Страница 90 из 106
— Так и есть, — прямо отвечает Мэри. — Но, как я уже говорила, он — это не ты. — Она встает и крепко меня обнимает. — Ты уверена, что с тобой все в порядке?
— Физически — да. А в душе? Не знаю, — признаюсь я. — Оказалось, что с бабушкой случилась беда.
— Ох, Сейдж, мне очень жаль… Я могу чем-то помочь?
И хотя представить, что бывшая монахиня окажется замешанной в дело об узнице концлагеря, пережившей холокост, и бывшем нацисте, — скверная шутка, именно для этого я и пришла в булочную.
— Честно говоря, поэтому я здесь.
— Чем могу, помогу, — обещает Мэри. — Сегодня же начну молиться за твою бабушку.
— Все в порядке — я к тому, что, если хочешь, можешь молиться, — но я надеялась на часок занять кухню.
Мэри кладет руки мне на плечи.
— Сейдж, — говорит она. — Это твоя кухня.
Через десять минут духовка уже разогревалась, на талии у меня был завязан фартук, а руки — по локти в муке. Я могла бы печь и дома, но необходимые мне ингредиенты находились здесь — чтобы приготовить закваску, понадобилось бы несколько дней.
Было необычно работать с таким крошечным количеством теста. Еще удивительнее слышать — прямо за стеной — какофонию во время обеденного наплыва посетителей. Я двигалась по кухне, порхая от буфета к полкам, потом к кладовой. Крошила и смешивала горький шоколад и корицу, добавляла капельку ванили. Большим пальцем проделала в тесте углубление, края завернула наподобие витиеватой короны. Оставила подходить, а сама, вместо того чтобы прятаться в задней комнате, вышла в зал поболтать с Рокко. Встала за кассу. Поговорила с покупателями о погоде и бейсболе, о том, как красиво в Уэстербруке летом, ни разу не попыталась завесить лицо волосами. И дивилась, как все эти люди могут продолжать жить своей жизнью, как будто не сидят на пороховой бочке; как будто понятия не имеют, что за завесой обыденной жизни скрывается нечто ужасное.
— Второй раз, — рассказывал мне Алекс, когда я лежала рядом с ним после занятий любовью, — это была проститутка, которая остановилась в переулке подтянуть чулки. Было легче, или так я себя убедил, поскольку в противном случае пришлось бы признать, что все, сделанное мною раньше, — неправильно. Третий раз — мой первый мужчина, банкир, который запирал контору в конце дня. Однажды была девочка-подросток, которая просто оказалась не в том месте не в то время. И светский гуляка, чей плач я услышал на балконе. После этого мне стало наплевать, кем они были. Имело значение только одно: они подвернулись именно в тот момент, когда были мне нужны. — Александр прикрыл глаза. — Как оказалось, чем дольше повторяешь одно и то же действие, не важно, сколько раз отрепетированное, тем больше оправданий ему мысленно находишь.
Я повернулась к нему лицом.
— Откуда ты знаешь, что однажды не убьешь меня?
Он замер в нерешительности.
— Никто не знает.
Больше мы не разговаривали. Мы не знали, что кто-то на улице слушает каждое наше слово, симфонию наших тел. Поэтому, пока Дамиан выбирался из своего укрытия, где подслушивал, и спешил в пещеру арестовать обезумевшего, испуганного Казимира, я поднялась над Алексом, как феникс. Чувствовала, как он двигается внутри меня, и думала не о смерти, а о воскрешении.
Лео
Телефон звонит в тот момент, когда я раскладываю подборку присланных Женеврой фотографий на просторной гостиничной кровати.
— Лео, — говорит моя мама, — ты мне вчера приснился.
— Серьезно? — отвечаю я, искоса глядя на Райнера Хартманна.
Женевра прислала снимок из архивов СС — личное дело эсэсовца сейчас лежит на подушке, спать на которой оказалось не слишком удобно, и в результате у меня затекла шея. Я смотрю на первую страницу дела, где указаны личные данные и расположен моментальный снимок офицера в форме, пытаюсь сравнить эту фотографию с той, что я собираюсь предъявить Минке.
ХАРТМАНН РАЙНЕР
Вестфаленштрассе 1818
33142 Бюрен-Вевельсбург
Дата рождения: 18/04/20
Группа крови: IV
На фотографии плохо видны его глаза, на зернистом снимке какая-то тень. Но дело не в том, что копия плохого качества, как я вначале подумал, просто оригинал сохранился не в лучшем виде.
— Мне снился твой сын, мы играли на пляже. Он постоянно повторял: «Бабуля, нужно, чтобы ты закопала ножки, или ничего не вырастет». Поэтому я решила: хочет он поиграть — отлично. И разрешила ему зарывать мои ноги в песок до самых икр и поливать их водичкой из ведерка. И догадайся, что потом!
— Что?
— Когда я стряхнула песок, из моих ступней росли крошечные корешки.
Интересно, Минка сможет провести опознание по фотографии такого низкого качества?
— Потрясающе, — рассеянно говорю я.
— Лео, ты меня не слушаешь.
— Слушаю. Тебе приснился я, но меня в твоем сне не было.
— Там был твой сын.
— У меня нет детей…
— Думаешь, я забыла? — вздыхает мама. — Как полагаешь, что это означает?
— Что я не женат?
— Нет, мой сон. Корни, растущие из ступней.
— Не знаю, мама. Что ты из породы лиственных деревьев?
— Для тебя все шуточки! — обижается мама.
Чувствую, если не уделю ей пару минут, сестра будет бесконечно звонить и рассказывать, как мама обиделась. Я откладываю фотографию в сторону.
— Может, все дело в том, что немногие понимают то, чем я занимаюсь. В конце дня мне нужен отдых, — отвечаю я и понимаю, что говорю правду.
— Лео, ты же знаешь, как я тобой горжусь! Тем, что ты делаешь.
— Спасибо.
— Но ты знаешь, я волнуюсь за тебя.
— Я в этом не сомневаюсь.
— Именно поэтому я считаю, что тебе необходимо хотя бы немного времени уделять себе.
Мне не нравится ход нашего разговора.
— Я на работе.
— Ты в Нью-Хэмпшире.
Я бросаю сердитый взгляд на телефон.
— Богом клянусь, я возьму тебя в штат! По-моему, ты заткнешь за пояс любого дознавателя из моего отдела…
— Ты звонил сестре и просил порекомендовать гостиницу, а она сообщила мне, что ты отправился в командировку.
— Нет ничего святого.
— Может быть, ты захочешь, чтобы тебе сделали массаж, когда ты в конце дня вернешься в номер…
— Кто она? — устало интересуюсь я.
— Рэчел Цвейг. Дочь Лили Цвейг. Она вот-вот получит диплом мануального терапевта в Нашуа…
— Знаешь, здесь очень плохая связь, — говорю я, отводя телефон от уха на расстояние вытянутой руки. — Я тебя не слышу.
— Я не только всюду могу тебя найти, Лео, но еще и знаю, когда ты пытаешься меня надуть.
— Я люблю тебя, мама, — смеюсь я.
— Я тоже тебя люблю, — отвечает она.
Я собираю разложенные фотографии в папку, гадая, что мама сказала бы о Сейдж Зингер. Ей бы понравилось, что с Сейдж я всегда буду накормлен, потому что мама считает, что я слишком худой. Она бы посмотрела на ее шрам и решила, что девушке многое довелось пережить. Ей бы импонировало то, что Сейдж до сих пор скорбит о матери, и ее трогательная привязанность к бабушке тоже вызвала бы симпатию, поскольку для моей мамы семья — это основа всех основ. С другой стороны, мама всегда хотела, чтобы я женился на правоверной иудейке, а Сейдж, убежденная атеистка, явно не подходит под эту категорию. Но ее бабушка пережила холокост, что добавило бы в глазах моей мамы дополнительные очки…
Я пытаюсь отделаться от этих мыслей, не понимая, почему думаю о женитьбе на женщине, с которой только вчера познакомился; на женщине, которая для меня всего лишь ниточка, ведущая к свидетелю; на женщине, которая явно (как недвусмысленно показал вчерашний вечер) любит другого мужчину.
Адама.
Высоченного красавца под метр девяносто, у которого такие широченные плечи. «Не еврей», — сказала бы моя мама. У которого песочного цвета волосы и трогательная улыбка. Когда мы встретили его вчера и я увидел, как отреагировала Сейдж — как будто ее током шибануло! — во мне мгновенно ожили страхи прыщавого подростка, которого бросали все девушки: от красавицы из группы поддержки наших спортсменов, сказавшей, что я не ее типаж, после того как я опубликовал в школьном литературном журнале посвященный ей сонет, до той, с кем я отправился на школьный бал. Моя спутница, услав меня за стаканчиком пунша, тут же начала отплясывать с крепышом футболистом. С ним и домой ушла.