Молодинская битва. Риск

День штурма определился не решением царя, а десницей Божьей. Царю донесли, что подкопы окончены, порох уложен, к взрыву все готово, но Иван Васильевич медлил сказать свое последнее слово. И тут начали свершаться чудеса. То одному ратнику явятся во сне все двенадцать апостолов с угодником Николаем, которые утверждали, что благословил Господь христианам очистить опоганенную неверными благодатную землю; то сразу многим бойцам привидится во сне преподобный Сергий, подметающий улицы Казани, а на вопрос, отчего сам метет, отвечает, что ради гостей христианских, которые войдут в город. А потом и вовсе вещий сон привиделся младшему воеводе царева полка: вошел к нему в шатер святитель Николай Мирликийский, повелел встать, пойти к царю и передать, чтобы в Покров Пресвятой Богородицы шел бы он без страха, не ленясь, на штурм, оставив всякие сомнения, ибо Бог предаст ему сарацинский город.

Воевода тот младший остерегся поведать сей пророческий сон, тогда на следующую ночь вновь появился в его шатре святитель Николай, но уже с упреком: «Не думай, человек, что видение это — обман. Истину говорю тебе, скорее вставай и поведай то, что возвестил я тебе прежде».

Не мог христолюбивый царь всей Руси не выполнить пророчества святителя Николая. Едва лишь заря возвестила начало великого дня Покрова Пресвятой Богородицы, Иван Васильевич, уже помолившись, сел в седло и направил коня в сторону Арских ворот, туда, где развернутся главные события штурма. Он уже проехал добрых полверсты, как ему навстречу подскакало несколько воевод во главе с князем Михаилом Воротынским, тот попросил настойчиво:

— Воротись, государь. Молись за успех дела нашего. Позовем, когда пир кровавый окончим.

— Эка, указчики! Ну-ка, расступитесь!

Никто не сдвинулся с места. Стояли друг против друга как неприятели. Царь гневом кипел, князья-воеводы упрямством отчаянным полнились. А время шло. Тогда Воротынский спрыгнул с коня, взял под уздцы коня царского и, силком развернув его, повел к стану.

— Ладно уж, пусти, — смилостивился царь. — Послушаюсь я. Езжайте к своим полкам.

Иван Васильевич и в самом деле вернулся в тафтяную церковь, где правилась уже новая служба, прошел ближе к иконостасу и, вознесясь помыслом своим к Господу Богу, принялся отбивать поклоны.

Дьякон зычным басом певуче возгласил: «Отверзи очи свои, Боже, и увидь злобу поганых варваров, и спаси от заклания рабов своих, и учини над окаянными суд горький, какой и они чинили над православными русскими людьми, и покори под нози государя нашего его врага и супостата…» — и тут вздрогнула земля, заколыхались пологи шатровые от гулкого взрыва, докатившегося от Арских ворот.

Служба не прервалась. Дьякон даже не сделал паузы: «И будь едино стадо и един пастырь…» Грохнул второй, еще более сильный взрыв, царь истово перекрестился, и зашептали его губы призывную молитву, а сердце наполнилось надеждой и тревогой.

Бил поклоны Иван Васильевич до тех пор, пока не прислал главный воевода Михаил Воротынский добрую весть: полки в Казани, татары рубятся лихо, но их уже оттеснили на Ханский бугор. У соборной мечети, где особенно рьяно сопротивлялись сарацины, все утихло. Сеид Кул-Шериф повержен, аки свинья, шестопером, побиты и все остальные, кто с ним бок о бок бился.

Велит обрадованный царь коня подавать, но и на сей раз взяли под уздцы аргамака и из стана не выпустили.

— Твое, государь, время наступит. Сеча еще не окончена. Как дело повернется, неизвестно.

И верно. Русские ратники, празднуя уже победу, прежде времени ослабили напор, замешкались у Ханского бугра, намереваясь дать себе передышку (куда теперь татары денутся), но этим поспешила воспользоваться рать казанская, ринулась неудержимо на нападающих. И так это было неожиданно, что попятились русские, и казанцы принялись отбивать у них одну за другой улицы. Воеводы вдохновляли ратников, сами кидаясь в груду сечи, увлекая за собой своей храбростью оробевших, гибли посеченные, но остановить казанцев не удавалось. Воротынский сам поскакал к царю за подмогой.

Снимать заслоны с Ногайского тракта долго, может прибыть поддержка к шапочному разбору, но и свой полк Иван Васильевич опасался пускать в дело, медля оттого с решением. Пришлось князю Воротынскому упорствовать:

— Иль хочешь, государь, чтоб из города рать твою вытеснили?! Оставь половину детей боярских, остальных — в крепость. Не расходуй зря, государь, время. Не на пользу это. Два приступа не поддержал ты, я понимал тебя, теперь же — не понимаю и не одобряю.

Видел Михаил Воротынский, как насупился Иван Васильевич, но не отступал. И добился своего. Царь решился:

— Вели брату своему вести половину моего полка. С остальными сам поскачу к Арским воротам. Встану у ворот с хоругвией своей.

Это было явно лишним, ибо не бежали еще ратники из города и останавливать их таким способом нужды пока не было, но князь Воротынский не стал отговаривать царя, а, передав повеление государево брату, поскакал в крепость. В гущу сечи.

Десять тысяч спешившихся детей боярских[168] сразу же внесли в сражение перелом. Казанцы не выдержали напора свежей силы и попятились к Ханскому дворцу. На сей раз нападавшие не стали прохлаждаться, к тому же им в помощь подкатили пушки. Те, что на колесах.

Первые же их выстрелы образумили сопротивляющихся. Они выбросили белый стяг и запросили переговоров.

Воевода князь Дмитрий Полецкий, ближе всех находившийся к тому месту, где поднялся белый стяг, остановил сечу.

Не вдруг можно было оценить, какое коварство задумали огланы. Не погнушались ради этого даже жестокостью. Они предложили выдать хана Едыгара живым и невредимым, а тех, кто возмутил Казань на клятвопреступление, посечь саблями. За это просили выпустить оставшуюся рать и всех желающих из города. Они ссылались на прежнее обещание царя русского.

Куда как ладно было бы согласиться с татарскими ратниками, только одно смущает: их еще более десяти тысяч, самых храбрых и умелых, самых непримиримых грабителей России. Оказавшись на воле, не станут они мирными хлебопашцами, ремесленниками да купцами, сабель из рук не выпустят, и сколько прольется еще крови христианской, кто может ответить? Да, погибнет в бою много русских ратников, но победа стоит того.

Поразмыслив над всем этим немного, князь Полецкий ответил:

— Едыгара приму. Кого из своих вам сечь, кого миловать, вашего ума дело. Жизни никого не лишу, если шеломы скинете да сабли пошвыряете в кучу. В доспехах и с оружием не выпущу. Не согласны, судья меж нами — Господь Бог.

Нет, ратники казанские оружие сдавать не пожелали, в плен идти посчитали позорным для себя, а Господь Бог рассудил так: пробились неистовые, оставив добрую половину своих рядов побитыми, к воротам Нура-Али, кто через них, а кто и через стену (тайный ход-то взорван) вырвались на простор и бросились было на русский стан, но путь им успели заступить не меньшие храбрецы — юные князья Андрей и Роман Курбские с богатырскими дружинами своими.

Полегли почти все дружинники князей, но жизнями своими спасли неисчислимо жизней, ибо стан русского воинства был почти без ратников, посыпались бы головы посошников, аки трава под взмахами косца. Татары же, понявшие, что на смену одним дружинникам подоспеют другие, изменили свой первоначальный план и устремились к густому лесу за Казанкой.

Коннице несподручно идти вдогон, болотистое место, но и отпускать пять тысяч храбрецов резону нет, вот Иван Васильевич и послал конный отряд во главе с князьями Симеоном Микулинским и Михаилом Глинским в объезд Казанки. Настигли воеводы беглецов, предложили сдаться, но те предпочли смерть в жаркой сече постылой жизни в рабстве.

Никто не сдался живым.

В городе к тому времени были тоже посечены последние сопротивлявшиеся, но русские ратники не вложили мечи в ножны, не прекратили буйства, секли всех, кто попадал под руку, поджигали дома, в которых хозяева надеялись укрыться и перегодить лихо. Стон и крики убиваемых неслись отовсюду, и это радовало сердце царя Ивана Васильевича, который победителем въезжал в город Казань через ворота Hyp-Али и правил к Ханскому дворцу. Хоругвь свою, образ Спаса и родившей его Пречистой Богородицы с животворящим крестом, сам держал высоко над головой.

168

Дети боярские — один из разрядов служилых людей, видимо, потомки разорившихся измельчавших бояр или боярских дружинников.