Страница 39 из 120
«Авось не хватятся. Забыли обо мне! Кому я нужен?!»
И к самому ко времени, как говорится, прискакал из Воротынска гонец с тревожной вестью: воевода Никифор извещал, что от лазутчиков приходят вести, будто Крым готовит целый тумен для набега, одно крыло которого пойдет на Литву, другое на верхнеокские земли; Литва же, в свою очередь, намеревается «погулять» до самой до Оки, зовя ради этого в помощники атамана Дашковича. Чем не предлог оправдать свое самовольное отлучение: ради, мол, своей вотчины, ради безопасности украин российских?
Но почему же было не рассказать о столь тревожной обстановке царице Елене, не получить ее дозволения спешить в свою вотчину, так нет — гордыня не позволила.
Затмила она здравый смысл, который мог бы удержать князя-воеводу от очередного опрометчивого поступка, ибо в тот же день, когда княжеский поезд покинул Москву, царице Елене об этом было доложено. И кем? Самим князем Овчиной-Телепневым-Оболенским,[138] о котором злые языки поговаривали, будто был он любовником Елены Глинской еще до венчания ее с царем Василием Ивановичем и будто бы царь-младенец — его сын. Пойди проверь, досужий ли это вымысел, либо сущая правда, верно лишь то, что царица Елена приблизила к себе, не скрывая этого, князя Овчину-Телепнева до осудительного неприличия. Но тот не просто доложил царице о том, что князь Воротынский покинул Москву, а он настойчиво посоветовал:
— Вели, моя царица, догнать и оковать беглеца. Не отменил в своей духовной покойный Василий Иванович запрет выезжать из Москвы Ивану Воротынскому. Случайно ли? Вполне может переметнуться в Литву, великий урон нанеся украинам твоим, владычица. Его примеру могут последовать князья Одоевские и Белёвские.
Царица Елена не согласилась:
— А если не намерился изменять, тогда как? Поступим иначе. Ты, Иван Федорович, извести серпуховского воеводу, пусть установит догляд за князем Воротынским. Да и за его сыновьями тоже.
— Опрометчиво поступаешь, моя царица.
— Пусть так. Но — погодим. И поглядим. Пошли и ты своих верных людей в речную рать. Особенно в Коломну. К главному воеводе Ивану Вельскому.[139] Ни одного его неверного шага тоже не упусти. Вельский с Воротынским может сговориться.
Знай обо всем этом князь Иван Воротынский, тут же поспешил бы обратно в Москву, но он спокойно ехал в свой удел, обдумывая те меры, какие необходимы для защиты удела и рубежей Земли Русской, но главное, горя нетерпением встретиться с сыном, загодя радуясь той встрече. Он пытался даже представить себе своего старшего сына, в его воображении он представлялся крепкотелым, с пригожим лицом, как у княгини, и умным добрым взглядом — все, что прежде рассказывала княгиня об их первенце, он кратно преувеличивал в своих мыслях.
Он не ошибся в своих ожиданиях. Княжич и впрямь предстал перед отцом не птенчиком, едва оперившимся, но — мужем. Сразу бросилось в глаза князю-отцу гибкое и сильное тело не изнеженного баловня, а ратника. Взгляд острый, хотя и была смягчена эта острота слезами радости, застлавшими глаза юноши.
Поначалу княжич, словно совсем взрослый воевода, поклонился поясно отцу, но на малое время хватило у него сил играть эту роль, не совладав с собой, кинулся в отцовские объятья и прижался к его все еще могучей груди.
— Счастье-то какое Бог дал, — умиленно повторял князь-отец, прижимая к себе сына и похлопывая по тугой спине. — Счастье-то какое!
Но нежность эта не могла быть долгой. Они — мужчины. Они — воеводы. Отец мягко отстранил сына, сказав:
— Ну, будет!
Князь шагнул к Никифору Двужилу, который стоял в ожидании, когда на него обратит внимание государь его, поклонился низко, затем взволнованно заговорил:
— Я всегда верил в твою преданность моему дому, но то, что ты сделал для меня, я даже не могу оценить! — И он снова низко поклонился своему стремянному.
Настало время и Никифору степенить князя:
— Будет, воевода. Иль мы дети, в куклы играющие. Я поступал по чести. А каков твой сын в сече, сам поглядишь, тогда и скажешь свое окончательное слово.
— Знаю и без того — худу не научил. Но ты прав, не стоит уподобляться слезливым бабенкам. — Голос его окреп, зазвучал властно: — Готовь дружину к встрече со мной. Славно она потрудилась без меня, хочу знатно ее наградить: каждому — по новой кольчуге и по золотому рублю. А тебе, Никифор, и Сидору Шике — милость особая. Вдвое земли вам добавлю с селами и велю новые терема срубить. Каждому по чину. И вот еще что: младшего моего бери в обучение. Княгиня по слабости своей не пустила его к тебе, а теперь наверстывать нужно упущенное.
— Постараюсь, князь. Завтра же начну.
Начать-то он начал, смог по-настоящему приобщить к ратному делу и князя Михаила, хотя сейчас события повернули в такое направление, о каком обычно говорят: «Не дай, Господи!»
Началось с того, что на одной из сторож, стоявших на засечной линии между Козельском и Воротынском, казаки-порубежники перехватили литовского вельможу, которого сопровождала внушительная охрана. До стычки дело не дошло лишь потому, что благородный гость сдержал своих телохранителей, а казакам сообщил:
— Мы с миром к князю Воротынскому посланы Сигизмундом.
Поверить казаки поверили, но свою охрану учредили, хотя и негодовал вельможа. С великим шумом, таким образом, прибыл к князю Воротынскому польско-литовский посланец, хотя надлежало, по цели его визита, тайно появиться в княжеском дворце.
Шум литовцами был задуман с умыслом: князь вынужден будет учитывать, что их встреча получила огласку и скорее согласится на предложение, понимая, что в противном случае он все равно окажется под подозрением, а при желании его противников в Кремле может быть обвинен в измене и даже казнен. Выбор у князя, таким образом, сужен до минимума.
Представ пред князем Воротынским, вельможа заговорил, вовсе не заботясь о том, чтобы прежде палату покинули сопровождавшие его казаки.
— У меня, князь, письмо тебе от самого Сигизмунда, а меня твои люди доставили как преступника!
Князь Иван Воротынский, сразу поняв, какая угроза нависла над ним, ответил резко:
— Я присяжный одного повелителя — царя Российского великого князя Ивана Васильевича. Если твоему королю что-либо нужно, пусть шлет к нему послов. Письмо своего короля вези обратно!
Посланец, уже протянувший было князю пакет, подержал его, подержал, надеясь, видимо, что князь передумает, затем положил на прежнее место — в дорожную суму-калиту, с явным сокрушением молвил:
— Выходит, окольничий Лятцкий солгал, сказавши, будто имел с тобой, князь, уговор? Несдобровать, значит, окольничему. Ой несдобровать! Мой король не жалует лжецов.
Опешил князь Иван от такого нахальства, не вдруг нашелся, что сказать в ответ, литовский же посланец продолжал:
— Не стоит удивляться, князь. Тебе же хорошо известно, что князь Симеон Вельский и окольничий Иван Лятцкий присягнули моему королю.
Вот это — новость. У князя Ивана перехватило дыхание от такой дерзости литовцев, так удачно выбравших время для мести за то, что когда-то возвратился он в свое исконное отечество, покинув Казимира. И не один. Уговорил тогда и других князей ветви Черниговской.
Приказал князь гневно:
— Взашей гоните! За рубеж удела моего! За рубеж России!
Не то решение принял князь. Ой не то. Оковать бы посланца Сигизмундова и свести в Москву, к царице Елене, но в горячке не подумал о последствиях сделанного опрометчивого шага.
На худой конец самому бы скакать в Москву. Но и этого князь не сделал. Думал, конечно, об этом, но так некстати татарская сакма прорвалась через засечную линию, опередив на пару дней весть лазутчика. Обратный путь сакмы верный человек из степняков передал, оттого ее не выпустили. Сам князь повел дружину, чтобы отсечь отход грабителям. Сакму, как стало привычно княжеской дружине, казакам и стрельцам сторож, побили, награбленное татарами вернули хозяевам. Даже с лихвой. Ни одного татарского коня, ни одной сабли, ни одного доспеха, ни одного пленного татарина не взял себе князь, все раздал смердам, чтобы поскорее те встали на ноги, и это возвышало его в глазах подданных.
138
Овчина-Телепнев-Оболенский Иван Федорович — князь, боярин, конюший и воевода. Участвовал в нескольких литовских походах и битвах с татарами. Восхождение по служебной лестнице началось после его знакомства с молодой женой Василия III Еленой Глинской. Уже в 1532 г. считался официальным фаворитом княжеской четы, а после смерти Василия III стал фаворитом Глинской, которая была регентшей при малолетнем сыне. (По некоторым версиям Овчина-Телепнев является отцом Ивана IV и его брата Юрия.) Жестоко расправился со своими противниками. После смерти Глинской посажен в тюрьму, где его уморили голодом и жестоким обращением.
139
Вельский Иван Дмитриевич (?-1571) — боярин и воевода в Ливонской войне и походах против крымских татар. С 1565 г. первый боярин земщины.