Ливень

— Почему же ты мне ничего не сказала?

— Потому что он плел всякую ерунду. Посоветовал сначала поцеловаться с кем-нибудь, а потом вести такие разговоры.

— Кретин какой! Ты не обижайся, — вдруг начала меня утешать Танька. — Ладно, давай заниматься дипломом.

Танька достает схемы, текст, но сосредоточиться на своем дипломе она, конечно, сейчас не в состоянии. И вот она уже требует от меня точно разработанный план поведения по отношению к Витьке. Требует, чтобы я сказала ей, что надо делать завтра, послезавтра, через месяц. И чтобы сказала, чем все кончится! Я не удивляюсь ее требованиям. Я сама ее к этому приучила. Что ей сказать: что я стала дурой и перестала что-либо понимать? Или наоборот, наконец поумнела и поэтому больше не могу давать советов? А может быть, рассказать ей продолжение сказки про хорошего зайца, которое вчера придумала?

…Один хороший заяц стоял в очереди за счастьем. Зайцев было много-много, очередь была длинная-длинная, а счастья было мало. И не всем оно могло достаться. Для очень хороших зайцев очередь сокращалась: она была ведь волшебная очередь, а для плохих — она раздваивалась. И тогда заяц попадал не в ту очередь и получал счастье, которое оказывалось ненастоящим…

Вероятно, мы с Танькой просто плохие зайцы и попали не в ту очередь. Вот и все…

— Ладно, Танька, давай лучше действительно заниматься твоим дипломом.

Таня слушается. У Тани просто рефлекс слушаться: с детства, с пятого класса, я толкаю Таню в бок и требую: не спи, учи, повторяй за мной.

Я читаю Танин диплом, делаю замечания. Мы редактируем текст.

— Почему ты не Витька? — вдруг говорит мне Таня и целует меня в локоть. — Мне с тобой так хорошо.

Я иду от Тани домой. Начинается дождь. Но за зонтом возвращаться не хочется. И так поздно. Весь день мы с Таней просидели над ее дипломом. У Тани диплом хороший. Иногда лучше поставить перед собой маленькую задачу и решить ее, чем большую, и…

Меня, конечно, лишний год никто в университете держать не будет. Ну и что? Ведь можно пойти работать, а диплом делать по вечерам… Я хотела об этом посоветоваться с Севой, а он…

Я всегда чувствовала, что нравлюсь Севе, хотя он мне никогда прямо этого не говорил. А в этот раз… Может быть, потому что он теперь уезжает совсем. Добился — его посылают на Белое море.

Должно быть, ему сейчас очень больно. Ведь я ему ничего не ответила. А что я могла сказать? Объяснить ему, что лучше дружбы ничего на свете не бывает?.. Теперь я это поняла.

Кроме Таньки, только Сева был мне настоящим другом. Мне всегда хотелось ему все рассказать. Его откровенность я тоже очень ценила. Как-то он мне сказал уныло: «Я все еще выгляжу, как школьник». Я тогда, помню, начала его убеждать, что люди развиваются по-разному. И в пример почему-то привела превращение головастика в лягушку. Самое смешное, что именно пример с лягушкой его и убедил.

А потом к дню рождения Севы я сделала «наглядное пособие»: развитие травяной лягушки. Оно было удивительно красивым. Пять головастиков — от крошечного, в несколько миллиметров, до большого, в несколько сантиметров, — прикрепленные к стеклянной пластинке, вставленной в тубус со спиртом, отсвечивали серебром (заднюю стенку тубуса я оклеила серебряной бумагой). Но это было не все. Самое главное — был футляр, обшитый черным бархатом и расшитый бисером. Я делала пособие целую неделю. Это было на практике в Одессе. Мы жили в общежитии, и чтобы скрыть от девчонок свой подарок, я шила футляр по ночам. Но девчонки все-таки его увидели, и Галя сказала: «У тебя один свет в окошке — Сева». Севе подарок очень понравился. Развитие лягушки — это же символ нашей кафедры!

Вечером Сева повел нас в ресторан. Там мы ели что-то неслыханно вкусное, а потом Сева по очереди приглашал всех танцевать. Танцевать Сева не умел. Извиняясь перед каждой, что он лишь практикуется, Сева беспрерывно спотыкался о ноги партнерши. Всем было ужасно неудобно. И только ради дня рождения терпели. Когда очередь дошла до меня, я как-то сумела подчинить его движения своим… А Севу тут же обвинили в притворстве, потому что никто уже не верил, что он не умеет танцевать.

Дождь. Нет, это уже не дождь. Это уже ливень. Зря я не вернулась за зонтиком. Надо переждать в подъезде… Завтра, наверное, все зазеленеет…

А в ушах у меня все время Севины слова. Он сказал и ушел, а я думаю… Сегодня утром звонила Севина мама, она очень беспокоится, что Севы до сих пор нет. Я помню, когда мы с Севой возили оборудование, то обычно возвращались на следующий день. Наверно, его задержал Николай Иванович, попросил в чем-нибудь помочь.

А вдруг Сева возвращается сейчас? В такой ливень… Вообще-то Сева водит машину хорошо. Я люблю смотреть, когда он за рулем. Сева держит руки как-то по-особенному, почти не сгибая пальцы. В пальцах чувствуется и напряжение и легкость.

Град пошел. Град вместе с дождем. Хорошо, что я стою в подъезде. Отсюда так все красиво! Белый град бьет по разноцветным зонтикам и отлетает от них в разные стороны…

…Когда-то это все уже было. Такой же ливень. Только тогда не было града, а было солнце. Я шла по улице Горького и пела: «Битая, тертая, сто двадцать четвертая…» Это было в девятом классе. У меня была победа. Сейчас победы нет, а настроение почему-то вдруг стало удивительное…

На тротуаре белая пена из тающего града.

Как хочется скорее увидеть Севу! Скорее сказать ему, как это прекрасно, что мы с ним такие друзья, что мы так понимаем друг друга, что мы можем никогда друг в друге не сомневаться. Когда Сева уедет на Белое море, я буду писать ему длинные письма. И пусть он чувствует, что есть человек, который всегда хочет, чтобы ему было хорошо.

В последнее время он заходил ко мне каждый день. Он знал все. Знал, как с каждым днем я все больше и больше развенчиваю свой диплом. Он уходил и, придя домой, тут же звонил мне, и я понимала, что он живет моей работой. Он приучил меня к этим звонкам… И мы говорили, говорили…

А теперь он уедет. Уедет? Нет, я но представляю себе дня без голоса Севы. Мне нужен его голос, мне нужно его видеть. Мне нужен он. Он!..

Я люблю его!

Я замираю. Боюсь пошевельнуться. Может быть, это пройдет? Может быть, мне это только почудилось? Ведь еще минуту назад я ничего об этом не знала. Нет, я люблю его!

Я иду домой. Иду очень быстро. Потоки воды несутся по мостовой. Вода бурлит возле железных решеток и падает в подземные колодцы.

Если Сева приехал, он должен позвонить мне, и я ему скажу… Я ему все скажу… Все.

Во дворе очень темно… Бегу по лестнице… Открываю дверь.

На моем столе письмо. На конверте Севиным почерком написано: «Ире». Я письмо не распечатываю. Я сажусь на стул и долго смотрю на конверт.

Потом беру ножницы и осторожно надрезаю край. Письмо от Николая Ивановича.

Ира, Вы большой молодец! Вы не дали себя обмануть выводам, которые так легко напрашивались. От всей души поздравляю Вас! Отдаю дань твердости Вашего характера, Вашей добросовестности, Вашему таланту. Побед будет еще много, и все они будут одна другой прекрасней.

Здесь сейчас Федоров. Он Вас помнит по работе о головастиках, считает, что Ваш диплом заставит пересмотреть результаты целого ряда аналогичных задач. Очень заинтересовался последней главой, особенно новым подходом к проблеме формообразования. Для работы над этой проблемой Федоров собирается создавать специальную группу. Пришлите альбом.

С уважением Николай Иванович.

P. S. Сражен Вашими актерскими способностями! Так скрывать свои трудности, оберегая мое время.

…Открываю альбом… Два рачка переговариваются между собой.