Если остаться жить

И наконец к третьему типу относились женщины, которых Илья Львович просто уважал. С ними он разговаривал нормально, никогда им не подхихикивал и никогда их не ругал. Но таких было мало.

Когда сегодня утром Екатерина Матвеевна с криком «Лёля, где твои усы?» бросилась к Илье Львовичу и когда Илья Львович в ответ захихикал, Ира сразу поняла, что Екатерина Матвеевна относится к первому типу. И вот сейчас Ира еще и еще раз убеждалась в этом.

Засор ванны — это, конечно, дело необычное. Это тебе не засор раковины в кухне и даже не засор унитаза, куда можно сбросить и спустить что угодно. Ванны обычно не засоряются. И не только у тех хозяек, которые знают, в каких водах что стирать и куда эти воды сливать, но и у таких, которые ничего этого не знают. Засорить ванну — это надо умудриться.

Однако, когда Илья Львович зашел в кухню и сказал, что вымыться, к сожалению, не сможет, так как ванна засорилась, он и не думал обвинять в этом свою жену. Вот если бы засорилась раковина в кухне, вот тогда бы он действительно рассердился, потому что он неоднократно говорил Инне Семеновне, что надо в хозяйственном магазине купить ситечко для раковины.

Но Екатерина Матвеевна посмотрела на случившееся совсем по-другому. Ее удивлению не было границ.

Осмотрев ванную комнату, она обнаружила, что засорена не только ванна, но и раковина в ванной.

— Тут общий засор, — ужаснулась она и потребовала вантуз.

— Как?! У вас нет вантуза?

Но в доме не оказалось не только вантуза, но даже простой проволоки.

— Узнаю твою жену, — сказала Екатерина Матвеевна, — она всегда была бесхозяйственной. А помнишь, — тут голос Екатерины Матвеевны стал сладким, — помнишь, как ты мне делал предложение? Помнишь?

Екатерина Матвеевна когда-то была очень красивой. Она и сейчас была ничего.

Илья Львович только было начал хихикать, но Екатерина Матвеевна закричала: «Лёля! Таз!»

Теперь, когда таз был полон черной грязи, а в руках Екатерина Матвеевна держала белый эмалированный стаканчик, только что вывернутый из-под раковины, Инне Семеновне не было оправданий. Этот стаканчик, заменявший колено, надо было отвинчивать и мыть хотя бы раз в месяц.

— Я не знал о его существовании, — робко оправдывался Илья Львович, — а Инна вчера здесь в раковине мыла посуду.

— В ванной?

— В кухне ведь у нас спит Галина! — уже с откровенным раздражением пожаловался Илья Львович.

— Инна хоть за это много получает? — поинтересовалась Екатерина Матвеевна.

— Ничего.

— Как ничего? Зачем же она все это делает?!

Илья Львович вздохнул. Этот тяжелый вздох более всего поразил Иру. Ей вдруг пришло в голову, что все благородство, вся высота, все бескорыстие, которым славится Илья Львович, — все это не его, а ее мамы. Женись он на какой-нибудь женщине вроде Екатерины Матвеевны, и он бы спокойно защитил диссертацию и сделал нормальную карьеру, и не было бы тогда Ильи Львовича, одержимого всеобъемлющими идеями, ради которых он убивал и свою жизнь, и жизнь своих близких.

— Я все-таки не понимаю, — продолжала удивляться Екатерина Матвеевна, — ведь Галиниными делами, как Инна мне рассказывала, она занимается по поручению редакции?

— Совершенно верно, — подтвердил Илья Львович, — но Инна ведь внештатный корреспондент, и платят ей лишь за написанный материал. А писать некогда, или каждый раз находятся причины: то тема не та, то людей она боится травмировать…

— Ладно, марш мыться, — уже властно приказала Екатерина Матвеевна. — Где тут у вас простыни? Я пока перестелю тебе постель.

Илья Львович бросился к шкафу и начал рыться на полках.

— У нас, как всегда, ничего невозможно найти, посмотри, что тут делается, — позвал он угодливо Екатерину Матвеевну. Теперь Илья Львович уже откровенно предавал Ирину мать.

Когда Илья Львович вышел из ванной, неся в одной руке томик Толстого, а в другой пепельницу, полную окурков, ему была приготовлена белоснежная постель.

— Нет, нет, — слабо запротестовал Илья Львович, — я хочу чаю.

— Чай я тебе дам в постель, — твердо сказала Екатерина Матвеевна.

Илья Львович попытался робко возразить, что он собирается еще работать, но Екатерина Матвеевна, ничего не слушая, подтолкнула его к постели. Единственное, что отстоял Илья Львович, это пижаму.

— Хорошо, хорошо, ложись в пижаме. — Екатерина Матвеевна была в восторге от своей победы.

В это время открылась дверь и вошла Инна Семеновна. Сумка с продуктами, которую она несла, была слишком тяжелой для нее и врезалась в ее пухлые, маленькие пальчики. Инна Семеновна сгибалась под тяжестью этой сумки.

Увидев Илью Львовича в постели, она застыла на пороге.

— Что случилось?! — с ужасом спросила она.

— Ради бога! — Илья Львович резко отодвинул от себя Екатерину Матвеевну, которая попробовала помешать ему встать, откинул одеяло, вскочил с кровати и бросился к Инне Семеновне.

Он взял из ее рук сумку и, бормоча: «Все в порядке, не волнуйся, маленький, зачем ты носишь такие сумки?»— чмокнул Инну Семенову в щеку.

— Я знала, что вы голодные, — Инна Семеновна тяжело опустилась на стул, — но я ничего не могла сделать. Рассказать мой сегодняшний день невозможно.

— Я сделала Лёле бутерброд с сыром, другого я ничего не нашла, — сказала Екатерина Матвеевна с упреком.

Когда же минут через пятнадцать Инна Семеновна перед каждым поставила по чашке куриного бульона с поджаренными сухариками, Екатерина Матвеевна чрезвычайно удивилась:

— Такой вкусный бульон из вареной уже курицы? Ты ее купила в кулинарии?

Инна Семеновна не успела доесть бульон, раздался звонок.

— Вечная история, — недовольно пробурчал Илья Львович. — Никогда нельзя спокойно поесть. — Больше Илья Львович ничего не решился сказать: звонили из другого города.

— Да, я заказывала Владивосток. Нет, село Свечино. — Не отрываясь от трубки и повторяя «алло», Инна Семеновна принялась искать сумку.

— Вот она, — сказала Екатерина Матвеевна и сняла сумку со спинки своего стула.

— Кто это у тебя уже во Владивостоке? — поинтересовался Илья Львович.

— Сейчас услышишь. — Инна Семеновна открыла сумку и начала вынимать оттуда бумаги. Что-то упало на пол, что-то покатилось под стол. Илья Львович хотел было поднять, но не поднял.

— Я потом подниму, — сказал он Екатерине Матвеевне.

Инна Семеновна ничего не слышала и не видела, она рылась в сумке и взволнованно повторяла: «Алло!.. Алло!»

— Да, да. Почта? С кем я разговариваю? А больше никого нет?.. Хорошо. Как тебя зовут? Вот что, Сонечка, выслушай меня внимательно.

В это время Инна Семеновна наконец нашла ту бумажку, которую искала, и, положив ее перед собой, заговорила уже сосредоточившись только на Соне и на том, видно, очень важном деле, которое Инна Семеновна должна была ей поручить.

— В селе Свечине живет… — Инна Семеновна сняла очки и поднесла бумажку, которую только что нашла, к глазам,—….Федосеева Анфиса Николаевна. Знаешь? Да, да, учительница. Надо ей сказать, чтобы она сегодня поехала в город и отправила «молнию» на имя своей сестры в Москву, заверенную нотариусом, о том, что она разрешает удочерить свою дочь Тамару. Это надо сделать обязательно сегодня, потому что завтра Тамаре исполняется восемнадцать лет и это последний день, когда еще можно ее удочерить. Ты все поняла? Сама пойдешь? Это близко? Восемь километров?! Спасибо тебе, Сонечка! Ты очень хорошая девочка. Спасибо!

Инна Семеновна повесила трубку.

— Может быть, ты уже поешь наконец, — сказал Илья Львович.

— Сейчас поем, но сначала я должна сложить все бумаги, иначе я их потеряю. И поднять деньги, которые упали под стол, но никто их не поднял, а мне завтра нечего будет дать тебе на дорогу.

В этой фразе Инны Семеновны были все обвинения сразу: и то, что нет денег, и то, что Илья Львович не любит что-либо делать сразу, а любит отложить все на потом. А потом забыть или сделать вид, что забыл.

Когда деньги были подняты, а бумаги сложены, Инна Семеновна обвела всех загадочно-торжествующим взглядом.