Страница 124 из 138
- За Темир-бека достаточно, - отрывисто бросил Мамай.
- Ты забыл Герцога…
- Татарских мурз убито немало… Пропал также хан Бейбулат.
- Мурз? Каких? Я не привык считать князьями раззолоченных болванов с именитой родословной, которые не имеют своих туменов! - Мамай обжег дерзкого мурзу не сулящим добра взглядом. - Вы еще беков причислите к ордынским ханам!..
Он отвернулся, ничего не сказав гонцу - его бесило большое русское знамя, реющее над полками Димитрия.
На холме появился Тюлюбек. Разгоряченный, с мокрым лицом и округлившимися глазами, он свалился с коня, неуклюже переступая короткими кривыми ногами, подошел к ковру, где сидел Мамай, громко выкрикнул:
- Повелитель! Тумен "Черные соколы" разбит. У Авдула осталось меньше тысячи всадников. Я поддержал его, но и мои первые тысячи полегли, а русский полк перед нами стоит. Мы не можем обойти его, наши всадники гибнут без смысла! Аланские и касожские шакалы рассеялись, как пыль, они готовы подыхать от наших мечей, но на русскую стену не лезут. Останови безумие! Вели Орде отступить и выманить московитов в открытое поле. Не слушай своих длинноухих советчиков - они погубят войско и тебя!
Мамай побледнел, спрятал в рукава сжатые кулаки.
- Тюлюбек! Ты изнежился с женщинами в Сарае, забыл, как пахнет кровь. Сядь! У тебя хороший темник.
- Повелитель! Я не могу сидеть, когда гибнут тысячи наших, сила Орды и твоя надежда…
- Надежда? - лезвия узких глаз сверкнули знакомым красноватым огнем. - Ты называешь надеждой тех, кто не способен опрокинуть лапотное войско, которое дерется рогатинами и топорами! Это не сила Орды и не надежда ее, это евнухи, у которых кастрирована честь воинов. Так пусть русы лишат их всего остального, чтобы от них не разводилось трусливое потомство. - Мамай внезапно вскочил на ноги, схватил племянника за грудь, бешено брызгал слюной и словами: - Я положу здесь всех, чтобы остаться с моей сменной гвардией. Лучше тысяча воинов, чем сто тысяч слабодушных тарбаганов, убегающих при виде окровавленного меча в руке противника. Все!.. Пусть все здесь подыхают!.. Я уйду в глухую степь, раздам женщин, детей и все, что есть у Орды, воинам сменной гвардии - они родят и воспитают мне народ, достойный имени того, кто пронес ордынскую славу по вселенной! - Обернулся к дрожащим мурзам: - Довольно вам отирать жирные тарбаганьи зады о мои ковры. Все идите в битву! Все!
Он сел на ковер, тяжело дыша, указал Тюлюбеку место рядом, медленно, остывающими от красного блеска глазами оглядывал серые волны туменов, бьющиеся в русскую плотину. Он раньше всех увидел гибельность лобовых атак легкой конницей на сильные московские полки, но и лучше всех знал он, что ошибка была не виной, а бедой его, - князь Димитрий навязал ему такую битву. Одному навязал, без сильных союзников. Не мог же Мамай обходить грозную подвижную силу, оставляя ее в тылу. Отступать в степь, пытаться выманить Димитрия из его речной крепости - еще большее безумие теперь. Псы-вассалы первыми разнесут по степи страшную панику, найдутся паникеры и среди ордынцев, его врагов. И как отступать со всем войском, не имея в тылу крупной свежей силы? Как отступать перед подвижным врагом с обозами, тылами, бессчетными стадами скота, семьями - со всем государством? Легко было в свое время Субедэ и Джебэ заманивать киевских князей в глубину степи, аж до самой Калки, растягивая их силы, изматывая на протяжении сотен верст! У них-то были только боевые тумены, да и князья в ту пору грызлись друг с другом…
Нет, безумием было бы не принимать битву и не довести ее до победы. Победу он вырвет! Русский длинник истончился вдвое, конные дружины московских воевод возвращаются из контратак все более уменьшенными, рать уже потеряла грозную стройность, она вся изогнулась под напором ордынских масс, подобно земляной плотине в бурное половодье, она теряет подмытые куски, проваливается назад, готовая вот-вот рухнуть в пучину омута, открыв дорогу бешеным потокам. Еще немного, еще один-другой напор, и ляжет эта плотина грязным илом на дно ордынского озера, которое захлестнет Куликово поле до Непрядвы и Дона. Мамай еще долго может питать разошедшееся половодье, а воеводы Димитрия теперь похожи на отчаявшегося мельника, который пытается удержать переполненный пруд, перетаскивая куски дерна с одного места плотины на другое.
Батарбек!.. Да, Батарбек сделал то, что не по силам всем этим родовитым и скороспелым героям, которые так громко сулили повелителю принести блистательную победу на своих мечах - только дай им отличия, войско и власть! Нет, лишь война назначает цену полководцам, истинную цену. В мирные дни от знаменитых да "прославленных" в глазах рябит, а зазвенят мечи - вся слава их покрывается ржавчиной, и блистать начинают такие незаметные, как Батарбек и Есутай. "Зря я, однако, обидел Есутая. Его не поздно вернуть… Но если он действительно предал, я вырою его голову даже из-под земли - убедиться, что она отделена от тела".
- Там восходит новая звезда Орды, - почти спокойно Мамай указал на левое крыло русской рати. - Видите, как высоко там взметнулись зеленые знамена пророка! Они указывают мне путь победы.
Тюлюбек изумленно таращился в направлении дядиной руки. Мамай подозвал начальника сигнальщиков.
- Повелеваю: главные силы туменов направить туда, на левое крыло московского войска. Оставить против других полков столько всадников, сколько необходимо, чтобы держать их, но во всех случаях - меньше половины. Тумены третьего вала двинуть вперед на левое крыло русов. Мой тумен останется на месте.
Скоро пестрые стяги на холме пришли в движение, только ярко-зеленый стяг великоханского отборного корпуса остался недвижным - этому полотнищу спокойно плескаться в степном ветре до конца сражения…
Тюлюбек вскочил с ковра, стал перед Мамаем на колени.
- Прости меня, повелитель! Жалкий разум ящерицы никогда не сравнится с мудростью змеи. И разве шакал угонится за пардусом, а тетерев - за соколом! Разве серый воробей может летать так же высоко, как горный орел!
Мамай строго произнес:
- Не унижай себя, племянник. Ты не имеешь опыта в битвах. В делах мира ты хорошо замещаешь повелителя, а дело войны оставь мне и моим полководцам. Сядь!
- Повелитель! Теперь, когда ты показал, как мужество государя творит победу, позволь мне вернуться в тумен и кровью смыть глупые и недостойные слова!
- Сядь, Тюлюбек, - Мамай поморщился, следя за битвой. - Ты еще успеешь отслужить мне, и те слова твои не так страшны - ведь ты пришел сказать их мне, а не другому. Я видел военачальников, потрясенных первой неудачей, - перья фальшивого золота летели с них, как с вороны, которую щиплет сова. Потом, когда другие опрокидывали врага, они спешили собирать растерянное по перышку, при случае восхваляя себя, выдавая малое за великое, пока люди не начинали верить, будто именно эти вороны заклевали врагов. Не уподобляйся им, война не твое дело. Сиди и смотри: здесь лучше, чем среди мечей.
- Повелитель! - Тюлюбек не поднимался с колен. - Молю тебя, повелитель. Я молод и силен, ты знаешь, как я владею мечом!
- Пусть так. Но зачем тебе тумен? Там хватит одного начальника. Возьми десяток моих нукеров - с ними ты прорубишься сквозь любую свалку. Спеши туда, где творится победа, там теперь гибнут русы, а не ордынцы. Если Димитрий жив, сделай все, чтобы мне доставили его целым. А так же любого другого князя, особенно Боброка, Бренка и Серпуховского.
Тюлюбек поцеловал землю перед дядей и бросился к лошади…
Узкие глаза Мамая разгорались - он видел, как гибнет русский полк левой руки, захлестнутый ордынским потоком.
X
Николка Гридин стоял в предпоследнем ряду рати, рядом с Сенькой и десятским Фролом, когда визгливая волна степняков накатила на левое крыло полка. Несмотря на высокий рост, Николка плохо видел, что происходит за мельканием копий, топоров и секир, а если видел - не понимал, потому что понять этого нельзя. Черная стрела пробила его кожаную рубашку на плече, он, вероятно, не заметил бы, если бы Сенька тут же не выдернул и не показал, что-то крича; Николка смотрел на бледное лицо Сеньки, едва узнавая, на окровавленный трехгранный наконечник, не понимая, что его кровь засыхает на черном железе, не чувствуя, как течет по руке к локтю теплая струйка. Происходящее в передних рядах никак не поддавалось неокрепшему разуму парня - до того неправдашно, дико, жестоко и жалостно, не по-человечески жутко кричали и хрипели там люди. В сравнении с этим - ничто лязг и звон, треск и стук, какого Николка не слыхивал даже в тесной кузне отца, где собственная кувалда в дни больших работ способна отсушить мозг. И когда в аду сечи к самым небесам вознесся, вибрируя, тонкий, мучительный крик, похожий на плач зайца, терзаемого совой, только в тысячу раз жалостнее и безысходнее, Николке стало казаться, что ноги и руки его сделаны из ваты, ему хотелось бежать, зажав уши, умереть или проснуться и узнать - это всего лишь один из тех страшных снов, какие снятся детям после жутких историй, рассказанных в темноте. Он не знал, что это кричала лошадь, которой распороли живот, он даже не подумал, что так может кричать живое существо, неслыханные крики существовали в его сознании отдельно от того, что делали люди там, впереди, совсем близко, - может быть, в каких-нибудь двадцати шагах, и отдельно существовал блеск чужих мечей над оскаленными мордами вздыбленных лошадей, над перекошенными плоскими лицами, которые и лицами-то нельзя назвать, они - лишь подобие лиц, как у идолов на степных курганах. Все вдруг распалось в мире, разложилось до жестокой и страшной простоты, когда нет ни творца, ни человека с его законами добра и уважения к ближнему, а есть хаос распада, где царит одно правило - удар железом или дубиной, приносящий смерть; все другое - за чертой, к которой нельзя уже отступить. Кого-то несли сквозь ряды ратников, Николка увидел сначала красное, залившее блестящую кольчугу, - потом белое и красное вместе, красное заворотилось сырым мясом, из мяса смотрел человеческий глаз, живой и бессмысленный. Вдруг пахнуло солоноватым, приторно-кислым со сладостью, и гадостный этот запах, смешанный с запахом ладана из кадила священника, ходившего позади войска с пением молитвы, словно разбудил и вместе оглушил Николку. Он согнулся, чувствуя, как комок покатился к горлу, упал на колени, и его стало рвать. Он был уже весь пустой, но не мог разогнуться, остановить конвульсии, содрогался весь, его выворачивало наизнанку - гадостный запах нарастал, грозя убить Николку.