Страница 96 из 120
— Не очень большая. Сотен пять, наверное, — ответил гонец, весьма обескураженный тем, как воспринял главный воевода позорную весть о паническом бегстве полка. Да, полк бежал, подчиняясь приказу, но разве это может служить полным оправданием. Позор на голову полка, позор для всей русской рати.
— Большие силы были против полка?
— Тумена два насело. А то и три.
— Отменно.
Вышло даже лучше ожидаемого. Отступление под ударом столь мощного кулака не вызовет никакого подозрения. Все сделано так, как и следовало сделать.
Ликовал главный воевода Окской рати. Понеслись гонцы к первым воеводам полков с новыми приказами.
Поскакал гонец князя Воротынского и к воеводам большого огненного наряда и гуляй-города.
Еще пуще князя Воротынского ликовал хан Девлет-Гирей. Не сдерживая гордости за свое мудрое решение, хан велел позвать Дивея-мурзу, чтобы унизить того прилюдно, заставив выслушать рассказ темника о большой победе над гяурами и самолично посмотреть на знатный трофей.
— Этот саадак казанского хана не мог носить простой воевода, — торжествуя, внушал хан Дивей-мурзе. — Мы разбили не полк, а все воинство гяуров. Путь на Москву свободен. Тех, кто остался в Серпухове, мы станем держать в осаде. Они нам не помеха.
Очень хотелось Дивей-мурзе возразить хану, предупредить, что он ошибается и эта ошибка может обернуться большой бедой, но сделать этого не посмел. Он заставил себя промолчать.
А хан, полный надежд, торжествующе повелевал:
— Завтра с рассветом идем на Москву по Серпуховской дороге. Никого не трогать, деревни и города не сжигать, пленных не брать. Отныне гяуры — наши подданные. Брать только необходимое на корм коням и для пищи моим воинам! За ослушание — смерть! Нам нужны рабы. Как можно больше рабов, нам не нужны разрушенные жилища, запустелые пашни, бесскотные пастбища!
На десяток верст вытянулось сжавшееся было поначалу татарское войско, и поползли захватчики многоголовым чудищем неспешно, будто и впрямь нечего ему опасаться. Однако же себя и свой походный гарем хан окружил внушительной силой телохранителей, его примеру тут же последовали царевичи, мурзы, князья и муллы. Но это никого не удивило (ибо так завещал великий Чингисхан), кроме нескольких нойонов и темников, которые, как и Дивей-мурза, не очень-то верили в повторение легкого прошлогоднего успеха. Тем более что им постоянно доносили о множестве русских разъездов, шныряющих вокруг войска, от самой его головы до последних обозов, а пойманные языки даже под пытками ничего вразумительного не говорят, похоже, и сами ничего не знают.
Да, это было именно так. Князь Воротынский еще полный день не покидал своей главной ставки, оттуда посылал казаков-порубежников лазутить. Туда же велел присылать гонцов с донесениями.
Малая часть Большого полка тоже продолжала перестрелку с крымцами, все делая так, словно противостоял разбойной рати целый полк, сам же он не знал, что оказался в полной изоляции, что Серпухов давно обойден крымцами, а князь Воротынский специально не посылал к оборонявшимся связных, чтобы, не дай Бог, те не попали бы в руки татарские. Лишь к исходу дня тысяцкий на свой страх и риск отпятился от реки и укрыл ратников за городскими стенами.
Крымцы осадили только Высоцкий монастырь и Владычень. Сил на то чтобы окольцевать и Серпухов, у них недоставало, им бы впору сдерживать вылазки из монастырей. Однако хану своему они доносили (один из таких гонцов был перехвачен и под пытками рассказал о том, что он должен был сообщить хану), что плотно окружили крупные силы русских и не выпускают их из крепости. На это и рассчитывал Воротынский, не спешивший покидать своей ставки, где ежегодно сиживали до него главные воеводы Окской рати.
Только поздно вечером он выехал в скрытый стан Большого полка, повелев своей дружине и отобранным порубежникам из казаков и детей боярских, чтобы те наглухо перекрыли все пути к тайному стану:
— Излавливать всех крымских лазутчиков и доставлять их лично ко мне.
В прежней ставке князь оставил несколько порубежных воевод, дабы они принимали от станиц и лазутных дозоров донесения и переправляли к нему лишь с теми, кому полностью доверяли. Только эти воеводы знали, когда и в каком месте будет находиться князь Михаил Воротынский. Это, конечно же, замедляло поступление свежих вестей, но еще пару суток с таким положением можно было мириться. Пока важно другое: пусть крымцы без сомнения двигаются по Серпуховской дороге вплоть до Пахры.
На следующее утро Большой полк наконец-то выступил, и ратники взбодрились, начав понимать, что воевода их хитрит и что главная сеча еще впереди. Ее ратники ждали и ради свободы отчизны своей были готовы сложить головы без страха и сожаления.
Ничто не обременяло Большой полк, ни обоз с гуляй-городом, ни пушки, ни Ертоул. Те шли своими дорогами под село Молоди, а вели их бояре князя Воротынского к выбранному княжеским боярином Никифором Двужилом месту. Для них главным было поспеть на место к сроку и сохранить втайне свое движение. Для этого им были выделены проводники, хорошо знавшие лесные дороги, и по доброй сотне порубежников к каждой колонне, чтобы перехватывать возможных перебежчиков и ханских лазутчиков, если вдруг они появятся.
Гонец от главного воеводы передал первому воеводе полка Правой руки князю Федору Шереметеву, что тому следует делать в дальнейшем. Полку надлежало тайно переправиться через Пахру выше Подольска и, двигаясь с полным сохранением тайности, сообразовывая свое движение с движением крымских туменов, до времени не ввязываться ни в какие стычки, лишь определить, где располагаются стенобитные орудия и обозы с ханскими вельможами. Получив же приказ, налететь на огненный наряд, рубить пушкарей и портить сами пушки, обоз же с вельможами пленить, никого не трогая, кроме охраны, если та станет сопротивляться.
Полк Правой руки начал переправу.
Только Передовой опричный полк еще не знал, какая у него впереди задача. Он, как и велено было, двигался вперед несколькими колоннами, оберегая себя от возможных лазутчиков. Но вот наконец к Андрею Хованскому тоже прискакал гонец от Михаила Воротынского и надолго уединился с первым воеводой.
Отпустив гонца, князь Хованский позвал Хворостинина, а после беседы с ним был вызван Богдан Вельский.
— Ты горел желанием выказать себя в ратном деле? Время настало. Предлагаю тебе выбор. Либо ты теперь же, возглавивши тысячу, поспешишь к переправе через Пахру у Подольска и встанешь там заслоном. Либо, когда Девлетка, сбив заслон, переправит через Пахру добрую часть своих войск, но главное, стенобитные пушки и обоз с крымской знатью, начнешь кусать, тоже получив тысячу, хвост крымского войска, имея к тому же еще одну цель, о которой я пока что не могу сказать, ибо сам толком ее не знаю.
Князь обманывал Богдана Вельского, он уже получил точный приказ от главного воеводы, но с этим приказом еще и предупреждение, чтобы о нем до последнего момента никто ничего не знал. Даже не догадывался бы. Хованский намекнул Хворостинину о предстоящем, Вельскому же не решился приоткрыть хотя бы капельку.
— Как я понял, не насмерть стоять на Пахре? — спросил Богдан Вельский. — Что? До Москвы дойдет Девлетка без свемного боя?!
— Ты снова за свое? Наше дело подчиняться приказу главного воеводы.
— А если то приказы крамольника?!
— Еще одно поперечное слово, и велю оковать! Иди и размышляй над выбором. Да не мешкай, вскорости жду с ответом.
Невелик выбор. Оборона переправы, как он понял, показушная, так чего же ради по пустяшному делу рисковать головой? Он хорошо помнил наказ дяди Малюты, что если судьбой определено сложить голову в сече, то сложить ее нужно с честью для себя, с честью для рода, а не для позора, как случилось с князем Иваном Вельским. А какая честь, если тебе не определяют стоять насмерть, но улепетывать трусливым зайцем. Нагонит крымский конник и — голова с плеч ни за понюх табака.
Много ли корысти и в кусании хвоста крымской знати? Одно здесь бесспорно: рисковать жизнью не придется. В засадах и стычках его личного участия не нужно, ему лишь посылать ратников в засады. Заманчив и намек, что впереди еще какое-то дело.