Илья от нас ушел, — сказала Ира, чтобы Алеша наконец понял, почему она звонит сегодня. И почему она вообще вдруг звонит.

— Мама как? — испугался Алеша.

— Мама в больнице. Но она давно там, она уже должна выписаться. Она ничего не знает.

— Ты одна?..

Ира знала, что это за вопрос — «Ты одна?». И по его тону уже знала: как она скажет, так и будет.

— Одна… Хочешь, приезжай, — сказала Ира.

Алеша приехал через сорок минут. Ира открыла дверь. Алеша увидел ее, обнял, поднял и понес. Он нес ее в пальто, не раздеваясь. И продолжал целовать. Он положил ее на диван и целовал долго, вероятно забыв, что не снял пальто.

Потом он его сбросил, как сбрасывают то, что мешает.

Он целовал Ирины губы, глаза. Он раздевал ее, целуя, он метался, он любил.

Не хотелось ни о чем говорить. Впервые за много лет было спокойно. Ира была не одна. Они не выясняли отношений. Оба словно боялись, что неосторожное слово может их опять разъединить. Они встретились словно вне времени и пространства. Не хотелось говорить ни о прошлом, ни о настоящем, ни о будущем. Может быть, потому, что время за них уже сказало все.

…Ира подошла к столу, вынула флакон с лекарством, отвинтила пробку и выкатила на ладонь таблетку. Все это сделали Ирины руки, словно они были самостоятельными и сами могли принять решение. Ира разрезала таблетку пополам, потом еще пополам, потом еще, пока в руках у нее не оказалась маленькая крупица лекарства. Затем Ира положила ее в рот и проглотила.

«Ничего не может произойти от такого количества лекарства, — сказала себе Ира, — ничего».

Ничего и не произошло. Только немножко стало душно. Ира открыла форточку и вспомнила, как мама мечтала увидеть ее перед форточкой без шапки.

Ира вдруг подумала: были же врачи, которые специально прививали себе болезнь, чтобы подробно изучить действие изобретенного ими лекарства. Ире же не надо ничего прививать. И мало кто может лучше ее описать ход заболевания, процесс выздоровления и действие испытуемого лекарства.

Ира поискала и нашла чистую тетрадь, села за стол и записала: «21 ноября приняла 1/64 таблетки. Почувствовала духоту…»

Больше Ира не разрешила себе думать об этом. Ира как никто другой ценила реальность и сейчас не позволила себе утопить ее в фантастических мечтах.

Ира думала об Алеше. Только что он ушел. Прийти через столько лет — и чтобы ничего не изменилось. Чудо какое-то. Хотя сейчас ей кажется, что все это время она была уверена, что он ее любит, и именно это ее держало.

Только зачем же она так переживала, думала Ира. Надо было быть умнее и принимать его таким, какой он и был. Но тогда она этого не могла. Теперь же она оказалась куда сильнее.

Разбудил Иру стук. Ира вскочила с постели и босиком, в ночной рубашке подошла к окну. На улице только начало рассветать. Отодвинув занавески, Ира увидела за окном Валю. Валя махал руками, показывая ей, чтобы она открыла. Надев халат и тапочки, Ира пошла открывать дверь. Валя вошел в квартиру, крадучись, как вор. Не раздеваясь в передней, он направился прямо к Ире в комнату.

— Я тебе вчера звонил целый день, тебя не было дома, — сказал Валя шепотом.

— Можешь говорить громко, дома никого нет.

— Он что, в ночную работает?

— Да, в ночную.

Валя снял пальто и уже было направился с ним в коридор, но остановился.

— А когда он приходит?

— Не знаю, — сказала Ира.

Валя положил пальто на кресло и подсел к Ире.

— Сядь обратно, — попросила Ира.

Валя дотронулся до Ириных волос. Ира встала.

— Все-таки когда он приходит? — снова спросил Валя.

— Он больше не придет, — сказала Ира.

— А что с ним?

— Ничего…

— К другой женщине, что ли, ушел? — догадался Валя.

— Да.

— Они что, с мамой плохо жили?

— Нет, хорошо. Я тебя прошу сейчас уйти и больше ко мне не приходить.

Валя не обратил на Ирины слова никакого внимания и, будто она ему ничего не сказала, продолжал сыпать вопросы, сыпать с паузами, присущими Вале, но все-таки сыпать, словно все, что случилось с Ирой, случилось не с Ирой, а с ее знакомой, а Валя в силу своего характера любил вникнуть в любые жизненные ситуации.

— Он что, не родной твой отец?

— Да.

— И давно он с вами живет?

— Давно. Я тебя прошу уйти, — снова повторила Ира.

Валя опять будто и не слышал ее.

— Так я не понимаю, чего ты так переживаешь, это ведь не твоя жизнь. Это мамина жизнь. От твоей мамы ушел муж, а к тебе пришел я. Ты должна радоваться, у тебя ведь своя жизнь.

Ира взяла из шкафа платье и пошла в соседнюю комнату. Одевшись, с ключом в руках, она вошла к себе.

— Я ухожу, — сказала Ира.

Валя надел пальто и вышел.

Ира приехала в больницу очень рано. Пытаться проникнуть в палату до обхода врачей было бессмысленно. Ира села на стул и стала ждать. То и дело открывалась парадная дверь. Приходили врачи, медсестры и женщины с огромными сумками. В сумках позвякивали кастрюльки, баночки. Этих с сумками сразу раздевали, и они быстро шли, не спрашивая ни дороги, ни разрешения. Ира с ужасом смотрела на них, понимая, насколько лучше сидеть вот так в углу, выжидая момента, когда можно будет незаметно проскользнуть наверх, нежели получить право ходить здесь как у себя дома. «Зачем так переживать, — вспомнила Ира слова Вали, — у тебя своя жизнь».

Раньше когда-то она у Иры была. А с тех пор как Ира заболела, она исчезла. Ира жила, как нарост на чужой жизни, на жизни своих родителей. Нарост разрастался, влезая во все щели. И постепенно съедая все на своем пути. Да, Ира съела, именно съела жизнь Инны Семеновны и Ильи Львовича. Ира точно знала, если бы она не болела десять лет подряд, если бы Инна Семеновнам от отчаяния, что она должна пассивно наблюдать, как ее дочь погибает в шапках, не смея искать врачей и лекарств (так как от всего Ире становилось только хуже, а Петр Дмитриевич говорил: вылечить Иру может лишь. время), если бы Инна Семеновна от отчаяния не взвалила на себя столько страшных судеб, по сравнению с которыми судьба ее дочери ей уже казалась не такой страшной, если бы дом у них был благополучный и не надо было каждый день, кроме дня получки, когда раздавались все долги, бегать по лестницам и занимать деньги, если бы Ира защитила диссертацию и работала, как все нормальные люди, если бы не было всех ужасов десяти последних лет, Илья Львович никогда бы не ушел.

И тут Ира вспомнила, что собиралась, когда выздоровеет, отомстить. Отомстить за все, что ее заставили пережить во время болезни.

Вот Ире лучше, гораздо лучше. Но кому мстить? Маме, которая слегла в больницу и которую ждет дома страшный удар? Илье Львовичу, который взял да и ушел? Кому мстить? Да и за что мстить? Теперь она понимает, как им было тяжело даже только смотреть на нее. Кому мстить? Мстить надо себе, потому что, наверное, честнее было тогда умереть.

Когда Инна Семеновна увидела Иру, она оторвалась от подушек, сложила свои маленькие ручки ладошкой к ладошке, поднесла их к груди и, счастливо улыбнувшись, прошептала: «Доченька».

Ира поцеловала Инну Семеновну и села рядом, забыв обо всем на свете.

— Доченька, доченька, — продолжала шептать Инна Семеновна. — Ну расскажи, как ты?

— Я очень соскучилась.