Уроки милосердия

Мне приходилось бежать, чтобы не отстать от него.

Когда я пришла, мой стул и печатная машинка были уже на месте. Гауптшарфюрер сел за свой стол. Лицо его было красным, потным, и это когда на улице ниже нуля! Мы не обсуждали случившегося до конца дня.

— Герр гауптшарфюрер, — нерешительно спросила я, — завтра утром мне сюда возвращаться?

— А ты куда-то еще собралась? — ответил он, не поднимая головы от столбика с цифрами.

Вечером Дара сообщила мне новости. Зверюгу расстреляли. Человек, которого я видела в тридцатом блоке, это оберфюрер СС, заместитель Глюка в Инспекции концентрационных лагерей. Он заглядывал с проверкой и в бараки. По словам одной из женщин из нашего блока, которая принимала участие в движении Сопротивления в лагере, этот заместитель любил дергать евреев с «тепленьких» местечек и отправлять в газовые камеры. У нас появилась новая Blockälteste, которая, пытаясь выслужиться перед Aufseherin, заставила нас стоять больше часа и избивала каждого, кто спотыкался или валился от истощения. Но только через неделю я, когда ходила по поручению гауптшарфюрера, осознала, что расстреляли не только Blockälteste. Почти все еврейки, занимавшие привилегированные должности — начиная с тех, которые, как и я, работали секретаршами, до тех, кто обслуживал офицеров в столовой, от виолончелисток, игравших в театре, до помощниц медсестер в больнице, — исчезли.

Гауптшарфюрер не наказывал меня, отправляя в больницу. Он спасал мне жизнь.

Через два дня, когда лагерь завалило толстым слоем снега, нас собрали во дворе между блоками, чтобы мы присутствовали при повешении. Несколько месяцев назад узники, которые работали в зондеркоманде (уничтожали тела тех, кто задохнулся в газовой камере), подняли мятеж. Мы не видели их, потому что они содержались отдельно от нас. Некоторым удавалось бежать, но многих ловили и расстреливали. На этот раз шума наделали много. Убили троих офицеров, причем одного живьем затолкали в печь крематория, а это означало, что заключенные погибли не напрасно.

Неделя выдалась ужасной для всех остальных, потому что эсэсовцы срывали злость на каждом узнике лагеря. Но потом страсти улеглись, мы решили, что все закончилось, — и вот нас выгнали на мороз. К виселице вели двоих.

Это были девушки, работавшие на производстве боеприпасов. Они тайком выносили понемногу пороха, прятали где-то на себе. Потом его передавали девушке на вещевом складе, а та уже отдавала порох узницам, которые поддерживали движение Сопротивления в лагере. Те и передали порох активистам зондеркоманды. Девушка, работавшая на вещевом складе, жила в моем бараке. Маленькая, как мышка, девочка, никак не похожая на мятежницу. «Потому ей и удавалось оставаться в тени», — сказала Дара. Однажды девушку утащили куда-то прямо с переклички, жестоко пытали, а потом вернули в барак. К тому времени она была совершенно раздавлена. Не могла ни говорить, ни смотреть на нас. Она сдирала кожу с пальцев и грызла до крови ногти. Каждую ночь она кричала во сне.

Сегодня ее оставили в бараке, но я слышала ее крики. Ее сестру должны были повесить вместе с еще одной девушкой.

Их вывели на эшафот в обычной рабочей одежде, но без пальто. Не опуская головы, они смотрели на нас ясным, незатуманенным взглядом. Я заметила сходство между одной из них и девушкой из нашего барака.

У виселицы стоял начальник лагеря. По его приказу девушкам связали руки за спиной. Первую поставили на стол под виселицей, на шею накинули петлю. Секунду назад она стояла, а в следующую уже дернулась вверх. За ней последовала вторая. Они извивались, как пойманные на удочку рыбки…

Весь день у меня в ушах раздавались крики младшей сестры, чья казнь была отложена. Работая в кабинете, я, конечно, слышать их не могла, но они эхом звучали в моей голове. Я вспомнила свою сестру и впервые подумала, что, возможно, Бася была права, решив избежать ужасов такого места, как это. Если знаешь, что все равно умрешь, может, лучше самой выбрать место и время, а не ждать, пока судьба ударит по тебе, как молот о наковальню? А если поступок Баси был вовсе не актом отчаяния, а последним проявлением самообладания? На прошлой неделе гауптшарфюрер решил спасти мне жизнь, но это не означает, что в следующий раз он будет так же щедр. По-настоящему рассчитывать я могу только на себя.

Я представила, что чувствовала девушка из моего блока, когда начала собирать порох для восстания. Она ничем не отличалась от Баси. Обе просто искали выход.

Я была настолько рассеяна, что гауптшарфюрер поинтересовался, не болит ли у меня голова. Голова действительно болела, но я знала, что, когда в конце рабочего дня вернусь в барак, будет еще хуже.

Оказалось, что боялась я напрасно. «Сестру» и четвертую девушку повесили на закате, перед перекличкой. Проходя мимо, я старалась не смотреть в ту сторону, но все равно слышала скрип деревянной виселицы, на которой покачивались тела — мертвые балерины, в чьих юбках пронзительно пел ветер.

Однажды ночью так похолодало, что мы проснулись, а на волосах — иней. Утром, когда раздавали паек, Blockälteste выхватила у одной женщины крошечный стаканчик кофе, выплеснула, и он на лету замерз, превратившись в огромное белое облако. Собаки, патрулирующие с немцами лагерь, скулили, поджав хвосты, и поочередно поднимали лапы, а мы стояли на перекличке, не чувствуя ни рук ни ног.

В ту неделю, когда температура упала так низко, в нашем бараке умерли двадцать две женщины. Еще четырнадцать, работая на улице, упали на землю и замерзли. Дара принесла мне из «Канады» колготы и свитер. Цены на одеяло на «черном рынке» взлетели в четыре раза.

Еще никогда я так не радовалась работе у герра Диббука, но все время помнила, что Дара рискует замерзнуть в неотапливаемых бараках «Канады». Поэтому я, как проделывала уже пару раз, когда герр гауптшарфюрер уходил обедать, напечатала на украденном бланке записку, в которой предписывалось привести заключенную А18557 к нему в кабинет. И, закутавшись в пальто, натянув шапку, рукавицы и шарф, поспешила через лагерь в «Канаду», чтобы забрать свою лучшую подругу погреться, пусть даже на пару минут.

Дара сунула мне в рукавицу припрятанный кусочек шоколада. Мы шли, прижавшись друг к другу, и молчали — разговоры отнимали слишком много сил.

Войдя в здание мы с опущенными глазами миновали охрану. Меня уже знали, и наше появление не вызвало подозрений. Подойдя к двери, я на всякий случай сначала заглянула внутрь: а вдруг гауптшарфюрер уже вернулся?

В кабинете кто-то был.

За столом гауптшарфюрера стоял сейф, где хранились деньги и драгоценности, которые находили в «Канаде», — их ежедневно отправляли из лагеря. Каждый раз, обходя «Канаду», гауптшарфюрер опустошал стоящий посреди барака ящик, куда складывали ценные вещи. Мелкие предметы, такие как банкноты, монеты, бриллианты, относили к нему в кабинет. Насколько я знала, единственным человеком, знавшим комбинацию цифр, был сам гауптшарфюрер.

Но сейчас перед открытой дверцей сейфа стоял начальник лагеря и прятал пачку денег во внутренний карман шинели.

Я видела, как расширились его глаза, когда он меня заметил.

Как будто я привидение.

Упырь.

То, что должно быть мертвым.

Видимо, он решил, что меня убили еще на прошлой неделе, когда приезжал оберфюрер из Ораниенбурга, который систематически ликвидировал всех евреев, занятых на «кабинетной» работе.

В ужасе я рванулась назад из кабинета. Нужно убираться отсюда, уводить Дару! Но даже если бы нам удалось прорваться через ограждение, скрыться не удалось бы. Я знала, что начальник лагеря вор, и, пока была жива, могла в любой момент его выдать. А значит, ему придется от меня избавиться.

— Беги! — крикнула я, когда лагерфюрер схватил меня за руку.

Дара замешкалась, и этого оказалось достаточно, чтобы эсэсовец схватил ее и втащил в кабинет.

Он закрыл за нами дверь.

— Так что ты видела? — грозно спросил он.

Я покачала головой, глядя в пол.