Молодинская битва. Риск

— Совет мой тебе не егозиться. Повремени с Коломной. До масленицы ой как много времени.

— На попятную не пойду, раз задумал так. Да и непозволительно главному воеводе не знать, на что годны полки, данные под его руку. Как я встану, не зная их, супротив Девлетки? А пойти он — непременно пойдет. Нерано, должно быть, не весной, но пойдет. Весть я о том уже получил, теперь вот еще купца жду. К тому же, ладушка моя княгиня, уловки твои ровным счетом ничего не дадут: если самовластец задумает лихо, достанет и в Новосиле, и в другом месте. Нам с тобой одно остается: молиться Господу и Пресвятой Богородице, чтоб оберег ли нас от деспота.

Так и прокоротали ночь супруги, не успокоив себя и не обретя душевной ровности. Утром князь Воротынский ни в чем не проявлял своего тревожного настроения. Да разве он один? Все бояре собрались на Думу обычным порядком, кланялись друг другу, справлялись о здоровье, делились мелкими бытовыми новостями, словно никто не знал, что всю половину вчерашнего дня и до самой полуночи не затворялись ворота Казенного двора, а кузнецы трудились до седьмого пота. Только один из Шуйских, когда Михаил Воротынский оказался с ним поодаль ото всех, упрекнул князя:

— Поупрямились вы с брательником да дьяк Михайлов, вот теперь расхлебываем. Десница божья за недоумь нашу, прости Господи.

Ничего не ответил князь Михаил Воротынский, осознавая вполне справедливость упрека. Но не признаваться же в этом. Опасна сегодня откровенность. Очень опасна. С кем бы то ни было.

Думу царь Иван Васильевич тоже вел привычным порядком, обсуждая с боярами, дьяками и дворянами размер пошлины с ногайских конеторговцев, словно в это самое время не вздрагивала пыточная башня от нечеловеческих воплей пытаемых, будто через час-другой не начнутся жестокие казни, цель которых не только умертвить тех, кого заметил царь-деспот, но еще и устрашить тех, чья очередь еще не дошла, чтоб тряслись их души, как заячьи хвостики. Вот и изгалялись весьма знатные на злодейские выдумки мясники-опричники. Все, и царь, и думные, знали о том, что десятки несчастных мучаются на дыбах, истязаются каленым железом и в конце концов будут иезуитски умерщвлены, но все делали вид, что мирно и тихо в Кремле, что размер пошлины с ногайских конеторговцев — наиважнейший на сегодня вопрос.

Когда Дума приговорила пошлину в десять коней с сотни, царь отпустил всех, не дав никому никакого поручения. Тогда князь Воротынский — к нему.

— Челом бью, государь.

— Что стряслось? — пронзил подозрительным взором Михаила Воротынского царь Иван Васильевич.

— Повели Разрядному приказу полки Окские раньше срока звать в Коломну. Сразу же после масленицы. Хочу смотр загодя провести, подучить, если что, оружие и доспехи привести в пригодность для доброй сечи.

— Велю. Дерзай. Второго воеводу себе, первых и вторых воевод полков Думе представишь. Князя Владимира не трожь. В Ливонию его пошлю.

Отлегло от сердца. Выходит, ни ему, ни брату царь не замышляет лиха.

И все же князь Воротынский не передумал ехать в Коломну, хотя мог бы послать того же Логинова, чтобы вместе с воеводой тамошним определить все нужное для раннего сбора рати и расписать, кому и что исполнять для этого.

В Разрядном приказе, куда он направился после разговора с царем, встретили государево повеление с хорошо скрываемым неудовольствием: у них все было продумано по сбору войска на конец марта. Месяца до выхода на Оку вполне, как они считали, достаточно, чтобы и смотр провести, и устранить неполадки. А отрабатывать взаимодействие в бою вполне можно и там, в летних станах. Да и чем иным полкам там заниматься, если не обучением? Чего князь дурью мучается, ни себе, ни людям покою не дает? Не выполнить, однако, волю царскую дьяки приказные не могли, оттого заверили, что завтра же разошлют гонцов с царевым повелением всем воеводам.

— А я завтра вместе с дьяком Логиновым еду в Коломну. Распоряжусь, чтобы к сбору рати все изготовили.

На следующий день, однако, он лишь послал гонца в Коломну с письмом к воеводе, чтоб начал тот подготовку к приему полков, самому же князю удалось выехать туда только через неделю. И виной тому стала весть от купца, вернувшегося из Крыма. Он прислал гонца, что имеет важное сообщение, которое может изложить только самолично, и что вслед за гонцом выезжает в Москву сам. Князь Воротынский, получив такую весть, естественно, не мог покинуть Москву и нисколько об этом не жалел. Он давно уже ждал этого дня.

Дружинники княжеские встретили купца еще на Десне и привезли его прямехонько в теремной дворец. Сам князь пошел с ним в баню, чтобы прогрел купец бренное тело свое после зябкой дороги. Там и разговор состоялся. Без лишних ушей.

— Ни нойон, ни ципцан не дали посланий. Поосторожничали. И правы оказались: караван мой дважды перетряхивали, а меня и погонщиков до самых до исподних ощупывали. Чтоб, значит, тайна не выскользнула за Перекоп. А тайна великая: сам Селим Второй вдохновляет Девлета. Войско Девлетка уже собрал. Как сказывают, за добрую дюжину туменов перевалило. Со всего миру войско то. Одних ногайцев тумена три. Астраханцев тоже — море.

— Неужели султан не понимает, что себе же яму роет?

— Каво там — понимает! Пушек навез в Тавриду видимо-невидимо. Янычар — тьма-тьмущая. Сам, сказывал ципцан, мурз для городов наших отбирал. И не только из крымской знати, но и из стамбульских. Одно скажу: одолеет Девлетка нынче — считай, нет России больше. Крышка ей. В Татарию ее превратят. Попыжится-попыжится люд русский, только со временем или костьми ляжет, либо отуречится. Как славяне многие южные.

— Верно глаголишь, опасность невероятно велика. Я завтра же государю челом ударю, пусть сам тебя послушает.

— Негоже бы купцу с царем не о пошлинах да не о товарах речи вести.

— Твое слово убедительней. Своими глазами видел, своими ушами слышал. Может, повернет царь лицо свое от Ливонии в сторону Крыма. В раскоряку когда, неладно может все кончиться. Ради России прошу выложить все как на духу. Без страха.

— Что ж, добро. Ради России даю купеческое слово.

Он сдержал клятву. Робел, конечно, отвечая на вопросы царя Ивана Васильевича, но не путался, толково все разложил по полочкам, и так это понравилось самовластцу, что одарил он купца шубой.

Вроде бы что для купца шуба? Эка невидаль. Их у него своих куры не клюют. Только ведь не сама шуба царева дорога, сколько подклад. Он куда дороже верха: тут тебе и чин, и земля с деревнями, тут и беспошлинная торговля…

Впрочем, купец не очень-то обрадовался щедрой царской милости. Поблагодарил, конечно, с низким поклоном. Не станешь же отказываться. Разгневается самовластец. Но с князем Михаилом Воротынским пооткровенничал, когда тот провожал верного исполнителя тайных своих поручений домой. Преподнес князь ему подарок: кубок золотой для меда пенного.

— От меня и от княгини. В приклад к царевой шубе.

— С благодарностью, князь, приму подарок ваш, хотя, если говорить честно, квиты мы: ты — рать станешь готовить знаючи, я — барыш получил знатный и России послужил к тому же. А вот что касаемо царевой милости, сомневаюсь, не станет ли она горше горького. Царь-то наш, прости Господи, сегодня милует, завтра казнит.

— Казнит крамольников, — поосторожничал князь Воротынский, — а верных слуг жалует.

Ничего купец не ответил, поклонился хозяйке дома, затем хозяину и — в возок.

Будет тот разговор лишь на следующий день, сейчас же ни царь Иван Васильевич, ни князь Михаил Воротынский не заметили, что купец не рад подарку. Царь, довольный тем, что щедро вознаградил купца, когда тот был отпущен, спросил Михаила Воротынского:

— Подумал уже, что предпринять?

— Конечно. Перво-наперво, не повезем ни крепостицы, ни города к местам сборки. Сготовить — сготовим, но по временим на местах ставить. Не пошлем посоху на гибель.

— Отступаешься от Приговора Думы?

— Нет. Побьем Девлетку, и как только станет он уползать из земли твоей, государь, мы следом — плоты и обозы.