Страница 16 из 42
…Писать было трудно. Самым мучительным было то, что Ира не могла сразу написать хотя бы страницу, не могла отдаться «во власть перу», которое писало бы само собой, а ты бы в это время испытывал наслаждение, подъем, волнение.
Нет, Ира этого ничего не испытывала, Ира писала, как бездумная, холодная машина. Никакого волнения, никаких восторгов, никакого вдохновения.
За весь день Ира в состоянии была написать только одну или две строчки. Придумывала она их в течение всего дня, а записывала вечером, когда можно было зажечь настольную лампочку. У Иры болели глаза, и она могла писать только при ярком свете. Когда у Иры не болели глаза, у нее болела правая рука. Правда, иногда у Иры не болели ни рука, ни глаза. В эти дни вместо трех строчек она писала шесть, но тогда заболевала голова и несколько дней Ира вообще не могла писать.
И даже когда строчек было уже много, Ира все равно не в состоянии была воспринять их как целое, потому что и читать она могла тоже только по две-три строчки в день.
Руки и глаза у Иры как электропробки: они не дают перегореть всей цепи. Заболели глаза или рука — значит, надо прекращать писать.
Ира уже умела терпеливо лежать, терпеливо молчать, терпеливо переносить боль и оскорбления окружающих. Теперь надо было научиться терпеливо писать.
Терпение — это великое мужество. Но раньше Ира терпела от силы, теперь она терпит от слабости. Она так долго от всех терпела, что уже привыкла терпеть. И теперь она терпит не для того, чтобы выздороветь и доказать всем, что она не стерва, которая просто не хочет работать. Нет, теперь Ира уже не надеется выздороветь. Так для чего же теперь терпеть? А потому, что привыкла, и потому, что очень Ире страшно бывает, когда она вспоминает шапки и рефлектор и как она лежала без движения, с крутящейся внутри головы мыслью. Нет, нет, только не назад, только не в прошлое.
…В день когда у Сергея должно было быть собеседование, Инна Семеновна с утра начала мыть пол, потом стирать, потом пришивать бретельки к рубашкам и вдевать резинки в трусы. «Физическая работа меня успокаивает, — уверяла всех Инна Семеновна, — писать в таком состоянии я все равно не могу». А так как обычно Инне Семеновне на хозяйство времени никогда не хватало, то рваных рубашек было предостаточно. Все же примерно к пятому часу ожидания Инна Семеновна уже была не в состоянии и шить. Тогда она села на пол.
Сергей по-прежнему жил у товарища. Инне Семеновне он звонил каждый день, а сегодня обещал после собеседования зайти.
— Должен же он прийти хотя бы за письмом Марины, — уговаривала себя Инна Семеновна, раскачиваясь, как от зубной боли, взад и вперед.
От Марины Сергею пришло из Тамбова письмо. До получения этого письма у Иры не было сомнений, что Сергей провалится на собеседовании, но теперь, когда оказалось, что Марины в Москве нет, появилась надежда, что, может быть, он и выдержит его.
«Так неужели же он действительно выехал потому, что я ему надоела?» — думала Ира.
Инна Семеновна вдруг встала и направилась в ванную комнату. Инна Семеновна знала, что если она чего-нибудь долго и мучительно ждет, то стоит ей лечь в ванну, как ее ожиданиям тут же приходит конец. И действительно, как только Инна Семеновна погрузилась в воду, раздался звонок в дверь.
— Ну что? — крикнула Инна Семеновна из ванны.
— Плохо, — ответил Сергей.
Инна Семеновна вытерлась слишком поспешно, поэтому ее халат местами прилип к телу.
— Что же делать? Что же делать? — повторяла она, выйдя из ванны.
— Самое главное, Инна Семеновна, — спокойствие.
В это время Сергей услышал, как в дверях поворачивается ключ, и приложил палец к губам, давая понять, что он просит ничего не рассказывать Илье Львовичу.
— Можно, кажется, поздравить? — сказал Илья Львович, входя в комнату и глядя на веселого Сергея.
Сергей молча улыбался.
— Что с тобой, маленький? — Илья Львович ласково похлопал Инну Семеновну по щеке.
— Я просто задумалась. — Инна Семеновна посмотрела на Иру. И та и другая понимали: Илью Львовича Сергей разыгрывать не станет.
Инна Семеновна встала и принялась разогревать обед.
— Знаете, Сергей, — начал Илья Львович, вымыв руки и усаживаясь за стол. — Я не люблю прогнозов, но я знаю немало случаев, когда люди, удачно сдав первый экзамен, потом выдерживали и все остальные. Не будем скрывать, — Илья Львович заговорщически улыбнулся, — собеседование, конечно, еще не экзамен, но это тоже кое-что. Самое главное теперь не снижать темпов. Но вот вам мой совет: отдохните дня три. Пойдите с девушкой в кино, в общем, забудьтесь.
Когда Ира с Сергеем остались вдвоем, Сергей сказал:
— Ну, ты была на высоте, но твоя мама!.. Ей надо, чтобы у меня обязательно было образование, иначе я буду тебя не достоин.
— Опять! — простонала Ира. — За что я должна все это выслушивать?
— Ладно, не плачь, я пошутил.
— Шутки у тебя ужасные.
— А я ведь вор. Чего испугалась? Боишься, посадят? А Инна Семеновна на что?
— Если ты действительно украдешь, мама ничего не сможет сделать.
— Даже если я на тебе женюсь?
— Я только удивляюсь, почему, когда меня другие оскорбляют, у меня начинает вот здесь сжиматься.
— Это душа у тебя там сжимается.
— Нервный узел, а не душа. И этот нервный узел почему-то на твои оскорбления не реагирует.
— Сказать почему? Дай на ушко скажу. — Сергей нагнулся к Ириному уху. — Униженный унизить не может, — прошептал он доверительно. — Поняла? А теперь давай письмо Марины.
Сергей взял письмо, повертел его и, не распечатав, разорвал на четыре части.
— Это письмо я сам посылал Томке в Тамбов, — объяснил Сергей оторопевшей Ире, — чтобы она переслала его сюда. Как ты понимаешь, Инна Семеновна не должна была догадаться, что Марина в Москве. Куда это выбросить, только чтобы мать не видела? А, ладно, — Сергей скомкал разорванное письмо и сунул в карман. — А ты, говорят, рассказ пишешь? Чего молчишь? Врут, что ли?
Выйдя на улицу, Сергей столкнулся с Ириным врачом. Петр Дмитриевич шел к Ире.
— Я, наверное, не должен был уезжать от них? — спросил Сергей.
— Ну почему же? — удивился Петр Дмитриевич и остановил на Сергее свой проницательный взгляд.
«А что он еще мог мне ответить? — размышлял Сергей, шагая по улице. — Не может же он признать, что это я, а не он снял с Иры шапки, что это я, а не он поднял ее с кровати, что это я, а не он вывел ее первый раз на улицу…»
…Петр Дмитриевич внимательно слушает Иру.
Ира рассказывает все по порядку: сначала о лекарстве, которое она все-таки решилась принять, потом как она стала писать… Глаза у Петра Дмитриевича серые. Эти глаза умеют все: слушать и говорить, успокаивать, ободрять, а еще… внушать.
Про Сергея Ира не хочет рассказывать, но так уж у нее получается: когда она устает, то не в силах остановиться — тормозов ведь у нее нет.
«Я не могу больше говорить», — через каждые две фразы уверяет Ира, а сама все продолжает и продолжает. Но вот Ира растеряла все слова и не может ни одного вспомнить.
— Что теперь будет с моей головой? — жалобно спрашивает Ира и поднимает глаза на Петра Дмитриевича.
Она расширенными глазами смотрит в расширенные глаза Петра Дмитриевича и старается подчиниться им, старается вобрать в себя все, что они хотят ей передать.
— Вы должны продолжать бороться. У вас спазмы — не обращайте внимания, вам холодно — не обращайте внимания.
«Бороться, бороться» — звучит в Ириной голове голос Петра Дмитриевича.
— Удастся вам завоевать пусть самую малость, держите ее, не выпускайте, чего бы вам это ни стоило.
«Чего бы вам это ни стоило…» — повторяет про себя Ира.
— А насчет Сергея, так я вам просто завидую. Вы с мамой делаете замечательное дело: перевоспитываете человека.
— Это мама перевоспитывает, а я только терплю, вот если бы я была здорова…
— А разве вы больны? — удивляется Петр Дмитриевич. Ира сразу замирает. Она чувствует, сейчас начинается самое главное. Если кто и знает, как она больна, так это Петр Дмитриевич, и если он считает нужным внушить ей, что она здорова, то она поможет ему.