Страница 5 из 92
Мы ждем на другой стороне улицы. Мама разрешает мне посидеть на тротуаре, прислонившись спиной к стене. Близнецов поит из бутылочки подслащенной водой, а нам с Мэлаки придется подождать, пока папа даст денег, и мы сходим к итальянцу за чаем, хлебом и яйцами.
В полшестого гудит гудок, и в ворота устремляется толпа мужчин в кепках и спецовках, у них черные лица и руки. Мама говорит: не пропустите папу – она сама еле видит, что там на другой стороне улицы, зрение у нее совсем слабое. Проходит дюжина мужчин, потом еще несколько, и все. Что же вы его не заметили? - плачет мама. Ослепли что ли?
Она снова идет к сторожевой будке. Вы уверены, что там никого не осталось?
Нет, милая, говорит он. Все ушли. Не знаю, как он умудрился мимо вас проскочить. Мы возвращаемся длинными улицами Бруклина. Близнецы протягивают нам бутылочки и плачут – просят еще воды с сахаром. Мэлаки говорит, что хочет есть. Подожди, отвечает мама, вот возьмем у отца денег и поужинаем на славу. Пойдем к итальянцу, попросим яиц. В печке над огнем поджарим хлеб и джемом сверху намажем. Сядем и поедим, и будет нам тепло и уютно.
На Атлантик Авеню темно, а в барах по всему Лонг-Айленду шумно, и ярко горит свет. Мы ищем папу и ходим от одного бара к другому. Мама оставляет нас с коляской на улице, а сама заходит внутрь, или посылает меня. Там толпы мужиков, шум и запах перегара – так пахнет папа, когда приходит домой, нагрузившись виски.
Человек за барной стойкой говорит: ну, сынок, чего тебе? Тебе, знаешь ли, сюда пока нельзя.
Я ищу отца. Мой отец здесь?
Ну, сынок, откуда мне знать. Кто твой отец?
Его зовут Мэлаки, и он поет «Кевина Барри».
Мэларки?
Нет, Мэлаки.
Мэлаки? И он поет «Кевина Барри»?
Бармен окликает сидящих в баре: вы, ребят, не знаете парня по имени Мэлаки, который поет «Кевина Барри»?
Ребята качают головами. Один сообщает, что знавал парня по имени Майкл - тот пел «Кевина Барри», но умер, оттого что пил много и ранен был на войне.
Господи, Пит, говорит бармен, я что, просил мировую историю мне пересказывать? Нет, парень. Петь мы у нас никому не разрешаем. Беда от этого. Особенно с ирландцами. Позволь им петь – тут же кулаки распустят. Я и имени такого не слыхал – Мэлаки. Не, парень, тут никаких Мэлаки нет.
Мужчина по имени Пит протягивает мне свой стакан. Вот, парень, глотни, и бармен говорит: ты что делаешь, Пит? Споить хочешь парня? Только попробуй, так я подойду и зад тебе надеру.
Заглянув во все привокзальные бары, мама сдается. Она прислоняется к стене и плачет. Господи, нам до Классон Авеню еще надо идти, а у меня четверо детей голодных. Она посылает меня обратно в бар, где Пит предлагал мне глоточек, и велит спросить, не нальет ли бармен воды в бутылочку для близнецов и не добавит ли капельку сахара. Мужчины в баре веселятся, когда слышат, что бармена просят напоить малышей, но он большой и сильный и велит им закрыть пасти. Детям молоко надо пить, а не воду, говорит он мне, и я объясняю, что у мамы нет денег. Тогда он выливает воду из бутылочек и наливает молока. Говорит: передай своей маме, что им надо пить молоко, чтобы выросли крепкие зубы и кости. От воды с сахаром будет рахит. Пойди, скажи маме.
Мама радуется, когда я приношу молоко. Она говорит, что про зубки, кости и рахит ей все известно, но нищим выбирать не приходится.
Добравшись до Классон Авеню, мы идем прямиком к итальянцу-бакалейщику. Мама объясняет ему, что муж опаздывает, наверное, задержался на работе, и спрашивает: нельзя ли кое-что взять в долг? Завтра она обязательно вернет.
Вы, миссис, рано или поздно всегда платите, говорит итальянец, и у меня в магазине можете взять все, что угодно.
О, говорит она, я немного возьму.
Берите все, что пожелаете, миссис. Я знаю, что вы честная женщина, и ребятишки у вас такие славные.
На ужин мы едим яйца и хлеб с вареньем, хотя еле жуем от усталости. Близнецы едят и засыпают, и мама укладывает их на постель, чтобы сменить подгузники. Она отправляет меня в коридор прополоскать грязные пеленки в туалете, чтобы потом их повесить сушиться и перепеленать малышей на следующий день. Мэлаки помогает подмыть малышей, хотя сам спит на ходу.
Я забираюсь в постель рядом с Мэлаки и близнецами. Подглядываю за мамой, которая сидит в кухне за столом, курит сигарету, пьет чай и плачет. Мне хочется встать и сказать ей, что я скоро стану мужчиной и найду работу на том заводе с высокими воротами, и каждую пятницу буду приносить домой деньги, чтобы она покупала яйца и делала тосты с джемом, и пела Anyone can see why I wanted his kiss.
На следующей неделе папу увольняют с работы. В пятницу он приходит домой, кидает зарплату на стол и говорит маме: теперь довольна? Торчишь у ворот, жалуешься на меня – и вот, получи. Они только предлога искали, и спасибо тебе, доискались.
Он берет несколько долларов из зарплаты и уходит. Домой возвращается поздно, буянит и горланит песни. Близнецы плачут и мама говорит: ш-ш, ш-ш, и сама еще долго плачет.
Мы подолгу играем на детской площадке - когда близнецы спят, когда мама устала, когда папа приходит домой и от него несет виски, и он горланит песню про Кевина Барри, которого повесили однажды утром, или про Родди Маккорли:
Up the narrow street he stepped
Smiling and proud and young
About the hemp-rope on his neck
The golden ringlets clung,
There’s never a tear in the blue eyes
Both glad and bright are they,
As Roddy McCorley goes to die
On the bridge of Toome today
Он поет и марширует вокруг стола, мама плачет и близнецы ревут вместе с ней. Она говорит: пойди на двор, Фрэнки, пойди на двор, Мэлаки. Нечего смотреть на отца в таком виде. Идите на площадку.
А мы и рады идти на площадку. Там можно играть с опавшими листьями, сгребая их в кучи, можно качать друг друга на качелях; но когда на Классон Авеню наступает зима, качели замерзают и с места их не сдвинуть. Боже, вот бедняжки, говорит Минни Макэдори. Ни перчаточки у них нет. Мне от этих слов становится смешно, ведь я знаю, что у нас с Мэлаки четыре руки - от одной перчаточки какой толк. Мэлаки не понимает, почему я смеюсь: он маленький еще, несмышленый, а мне уже почти пять лет.
Минни зовет нас в гости и угощает чаем и кашей с вареньем. Мистер Макэдори сидит в кресле с новорожденной малышкой Мэйзи. Он кормит ее из бутылочки и поет:
Clap hands, clap hands
Till Daddy comes home
With buns in his pocket
For Maisie alone
Clap hands, clap hands
Till Daddy comes home
For daddy has money
And mommy has none.
Мэлаки принимается подпевать, но я говорю: перестань, это песенка Мэйзи. Он ударяется в слезы, и Минни его утешает: будет, будет. Пой песенку. Она для всех детей. Мистер Макэдори улыбается Мэлаки, а я думаю, что ж это за мир такой, где все могут петь чьи угодно песни.
Минни говорит: не хмурься, Фрэнки. От этого твое лицо мрачнеет, а видит Бог, оно и так у тебя невеселое. Однажды и у тебя будет сестричка, и ты споешь ей эту песенку. Ну конечно, у тебя будет сестричка.
Минни права, и мамино желание исполняется. Вскоре у нас появляется маленькая девочка, и ее называют Маргарет. Мы все души в ней не чаем. У нее курчавые черные волосы и мамины голубые глаза, и она машет ручонками и щебечет, как птички на Классон Авеню. В тот день, когда был сотворен этот ребенок, на небесах был праздник, говорит Минни. Миссис Лейбовиц говорит, что не было в мире видано таких глаз, такой улыбки, такого счастья. Вот смотрю на нее, и танцевать хочется, говорит миссис Лейбовиц.
Днем папа ищет работу, а когда приходит домой, берет Маргарет на руки и поет:
In a shady nook one moonlit night