Если остаться жить

— Аллеу!

А это раскатистое, зазывное «аллеу» и сухое — «тебя»?

Звонила Ирина школьная подруга Таня.

— Таня! Ты уже приехала? Что? Из Воронежа? По автомату?.. Что? Не слышу…

Гудки «занято».

Ира вешает трубку:

— Прервали.

Ира и Илья Львович молча пьют чай. Опять зазвонил телефон.

— Аллеу!

Илья Львович снова передает Ире трубку. Но Таня и на этот раз не успевает досказать Ире свою просьбу, ее опять прерывают.

Если бы Таня догадалась бросать пятнадцатикопеечные в автомат в то время, когда она еще говорит, ее бы не прерывали. Но Таня не догадывается, и ее каждый раз прерывают, и она снова звонит. И снова Илья Львович снимает трубку, а Таня опять не успевает сказать телефона какой-то Лидии Михайловны, по которому завтра должна позвонить Ира.

На пятый раз Илья Львович отодвинул от себя телефон.

Трубку сняла Ира и вместо голоса Тани услышала голос Галины.

Илья Львович выхватил у Иры трубку, и Ира поняла, что Галина дежурит у мамы.

— Я прервал ваш разговор, потому что, если инфанта начнет говорить, она может болтать до бесконечности. — Илья Львович не мог скрыть дрожи в голосе даже за шуткой. — Мне же нужно сообщить вам действительно серьезные вещи. Во-первых, я договорился с мастером, он придет к вам завтра вечером.

Илья Львович прикрывает рукой трубку и тихо говорит Ире:

— Принеси мне папиросы из комнаты.

Ира так и знала, что папа под любым предлогом вышлет ее сейчас из кухни.

— Вы не были сегодня у Инны? — услышала Ира шепот Ильи Львовича. — Слава богу, а то я боялся, что не успею вас предупредить. Я не скрыл от Инны что вчера был у вас, потому что меня видел Боря. Мы с вами совсем забыли о нем!

Ира стоит на пороге комнаты Ильи Львовича и обводит ее бессмысленным взглядом. Она забыла, зачем пришла. Потом вспомнила и стала искать папиросы. Папирос нигде не было.

Ира вернулась в кухню. Илья Львович опять разговаривал о мастере. Увидев, что Ира не принесла папирос, он взял телефон и ушел к себе.

— Надо прямо сказать: то, что вы привели в наш дом Борю, не самый ваш умный поступок, — снова услышала Ира шепот Ильи Львовича.

Было уже поздно. Ира сидела на диване. Надо было, конечно, встать, раздеться и лечь. Но Ира не шевелилась. Она не знала, что ей делать с тем, что она услышала…

Если бы она не пошла пить чай, она бы ничего не услышала. И если бы Илья Львович не таскал весь вечер с собой телефон, она бы тоже ничего не услышала. Или если бы у них были толстые-претолстые стены, или у нее бы не было такого тонкого слуха, или если бы ей не надоело затыкать уши, когда она не хотела чего-нибудь услышать. Но в том-то и дело, что она не только не заткнула уши, а слушала очень внимательно, чтобы услышать, что же будет говорить Илья Львович, когда она выйдет из кухни, потому что она была уверена, что маме плохо. А выяснилось, что они вовсе и не думают о том, плохо ее маме или не плохо. А думают только о том, как скрыть от нее свои какие-то отношения. И теперь обо всем этом знает Ира, а ее мама не знает. Инна Семеновна очень умная, и, если бы она знала про Галину то, что знает сейчас Ира, она бы наверняка что-нибудь придумала, но Инна Семеновна ничего не будет знать и будет продолжать относиться к Галине так, как относилась, и из этого может получиться, может быть, что-нибудь непоправимое. Имеет ли право скрыть Ира от Инны Семеновны, что такое Галина? Имеет ли право на это глупая Ира, которая своих-то маленьких проблем никак не может решить без помощи своей мамы. Но ведь могла же Ира ничего не услышать? Могла. Но теперь, когда Ира уже услышала, теперь — захочет она или нет ― она все время будет что-нибудь слышать, и замечать, и анализировать, и приплюсовывать. Что же делать?.. С кем посоветоваться?.. Ира привыкла советоваться только со своей мамой, но в данном случае… И тут Ира вспомнила о своей мечте. Дело в том, что у Иры была тайная мечта пойти в Первый медицинский институт на лекцию Петра Дмитриевича. Ей хотелось, чтобы Петр Дмитриевич увидел ее, сидящую среди студентов, совсем такую же, как все остальные: без шапки, с накрашенными глазами, в новом клетчатом костюме. Петра Дмитриевича Ира не видела вечность. В последний раз, когда Петр Дмитриевич был у них, он сказал Инне Семеновне, что в его частых посещениях Ира уже не нуждается. Месяца два тому назад Инна Семеновна все же позвонила ему в больницу, но ей ответили, что он там больше не работает. И тогда Ира уже точно для себя решила побывать в медицинском институте.

Кроме отсутствия шапки на голове, накрашенных глаз и нового костюма у Иры была еще бумажка из журнала, поручающая ей написать очерк о студентах медицинского института.

Когда Ира месяц тому назад предложила своему редактору Ивану Петровичу кроме очерка о продавце написать еще и очерк о студентах мединститута, она думала только об одном: как она поразит поручением от редакции Петра Дмитриевича и как заставит его давать ей интервью.

Но поездку в медицинский институт Ира все откладывала и откладывала.

И вот сейчас, сидя на диване и размышляя, что ей делать с услышанным, Ира вдруг решила поехать к Петру Дмитриевичу. Ему единственному она могла все рассказать, и он был единственный, кто мог ей посоветовать, что делать.

Была и еще одна проблема, которую Ира хотела обсудить с Петром Дмитриевичем. Это была проблема двух путей окисления. Ира надеялась, что коль скоро Петр Дмитриевич вник бы в проблему двух путей окисления, он, возможно, понял бы, что природа Ириного заболевания далека от психической и лечить ее надо совсем по-другому.

Утром, когда Ира карандашом «Живопись» красила веки, позвонил Боря.

— Попросите, пожалуйста, Иру.

Ира всегда узнавала Борин голос и была уверена, что он тоже ее узнает, но от чрезмерной вежливости считает необходимым спрашивать у нее про нее же.

— Это я, — ответила Ира.

— А я сегодня всю ночь писал стихи!

Ира понимает, что она должна обрадоваться. Но она ничуть не радуется и не слушает стихи, которые Боря ей читает по телефону. Она занята только тем, чтобы сдержать себя и не задать Боре вопроса: почему он не сказал ей, что позавчера, когда он пошел от нее к Галине, он встретил там Илью Львовича? Значит, Боря понимает, что говорить этого нельзя? Значит, он что-то знает?

Боря кончил читать. Но так как Ира молчала, начал пересказывать стихи своими словами.

— Я все поняла, — соврала Ира, — просто я спешу.

Только в троллейбусе до Иры стал доходить счастливый голос Бори. Теория Петра Дмитриевича «о потрясениях» в применении к Боре оказалась верной. Человек три года не писал стихи — и вдруг начал писать. Начал после «потрясения». А вот к ней эта «теория потрясений» неприменима. Ей от потрясений самых малюсеньких, самых капельных становится только хуже. Ире нужен покой. Только от покоя она выздоравливает. И теперь она понимает почему: при покое происходит минимальная растрата энергии; энергии, которой так не хватает каждой клеточке Ириного организма, ибо у нее нарушен внутриклеточный обмен. Но Ира никогда не сможет сказать Петру Дмитриевичу, что «теория потрясений» к ней неприменима, потому что она не может выдать маму, которая ей проговорилась, что Петр Дмитриевич считает, будто Ире полезны потрясения. Для Иры же узнать такое — было самым большим потрясением. Ведь это разрушало пьедестал, на который Ира возвела Петра Дмитриевича.

В медицинском институте Ира нашла раздевалку, быстро сняла с себя шерстяные чулки с наколенниками, ботинки, надела туфли, засунула шапки и чулки в рукав пальто и отдала пальто гардеробщице. Потом вынула из сумки железную щетку для волос и тщательно расчесалась. Петр Дмитриевич оказался на лекции. Входить посредине лекции в аудиторию Ира не стала. Она ни при каких обстоятельствах никогда бы не сделала ничего такого, что могло бы Петру Дмитриевичу быть неприятным. Но когда прозвенел звонок и из аудитории начали выходить студенты, Ира заглянула в дверь. Петр Дмитриевич стоял спиной к двери и, сворачивая таблицы, разговаривал со студентами.