Страница 132 из 133
На берегу солнце упало на плечи принцессы и ее спутников всей своею тяжестью. В глазах у них стало темно на минуту. Няне сделалось дурно и ее отвезли обратно на яхту, где было прохладно. Принцесса от жары только немного побледнела — и приказала везти себя мимо домов и улиц, к желтому пригорку.
Она оставила свиту и даже лакеев внизу, в карете, а сама стала подниматься по обвалившейся мраморной лестнице, между разбитыми ступенями которой вьются высохшие корни весенней травы.
Долго ждали внизу придворные, наконец, обеспокоились, охая вылезли из кареты и отправились посмотреть, что сталось с принцессой.
Под ослепительным солнцем, в розовой пыли, которая блестела как бриллиантовая, среди мраморных брызг и осколков упала безумная принцесса, лицом к земле — и плакала тяжело и горько. Около нее лежали трупы умерших, упавших колонн, а на высоте, между живыми — едва живыми — веял ветер с моря, и принцесса слышала, как он шумел и повторял: «Недолго вам!.. Недолго вам!..»
Страшно стало и придворным на этом горячем и забытом кладбище. Они не знали, да и знать не хотели, что тут была когда-то живая и великая красота, живые люди говорили живые речи… Все прошло. И не было, потому что нет.
Кому эта сказка ни рассказывалась — непременно каждый думал, что тут ей и конец. Но сказки больше похожи на жизнь, чем это кажется с первого взгляда; а в жизни ничто не обрывается, и повторяется много раз прежде настоящего конца. Поэтому не кончена и сказка.
Старый министр покачал головой, когда привезли домой принцессу. Не помог его совет. Пришлось ему уступить, испробовать и те средства, которые раньше предлагали другие придворные. Начались в сиреневом дворце балы, пиры и праздники. Стали съезжаться соседние принцы и князья, много было вельмож и придворных.
Принцессу ожидали видеть задумчивой и бледной, а она вышла такая веселая, что все удивились. Длинное белое платье с лиловыми лентами шуршало по коврам, когда она обходила стол кругом и угощала гостей. Чем чаще повторялись банкеты, тем любезнее становилась принцесса, особенно с некоторыми. Она глядела на них беспокойными глазами, не спорила, угождала им, и все точно чего-то ждала от них.
— Принцесса ведет игру неумело, — шептались придворные. — Принцесса заискивает… Принцесса хочет поймать жениха… Только напрасно она гонится сразу за несколькими зайцами…
Но прошло короткое время — и принцесса отшатнулась от своих любимцев, точно они вдруг изменились. Принцы, избалованные вниманием, пробовали делать ей глазки за столом, потом надулись — но принцесса ничего не заметила. Она стала опять печальной, от позднего пира уходила на крыльцо и глядела на зеленую утреннюю зарю.
Между частыми посетителями праздников в сиреневом павильоне был и сын старого министра, совсем еще юный, почти мальчик. Так как он не происходил из княжеского или герцогского дома, то и носил имя не двойное. И не только не двойное, но даже и не звучное. Звали его просто — Челава.
Челаве пошел только двадцатый год, однако он не лишен был сообразительности и раз навсегда решился провести свою жизнь так приятно, аккуратно и умно, чтобы можно было потом умереть без досады. Судьба отказала ему в знатном имени, не наделила талантами и даже красотой; но Челава думал, и не ошибался, что и при его доле талантов и красоты можйо недурно устроиться. Не то, чтобы он жаждал сделать себе карьеру, добыть денег и на этом успокоиться — Боже сохрани! Он далеко не был чужд нежному, изящному, сентиментальному — он даже находил, что без этих «элементов» и жизнь не в жизнь; но любил, чтобы все шло к своему месту, в порядке, а углы чтобы не выставлялись.
Для порядку он даже разделил свою жизнь, а равно и свой характер, на семь частей. Для каждого своего свойства он выбрал один день недели, в этот день занимался соответствующим делом — и от раз принятого обычая не отступал.
Так, в воскресенье он был весел, пил вино и кутил с товарищами. В понедельник — читал серьезные книги, делал отметки на полях, решал иногда математические задачи. Вторник и среду он посвящал нежности, искусствам и любви; причем во вторник был печален, смотрел на облака или объяснялся в любви загадками какой-нибудь очень молоденькой девушке, а в среду уже писал стихи (много стихов), играл на лютне, а иногда и рисовал пейзажи акварелью. В четверг он предавался физическим и гимнастическим упражнениям, что было полезно ввиду его наследственного предрасположения к тучности. Челава, несмотря на свой нежный возраст, был уже толст, широколиц, но при этом бледен чрезвычайно и с нездоровой кровью. Каштановые волосы и длинные ресницы делали его недурным в глазах невзыскательных женщин, а в своих собственных глазах Челава был единственным; и тут опять он был прав, ибо каждый человек на свете — единственный, а в особенности для себя.
В пятницу и субботу Челава занимался государственными делами в кабинете рядом с отцовским; и, надо отдать справедливость, занимался так хорошо, что в короткое время получил от отца повышение и удвоение оклада. Последнее Челаве было очень на руку, потому что отец излишней щедростью не страдал и даже попросту его звали скрягой. Скорее бы он согласился найти любовника в спальне своей почтенной министерши, чем назначил сыну такое содержание из собственного кармана, какое тот получал из государственных сумм.
Ввиду существующих законов и сравнительно низкого происхождения, Челава был для принцессы не жених, а потому никто не обратил внимания, когда она стала особенно ласкова и мила с сыном министра. Принцесса нравилась Челаве; она была вся такая светлая и прозрачная; и запах сирени в садах принцессы нравился ему; и даже понравились беспокойные, дерзкие мечты принцессы, когда она ему их рассказала однажды, сидя с ним на крылечке сиреневого павильона.
Челаве было лестно доверие принцессы, и он в удовольствии неожиданно увлекся и вдруг сказал, что он не только вполне сочувствует принцессе, но даже предлагает ей искать чудес вместе, потому что он сам, будто бы, всю жизнь только этого искал и к этому стремился.
Принцесса не умела не верить словам, она медленно подняла глаза и проговорила:
— Я почти угадывала это…
Потом они долго молчали; Челава — потому что испугался и не знал, что говорить дальше, а принцесса опять надеялась, опять хотела утолить свое сердце, почти умершее. И, вообще, они не рассуждали больше о злом старике Времени, они точно стали бояться друг друга. Принцесса ждала.
Двор слишком рано переехал на север. Дни вытянулись и не давали места ночи, но по вечерам было холодно в пустом саду. Принцесса любила холод. Она тогда забиралась в лиловую комнату своего павильона, теплую, с громадными полукруглыми окнами до самого пола. Огня в комнату не подавали, но в окна светила неумирающая заря, а порою и бледные, яркие, дрожащие лучи северного сияния. Принцесса глядела на небо и думала, что, может быть, к ней еще придет ее счастье.
В один такой вечер явился Челава. Он ходил к принцессе аккуратно каждый вторник и среду.
Последнее время вторники и среды у него как-то перевесили другие дни, чем он был отчасти недоволен, а отчасти и доволен. Хотя он и неясно понимал, чего хочет принцесса, однако чувство, его волнующее, давало ему некоторое удовольствие; и он даже решился признаться в любви, тем более, что признание его ни к чему не обязывало: жениться на принцессе было нельзя.
И когда Челава пришел в сиреневую комнату, освещенную неуловимыми небесными лучами, он стал на колени перед принцессой и произнес:
— Я вас люблю.
Принцесса посмотрела на него и ответила:
— Да? А я вас не люблю.
Челава хотел вскочить, весьма огорченный, но принцесса удержала его около себя.
— Постойте. Дайте мне сказать вам… Я давно ждала, когда вы меня полюбите. Вы меня любите, да? Так вот где наше оружие! С ним мы дойдем до света.
— Принцесса, но если вы меня не…
— Не нужно этого, — прервала принцесса радостно. — Я не люблю вас, но я лучше чем люблю, больше чем люблю, вы теперь мое единственное сокровище, счастье мое, ключ, который отопрет мою темную комнату… Дороже вас у меня ничего нет, пока я надеюсь…