Страница 2 из 10
– Я хочу купаться! – игриво топнула Людмила и, что-то напевая, стала снимать одежду.
– Люда, вода холодная, – заметил Борис.
Но капризная девушка его не слушала. Томно раскачиваясь в такт песенке, она разделась, перекинула длинные волосы на одно плечо, выпятила грудь и из-под опущенных ресниц взглянула на Антона.
– Кто со мной?
– Крошка, ты много выпила. Зачем лезть в реку? Дома примем ванну, – взывал к разуму подвыпившей жены Борис. Он картинно шлепнулся на траву, чтобы дотянуться до тонких лодыжек.
Девушка элегантно подцепила ножкой сброшенную одежду. Невесомая блузка накрыла лицо фыркающего мужа. Людмила захохотала и побежала к воде. Двигалась она зигзагами, с природной грацией, давая возможность полюбоваться ее гибким телом.
На шатких мостках она остановилась, брызнула водой и крикнула:
– Мужчины, за мной! – Солнце просвечивало золотом сквозь ее взметнувшиеся волосы.
– Вот с какой чертовкой живу, – с плохо скрываемым тщеславием заявил Борис и шумно втянул запах смятой в кулаке блузки. – Иногда она вытворяет такое…
– Ее лучше остановить, – сказал Антон. Он знал, что в этой реке вода и в разгар лета не балует теплом, а уж в конце сентябре она просто ледяная.
От Ольги не укрылась смесь тревоги и восхищения в глазах мужа.
– Пусть охладится, ей не помешает. А Саша хочет с тобой поиграть. Правда, сынок?
С веселым криком Людмила прыгнула в воду. Ольга пнула мяч Антону. У Бориса мелькнула причудливая идея, которой он захотел похвастаться.
– Знаешь, кто соответствует нам, исследователям мозга, в обществе? Спецслужбы! Они должны выявлять вредоносных особей, как мы плохие нейроны, и исправлять их. Изолируя или ликвидируя. И мы, и они жертвуем частью, во имя здоровья целого!
Антон отправил мяч сыну. Мальчик неловко ударил по нему.
– П-папа, л-лови!
Антон поспешил за скатывающимся в реку мячом. Он отвечал на реплики жены, следил за беседой с коллегой, подбадривал сына, но часть его сознания наблюдала за чем-то еще. Неприятное ощущение раздвоенности наполняло сердце растущей тревогой.
Шувалов догнал мяч у кромки воды, взял его в руки и замер. Чувства обострились до предела.
За спиной требовательные голоса. Перед ним мертвая тишина. Холодные струи прибили к берегу реки сломанную ветку. Раскрашенные осенью листья были похожи на утонувших бабочек.
И вдруг он понял: что его тревожило.
С момента прыжка девушки в воду не последовало ни единого всплеска!
– Люда, – позвал Антон. В груди защемило. Не услышав отклика, он выкрикнул: – Люда!
Мяч выпал из его рук.
Ольга метнула на мужа гневный взгляд. «Опять забыл о ребенке!»
Антон не заметил ее недовольства и крикнул громче:
– Люда!
– Она прикалывается. С нее станет, – усмехнулся Борис, отправляя в рот кусок остывшего шашлыка.
Шувалов вбежал на мостки, скинул джинсы. Беспокойный взгляд ощупывал гладкую поверхность воды. «Это не шутка. Здесь спрятаться совершенно негде!»
Река-воровка уносила беззаботно крутящийся мяч.
И тут под водой показалось светлое пятно. Оно приближалось. И каждый миг смывал сомнения с ужасной догадки.
2
Директор Института нейронауки профессор Юрий Михайлович Леонтьев вот уже около часа с постной физиономией переминался в толпе встречающих в аэропорту «Шереметьево». Единственный институтский водитель сказался больным, не отличавшаяся деликатностью ассистентка предпенсионного возраста находилась на даче с внучкой, и шестидесятилетнему директору самому пришлось встречать нежданного гостя из Японии. О прилете ему сообщил ответственный работник МИДа всего три часа назад. Из туманного разговора следовало, что визит хоть и неофициальный, но очень важный. О госте хлопочет крупная японская корпорация, с которой намечается серьезный государственный контракт, и встретить его лучше на уровне руководителя института.
В тесном стеклянном холле было душно. Полный профессор с округлой седой бородкой, украшенной редкими черными волосками, держал листок с написанным от руки именем Hisato Satori и то и дело промокал платочком лоснящуюся лысину. Самолет из Токио прибыл достаточно давно. За это время Юрий Михайлович принял на себя такое количество заинтересованных взглядов гостей востока, что стал сомневаться, правильно ли перевел на английский имя гостя.
Наконец перед Леонтьевым остановился круглолицый японец среднего возраста, с густыми бровями и радостно улыбнулся.
– Добрый день, господин Леонтьев. Я вас знать.
– Вы Хисато Сатори?
– Да, я Сатори. Прилетать в Москву по главному делу.
– Пойдемте, – выдохнул Юрий Михайлович, с облегчением думая, что не придется напрягать свой небогатый английский для общения с гостем.
Они проделали довольно длинный путь к автомобильной стоянке. Японец нес дорожную сумку и странный футляр из легкого сплава, напоминавший овальный тубус. Сумку он положил в багажник, но класть туда футляр отказался.
– Вы меня долго здать, потому что ваш офисер из тамозня не понимать, что это. – Хисато Сатори многозначительно коснулся указательным пальцем футляра, и бережно положил его на колени, усевшись на заднее сиденье.
Директор Института нейронауки тоже не догадывался о назначении футляра, но его больше заинтересовали другие слова гостя.
– Откуда вы меня знаете, господин Сатори? – спросил Юрий Михайлович, выруливая со стоянки на шоссе.
– О, вы крупный ученый, господин Леонтьев. Я видеть вас в мае на конференция в Петербурге.
Восторженная интонация японца льстила Леонтьеву. Хотя он уже давно из активного ученого превратился в хорошего администратора, умеющего контачить с министерством и выбивать бюджеты, он продолжал всеми силами связывать свое имя с научными публикациями, выходившими из-под пера сотрудников института.
– Вы тоже занимаетесь нейронаукой?
Задавая столь общий вопрос, профессор хотел выяснить степень компетентности собеседника. Ведь нейронаука – это целый комплекс современных наук, изучающих самую удивительную и неизведанную субстанцию – мозг человека.
– Я маленький генетик. Я не такой больсой ученый как вы или господин Шувалов. Но я знать русский. Я приезжать в Петербург, чтобы переводить для других японских ученых.
При упоминании Шувалова Леонтьев поморщился. Строптивый зав лабораторией частенько ставил в тупик пожилого профессора. Он не знал, как относиться к его смелым идеям.
Юрий Михайлович искренне полагал, что всё новое в науке должно крепко опираться на прежние достижения. Священный храм науки строится веками, кирпичик за кирпичиком, этаж за этажом. Каждое последующее открытие обязано логически вытекать из предыдущего. Только так можно двигаться вверх. Частенько ученому не грех спуститься и вниз, чтобы подлатать и обновить обветшавшие истины предыдущих поколений.
Но Антон Шувалов мыслил иначе. Его смелые идеи выскакивали словно из ниоткуда. Они витали в облаках красивыми видениями, не опираясь на фундамент прошлого. Он игнорировал последовательное развитие науки. Чтобы доказать его правоту, по мнению Леонтьева, требовалось достроить недостающие этажи, а уж затем осторожно подступаться к решению подобных задач. Но многие молодые специалисты выскочку любили. Видные зарубежные ученые открыто восхищались идеями Шувалова. Его доклады были самыми посещаемыми на любой конференции и вызывали жаркие споры. Стремительный успех подчиненного тревожил директора, недавно перешагнувшего пенсионный возраст.
– Шувалов, – проворчал под нос Леонтьев.
– Да-да, Антон Шувалов! – радостно встрепенулся японец. – Шувалов-сан удивлять всех на конференции. Его доклад сейчас цитировать больше всех в мире. Наси ученые глубоко изучать его. И все, как это сказать… восторг!
«Все в восторге». Юрий Михайлович поймал в зеркале восхищенный взгляд Сатори и еще более помрачнел.
Вслед за громкой защитой Шуваловым докторской диссертации директор был вынужден выделить молодому ученому отдельную лабораторию. Тот собрал в ней небольшую, но разностороннюю команду из физика, математика, химика, биолога, программиста, физиолога, хирурга и инженера. Шувалов не признавал деления науки на четкие сектора и творил на стыке разных областей. У его лаборатории даже не было названия. Только номер: 7. Ее так и называли – Семерка.