Страница 29 из 85
Снизу свистели и улюлюкали англичане. Взбирался комендор тяжело, по-медвежьи, без той ловкости, что настоящим марсофлотам присуща. Кричали «смоляные куртки», что не по правилам матросским русский лезет, хохотали, аж по палубе катались. Наши, наоборот, печалились крепко, на все это глядючи, Леху Ившина за позор такой втихаря материли. К одному из сквернословов подошел Евсей, прикрикнул, брови насупя:
– Цыть ты, мореходец знатный! Не спрашивай сначала, жди конца!
Леха меж тем до клотика добрался. Дух перевел. Вниз поглядел. «Что делать доле, пес знает! А, была не была, – решился, – авось сдюжу!»
Ухватился комендор за клотик обеими руками да перевернулся ногами вверх. Толпа ахнула. А Леха зацепился ногами за бом-брам-ванты и лихо съехал до бом-салинга. Затем ухватился руками за марса-фал и живо спустился вниз.
Над палубой «Европы» гремело дружное «ура». Англичане безмолвствовали. Конопатый будто сразу меньше стал, поглядывал хмуро. Леха, как спустился, сразу к нему:
– Ну, англиец, видал мою штуку? Вот выучишься по-моему, тогда и об заклад бейся, а счас тащи сюды кварту!
Набежали свои, схватили, начали в воздух подкидывать. Когда страсти понемногу утихли, подошел и Евсей, руку пожал.
– Спасибо, Ившин, – сказал, – но не за то, что козлом по мачте прыгал, а за то, что чести нашей матросской не уронил перед иноземцами! Потупился Леха, такой похвалой польщенный: – Благодарствуйте на добром слове, Евсей Нилыч! А с крыльца портовой конторы махал рукой дежурный офицер: – Эй, на «Европе», кончай перекур, ходи работать! Взглянул Леха на свои ладони в пузырях кровавых, вздохнул и пошел вслед за всеми. До конца работ было еще далеко.
Уже после убытия из Портсмута главных сил эскадры прибыл туда новый российский посол в Англии граф Александр Семенович Мусин-Пушкин. Привез он с собою святые дары для причащения умирающих. Выслушал со вниманием все просьбы да претензии, услышанное в книжечку записал и в тот же день укатил. Все осталось по-прежнему.
В течение ноября общими силами «Европу» ввели в строй. А в первый день зимы линейный корабль всплыл в доке.
В тот же день скончался его капитан Иван Алексеевич Корсаков. Хоронили каперанга здесь же, в Портсмуте. Контр-адмирал Елманов самолично забил крышку гроба и бросил первый ком земли в могилу. А вернувшись с похорон, отписал в Петербург прошение о выдаче вдове и дочерям покойного приличествующей пенсии.
Матросы Корсакова жалели. Был капитан незлоблив и заботу о подчиненных имел.
– Смерть – она, брат, чинов не разбирает, – вели они разговоры печальные, – был полковник, а стал покойник! С погосту пути обратного нету!
Среди матросов эскадры уважение Корсаков заслужил своим знаменитым «съестным приказом». Еще во время стоянки в Копенгагене собрал капитан «Европы» офицеров и обратился к ним:
– Господа! Не ради удовольствий, а ради Отечества нашего плывем мы в дальние пределы. И в этом едины с нижними чинами, равны с ними пред Богом и государыней! Так не совестно ли нам набивать чрева свои разносолами, когда служители от скорбутов околевают?
Собранные офицеры, не понимая, к чему он клонит, лишь недоуменно переглядывались.
– А посему, пользуясь властью, данной мне уставом морским, – продолжал Корсаков, – велю я отныне офицерам нашим питаться по раскладке матросской, а припасы кают-компанские давать лишь хворым. Деля поровну опасность смертную, должны мы делить поровну и тяготы наши!
Приказ Корсакова вызвал у офицеров эскадры разные толки: одни возмущались громогласно, узрев в этом подрыв власти и дворянских привилегий, другие посмеивались над юродством капитана «Европы», третьи отнеслись с должным пониманием.
Спиридов, которому о происшедшем на «Европе» незамедлительно доложил услужливый адъютант Фондезин, мер, однако, к своевольнику никаких не принял, ограничась репликой:
– Пусть поступает, как вздумается. На корабле он хозяин полновластный, ему и решать, как чему быть1
Так до самых английских берегов офицеры корсаковские вовсю хлебали матросские щи да уныло выколачивали за обедом из сухарей бесчисленных червей. Крепче всех колотил своим сухарем о дубовые доски сам капитан и кавалер Иван Алексеевич Корсаков.
Смерть застигла каперанга при выходе корабля из дока прямо на палубе. Лекаря, осмотрев тело, определили, что, не выдержав натуги, разорвалось сердце…
Осиротевшую «Европу» принял под свое начало Федот Клокачев.
В начале января нового, 1770 года Алексей Орлов наставлял в итальянском порту Ливорно грека Алексиано:
– Определяю тебя, Федор, в консулы российские. Будешь в Порт-Магоне встречать корабли наши, отдыхом и пищей мореплавателей снабдевать. Сноситься о всем происходящем надлежит тебе только со мною и нашим посланником в Англии Мусиным-Пушкиным. Для представительства жалую тебе патент, а в канцелярии получишь инструкции подробные да цифровой шифр. В делах и разговорах своих будь осторожен, отныне каждое слово твое имеет вес государственный! Помни и о том, что шпионы, почитай, всех держав европейских станут подле тебя крутиться. Письма посему пиши мне цифирью по известному только тебе одному ключу. Саму же цифирь составляй на италийском языке.
Алексиано скрутил в трубку протянутую ему патентную бумагу, засунул за обшлаг кафтана.
– Сделаю все от меня зависящее, чтобы остров Магонский стал истинным местом отдохновения мореплавателям нашим! Орлов троекратно поцеловал новоявленного консула: – Езжай с Богом, голубчик!
Порт-Магону предстояло стать основной тыловой базой русских эскадр на долгие годы. Впереди у Федора Алексиано был непочатый край работы! В тот же день попутной шебекой он убыл на Минорку.
А в орловской приемной уже топтался курьер полковник Вдомирович с пакетом от Мусина-Пушкина.
Посол, успокаивая нетерпение графа, писал: «Христианские дворы предъявляют о намерении быть спокойными на войну нашу зрителями, хотя и завистливыми на знаменитые успехи всероссийского оружия глазами…»
До настоящих успехов на Средиземноморском театре военных действий было еще далеко…
Федор Алексиано в Магоне развернулся широко: закупал провизию и канаты, морские карты и гвозди, подкупал англичан и интриговал с французами. Сам в недавнем прошлом известный корсар, собирал он в Магонской гавани морских повстанцев со всего Средиземноморья. Имена и подвиги их знала вся Греция: Ламбро Качиони, Антон Псаро, Яни Рейз и многие другие.
Корсары держались воинственно. В нетерпении ежедневно посылали к консулу представителей узнать, нет ли вестей от русского адмирала?
Один из славных «туркоедов», как они себя гордо именовали, грузный и усатый Ламбро Качиони быстро углядел в гавани знаменитую своей быстроходностью венецианскую яхту «Джелло». Решительный корсар тут же отправился к Алексиано.
– Федор, эта красотка должна стать моей, и если ты не поможешь мне ее получить, то сегодняшней ночью я возьму ее силой!
– Нет, нет, – замахал руками Алексиано, – выкинь эту глупость из головы!
– Я не узнаю тебя, мой старый боевой товарищ, твои ли это слова? Когда мы боялись тщедушных венециан и считались с ними? Ведь ты же грек! – накинулся на него корсар.
– Да, я грек, – невозмутимо отвечал Алексиано, – но сейчас я еще и консул в здешних местах от российской короны и поэтому считаю, что пиратский захват «Джелло» – любимой яхты дожа – может привести к нежелательным осложнениям с Венецией. Нам это ни к чему! – Кому это нам? – еще больше удивился Качиони. – Греции и России!
Тем временем в Лондоне в адмиралтействе шло внеочередное совещание. Обсуждался вопрос обстоятельств плавания русской эскадры и возможных вариантов его исхода. На совещании председательствовал первый лорд адмиралтейства Гаукс. Ввиду чрезвычайной важности решаемого вопроса прибыл на него и герцог Кумберлендский.
Прежде всего первый лорд зачитал секретное послание контр-адмирала Джона Эльфинстона из Санкт-Петербурга. Состоящий на русской службе англичанин подробнейшим образом описывал все обстоятельства подготовки к плаванию Средиземноморской эскадры. К письму агент прилагал списки капитанов кораблей и судов, их послужные списки и формуляры.