Страница 22 из 106
Я не осознавал, насколько разгорячился и повысил голос, пока сидящий за соседним столиком мужчина не начал медленно, но уверенно аплодировать. К нему присоединились еще несколько посетителей за столиками. Я вжался в кресло, пытаясь стать невидимым.
Ирен протянула руку и переплела свои пальцы с моими.
— Все в порядке, Лео. Если честно, я даже нахожу это сексуальным.
— Что именно?
— Как ты умеешь пользоваться голосом. Словно флагом размахиваешь.
Я качаю головой.
— Я не какой-то хвастливый патриот. Я тот, кто делает свою работу. Просто устал защищать то, чем я занимаюсь. И дела эти не имеют срока давности, ничто не кануло в небытие.
— Да нет, кануло. Я к тому, что эти нацисты ведь не прячутся у всех на виду.
Я не сразу понимаю, что она перепутала значения слов «кануть» и «скрываться». В то же время я вспоминаю Джозефа Вебера, который, по словам Сейдж Зингер, несколько десятков лет именно это и делал — прятался у всех на виду.
Подходит официантка с бутылкой вина и наливает мне в бокал для пробы. Я держу вино во рту, киваю в знак одобрения. В этот момент, если честно, я бы одобрил даже самогон, если бы только в нем содержалась нужная доля алкоголя.
— Надеюсь, мы не весь вечер будем обсуждать историю, — беззаботно щебечет Ирен, — потому что в истории я не сильна. Я к тому, что разве не все равно, что Колумб открыл Америку, а не Вест-Хэмптон?
— Вест-Индию, — бормочу я.
— Да какая разница! Местное население, скорее всего, было не таким сволочным.
Я наливаю себе вина и гадаю, доживу ли до десерта.
Либо у моей мамы хорошо развито шестое чувство, либо еще при рождении она имплантировала мне микрофон — иначе откуда она знает, когда я ухожу и прихожу? Только так я могу объяснить, как ей удается позвонить, независимо от обстоятельств, именно в тот момент, когда я вхожу в дверь.
— Здравствуй, мама, — приветствую я, включая громкую связь и даже не удосужившись взглянуть на определившийся номер.
— Лео, неужели так сложно было вести себя прилично с этой милой девушкой?
— Эта милая девушка в состоянии сама о себе позаботиться. И ей совершенно не нужен такой парень, как я.
— Неужели можно определить, что вы не подходите друг другу, после одного несчастного ужина? — возражает мама.
— Мам, она думает, что Кочинос[17] — это название животного.
— Лео, не у всех, как у тебя, была возможность получить хорошее образование.
— Это проходят в школе, в одиннадцатом классе! — восклицаю я. — Кроме того, я был с ней предельно любезен.
На другом конце провода повисает молчание.
— Правда? Значит, ты был настолько вежлив и предупредителен, что не схватился за мобильный и не сказал ей, что звонят с работы и тебе нужно бежать, потому что поймали Джона Диллинджера?
— В свою защиту могу сказать, что ужин к тому моменту длился уже два часа, а мы еще основное блюдо не доели.
— То, что ты адвокат, вовсе не означает, что ты можешь перекрутить любую историю. Я твоя мать, Лео, и знаю тебя как облупленного.
— Ладно. А: это просто ужас! Б: может, вы с Люси позволите мне самому выбирать, с кем ходить на свидания?
— Мы с твоей сестрой хотим, чтобы ты был счастлив. Разве это преступление? — спрашивает она. — К тому же, если мы будем ждать, пока ты выберешь, с кем пойти на свидание, приглашения на твою свадьбу я дождусь только у «Сыновей Авраама». Так называется кладбище, где похоронен мой отец.
— Отлично! — восклицаю я. — Проверь, что указала правильный адрес. — Я убираю трубку от уха и нажимаю кнопку на клавиатуре. — Звонок по второй линии, — вру я.
— В такое время?
— Это из эскорт-службы, — шучу я. — Не хочу заставлять «кошечек» ждать…
— Лео, ты хочешь моей смерти, — вздыхает мама.
— Кладбище «Сыновья Авраама». Запомнил, — отвечаю я. — Люблю тебя, мама.
— Я тоже тебя люблю, — заверяет она. — Так что же мне сказать своему ортопеду насчет Ирен?
— Если она не перестанет носить каблуки — заработает бурсит, — говорю я и вешаю трубку.
В моем доме все по-спартански. Столешницы из черного гранита, диваны покрыты серыми фланелевыми покрывалами. Мебели мало, и вся она современная. У кухонных шкафчиков голубоватая подсветка, отчего сама кухня напоминает центр управления полетом в НАСА. Моя квартира похожа на жилище, где уютно чувствовал бы себя холостой игрок Национальной футбольной лиги или юрист компании. За внешний вид квартиры отвечает моя сестра, Люси, дизайнер по интерьерам. Она сделала здесь ремонт, чтобы вытянуть себя из депрессии после развода, поэтому я не могу прямо сказать ей, что эта квартира кажется мне слишком стерильной. Как будто я некий организм в пробирке, а не человек, который чувствует вину, когда кладет ноги на черный лакированный кофейный столик.
Я снимаю галстук и расстегиваю рубашку, потом аккуратно вешаю костюм в шкаф. Прозрение номер один в холостяцкой жизни: никто, кроме тебя, не отдаст твой костюм в чистку. Если оставляешь его валяться смятым в ногах на кровати, а сам каждый день работаешь до десяти вечера — все подумают, что ты напился.
В одних широких трусах и майке я включаю стерео — сегодня вечер джаза Дюка Эллингтона — и нахожу свой ноутбук.
Само собой разумеется, если бы я остался в Бостоне заниматься корпоративным правом — и кто знает, возможно, я был бы в восторге от этого интерьера! — жизнь была бы более захватывающей. Я бы судачил с клиентами, вместо того чтобы читать подготовленные Женеврой отчеты о наших подозреваемых. Видит Бог, я откладывал бы в кубышку на старость гораздо больше денег. Возможно, в углу дивана у меня сейчас лежала бы, свернувшись клубочком, девушка по прозвищу Кошечка. Несмотря на все опасения моей мамы, я счастлив. Не могу даже представить, что я занимался бы чем-то другим и эта другая работа приносила бы мне большее удовлетворение.
Изначально я попал в наш отдел, когда он еще назывался отделом специальных расследований. Мой дедушка, ветеран Второй мировой войны, всю жизнь потчевал меня историями об этой войне. В детстве моим самым ценным сокровищем была немецкая каска, которую он мне подарил. Внутри каски имелось темное пятно, и дед клялся, что это остатки мозга. (Мама, испытывая непреодолимое отвращение, однажды ночью, пока я спал, убрала каску из моей комнаты и так и не сказала мне, что с ней сделала.) Поступив в университет на юридический факультет и решив «подстелить соломки» на будущее, я устроился на практику в отдел специальных расследований. Я намеревался набраться опыта в юриспруденции, который мог бы отразить в своем резюме, а вместо этого получил дело всей жизни. Каждый, кто работал в этом отделе, оставался там по велению сердца, потому что искренне верил, что занимается чрезвычайно важным делом. И плевать на всех Патриков Бьюкененов[18], которые полагают, что США выбрасывает деньги на ветер, преследуя людей, которые уже настолько стары и дряхлы, что не представляют угрозы для населения.
Я окончил юридический факультет Гарварда и получил несколько предложений от бостонских юридических контор. Я выбрал ту, где мне платили достаточно, чтобы я смог купить модные костюмы и новый «мустанг-кабриолет», на котором мне так и не удалось погонять, потому что я работал как ломовая лошадь, чтобы стать младшим партнером в фирме. У меня водились деньги, была невеста, и в девяноста пяти процентах дел, которыми я занимался, выносился вердикт в пользу моего подзащитного. Но интереса к работе не было.
Через месяц я написал начальнику отдела специальных расследований и переехал в Вашингтон.
Да, знаю, что мыслями я чаще в сороковых годах. Правда и то, что невозможно двигаться вперед, если постоянно живешь прошлым. С другой стороны, никто не может сказать мне, что дело, которым я занимаюсь, — не важное. Если история имеет тенденцию повторяться, должен ведь найтись человек, который будет громко предупреждать об опасности?
Если не я, то кто же?
Заканчивается композиция Дюка Эллингтона. Чтобы заполнить тишину, включаю телевизор. Минут десять смотрю на Стивена Кольберта[19], но его шоу слишком веселое, чтобы служить мне фоном. Я постоянно ловлю себя на том, что отвлекаюсь от отчета Женевры и слушаю его репризы.