Страница 129 из 138
Подобно степному смерчу, закрутилась над упавшими жестокая сеча, втягивая в свою воронку новых и новых всадников. Уже никто не мог бы сказать с уверенностью, где упал тот, кто вызвал этот смерч, да и о нем самом враги скоро забыли. Мало кто видел, как длинный мурза бешено налетел на скуластого сероглазого воина в пурпурном плаще, оторвавшегося от русского отряда, на миг смутив его криком злобы и ненависти:
- Умри, волк, кусающий родителя!
Короткая молния встретила удар тысячника, пойманный в ловушку эфеса клинок полетел под копыта. Мурза вскинул руку, закрыв лицо, но его молодой противник мечом плашмя ударил по шее лошади.
- Прочь с дороги, наян Галей, - будто хриплый клекот вырвался из глотки воина. - У тебя больше нет сына… Все - прочь!
Взмахом руки Хасан расчистил себе путь и, полыхая плащом, устремился к соединившимся русским полусотням.
Орда втягивалась в прорыв, чуя там главную поживу и легко бросая в тылу немногочисленный и упорный отряд русской конницы, который не хотел отрываться от кровавой свалки. Это был момент, когда воеводе левого крыла большого полка удалось укрепить его с помощью конных отрядов, переброшенных сюда Тимофеем Вельяминовым и Андреем Полоцким.
Но полку поддержки не удалось занять место полка левой руки. Он полег весь - от князей до последнего ратника. И все же запасный сделал то, чего ждали от него главные московские воеводы, - заставил Мамая бросить в битву третий эшелон Орды. Под Красным Холмом остался только личный тумен повелителя, сильнейший в ордынском войске, но последний.
Русские не хотели отступать, предпочитая смерть там, где стояли, но слишком велик был напор врагов, полк буквально поплыл к Непрядве, как подмытый остров среди расходившегося моря чужой конницы, - он все больше удалялся от восстановленного крыла большого полка, которое не переставало отгибаться назад, потому что битва начиналась в тылу рати. Стремясь быстрее открыть свободный путь к русскому лагерю, темники направляли на запасный полк клинья отборной конницы, раскалывая его на части, а массы легких всадников стрелами и непрерывными наскоками разрушали, подтачивали, трепали отдельные куски полка.
Уже начался грабеж трупов. Пример подали вассалы Орды. Разбитые в сражении, рассеявшиеся по окраинам Куликова поля, они вдруг явились повсюду, где прошло "победоносное" ордынское войско. Юркие хищные всадники соскакивали с лошадей, сдирали с убитых бояр и мурз дорогую справу, золотые и серебряные украшения, хватали добротное оружие, потрошили сумы и торока, как голодные псы над жирным куском, сцеплялись над трупами богатых воинов, и снова звенели мечи и кинжалы, ибо только ради этого часа они шли в бой, упустить его - упустить все. И снова лилась кровь. Начальники попытались было унять мародерство, но алчность скоро захватила и их самих. Ордынские темники послали отряды с приказом беспощадно рубить стервятников, грозивших вовлечь войско в повальный грабеж, когда враг еще не сложил оружия, но, мало надеясь и на своих, поспешили бросить в битву последние свежие сотни, чтобы скорее замкнуть кольцо окружения большой русской рати.
В этот трагический час тележные городки войсковой лечебницы сослужили неожиданную службу. Раздробленные отряды запасного полка, отступая, прижимались к деревянным крепостцам, воины забирались в повозки и, защищенные толстыми дубовыми бортами, поражали врагов сверху стрелами, копьями и топорами. Словно возвратились древние времена, когда племена воинственных славян в дальних походах отражали нападение врагов, сомкнув кольцом высокие борта телег. И как в те древние времена, здесь, над дубовыми стенками, рядом с железными и кожаными шлемами воинов кое-где мелькали темные покрывала женщин. Многим запомнилась строгая синеглазая девушка с большим луком в руках. Она умело натягивала тетиву, старательно целилась, не пугаясь визга наседающих врагов, и редкая ее стрела не достигала цели. Но и ордынские стрелы густо сыпались на защитников маленьких укреплений, многие русские ратники встретили тут свой последний час, хотя городки устояли до конца битвы - слишком мелкую добычу сулили они победителям.
Обтекая сопротивляющиеся отряды, войско Орды стремилось к большому лагерю у Непрядвы. Еще большие массы его начали обходить с тыла большой полк, и поределая русская рать поворачивала задние ряды, готовая сражаться на два фронта. Враги одолевали. Казалось, вот-вот сбудется горькая решимость русских воевод: "Все примем смерть - от князя до простого человека".
Шел третий час битвы, едва ли не самой упорной и жестокой из всех, какие знали люди до того. Два войска держали в руках нить судьбы человечества, и Орда все увереннее перетягивала ее в свою сторону. Ханы уже не обращали внимания на повальное мародерство. Пусть грабят - лучшая часть военной добычи все равно достанется им, уж за этим-то они сумеют проследить, блюдя ордынские законы! Половина войска Мамая лежала побитой, но и половина русского оросила своей кровью Куликово поле. Превосходство Орды теперь неизмеримо возросло, и дело было не только в числе воинов. Она прорвала русский строй, она наступала, окружая поределые и утомленные московские полки. Ханы видели: русские исчерпали свой последний резерв, в то время как сильнейший тумен Мамая, свежий, нетронутый, стоял под Красным Холмом…
В центре обрубленного, полуокруженного русского длинника высоко на ветру по-прежнему метались красные стяги, и золотой Спас изумленно смотрел с огромного черного знамени на жестокое дело тысяч людей, все еще не уставших убивать друг друга. Его словно нарочно заставляли видеть творящееся в мире, где разумные существа нарекли его своим милосердным творцом и владыкой, может быть, потому, что боялись записать на свой счет то великое и страшное, что совершали собственными руками. Его изумляло, почему он еще не сорван с древка, не растерзан в клочья, не втоптан в кровавую грязь, - напротив, его вздымали выше и выше. Он видел многое, но не было на памяти его такого, когда бы войско, наполовину уничтоженное, охваченное вдвое превосходящей силой врага, жестоко теснимое им, не побросало свои знамена, ища спасение в бегстве, проклиная весь белый свет и его, нареченного творцом жизни. Может быть, это были складки на знамени, но казалось - золотой Спас плачет, видя мужество людей, готовых на такие жертвы и такие страдания ради того, во что они веруют, ради того, что защищают.
XI
Третий час минул, а дозорные засадного полка бессменно сидели на деревьях по краю Зеленой Дубравы, неотрывно следя за ходом сражения - ни один не хотел спуститься на землю для отдыха. С того момента, когда войско Орды главной массой навалилось на полк левой руки и ближнее к нему крыло большого, весь пятнадцатитысячный полк был в седлах; витязи все сильнее волновались; застоявшиеся кони нетерпеливо били копытами, храпели и мотали головами, требуя поводья, - голос битвы волновал и притягивал их так же, как людей. Когда же вся конница, а за нею и пехота полка левой руки втянулись в зловещий круговорот, воевода Боброк сам выехал к опушке глянуть на происходящее и тотчас велел подвести головные сотни к самой оконечности Зеленой Дубравы. За передовыми отрядами подался весь полк и стал подобен натянутой тетиве лука.
Боброк мрачнел, голос его обрел металлические звоны, как у князя Серпуховского, взгляд жег, брови грозно хмурились - он опасался, что передние ряды поддадутся завораживающим звукам боя, вымахнут на открытое пространство, до срока покажут себя врагу, а то и увлекут весь полк. Но и суровый вид воеводы теперь мало действовал на начальников отрядов.
- Дмитрий Михалыч, не пора ль? - время от времени вопрошал Владимир, то и дело осаживая серого злого жеребца и сверля Боброка своим упорным, тяжелым взглядом.
- Все ли знамена стоят? - окликал Боброк наблюдателей, глядя мимо Серпуховского.
- Стоят, государь!
- Рано, княже, - сдержанно бросал Боброк и отъезжал к сотням, чтобы Владимир не растравлял его своим неотступным взором. Но и всадники смотрели нетерпеливо, требовательно, словно каждый кричал ему: "Не пора ль, государь, не пропустим ли главного часа?" Боброк медленно возвращался к опушке… На сей раз Серпуховской тревожно окликнул издали: