Прах Энджелы. Воспоминания

После ужина мы снова ложимся спать, а утром взрослые сидят грустные-прегрустные. Вскоре за нами приезжает машина и отвозит нас обратно к магазину, в котором мы оставили чемодан. Чемодан поднимают на крышу автобуса, на котором мы едем дальше. Папа говорит, что мы едем в Дублин. Мэлаки спрашивает: а что такое Дублин? Но все молчат. Папа берет на коленки Юджина, а мама Оливера. За окном мелькают поля, и папа говорит мне: вот здесь Кухулин любил гулять. А где Кухулин залепил мячом в пасть собаке? - спрашиваю я. И он говорит: в нескольких милях отсюда.

Смотрите, смотрите! – кричит Мэлаки. И мы смотрим. За окном раскинулась невероятно широкая серебристая гладь воды, и папа говорит: это Лох-Ней, самое большое озеро в Ирландии – то самое, в котором Кухулин купался после великих сражений. Кухулин бился с таким жаром, что когда нырял в Лох-Ней, оно выкипало, и во всех окрестных деревнях много дней стояла теплая погода. Когда-нибудь мы вернемся сюда и будем купаться как сам Кухулин. Порыбачим, поймаем угрей и зажарим на сковородке – хотя Кухулин не жарил их, а ловил руками и глотал вертлявых рыбин живьем, потому что они дают человеку большую силу.

Правда, пап?

Правда.

Мама не смотрит в окно на Лох-Ней. Она жмется щекой к макушке Оливера, уставившись в пол автобуса.

Вскоре мы приезжаем в город, где повсюду большие здания, много машин, телег с лошадьми, велосипедистов и пешеходов. Мэлаки в восторге. Папа, папа, где детская площадка, где качели? Я хочу зайти за Фредди Лейбовицем.

Что ты, сынок, мы в Дублине, это не Классон Авеню. Мы в Ирландии, далеко-далеко от Нью-Йорка.

Автобус останавливается на автобусной станции, и наш чемодан снимают на землю. Папа говорит маме, что пойдет навестит представителя ИРА в предместье под названием Теренур, и предлагает подождать его тут на скамейке. Он говорит, что на вокзале есть туалет, если мальчикам туда понадобится, а он мигом, вернется при деньгах и всех накормит. Он зовет меня с собой, но мама не разрешает: нет, пусть останется, он и мне тут пригодится. Папа говорит, что ему дадут столько денег – одному не унести, и тогда мама смеется и соглашается: ладно, иди со своим папкой.

С папкой. Значит, настроение у нее хорошее. Если мама говорит «ваш отец», значит у нее настроение плохое.

Папа держит меня за руку и я семеню рядом с ним. Он ходит быстро, до Теренура далеко и мне хочется, чтобы он остановился и взял меня на руки, как близнецов в Tуме. Но он только шагает молча, лишь иногда спрашивает у прохожих как дойти до Теренура. Через некоторое время папа говорит, что мы в Теренуре, и теперь надо найти мистера Чарльза Хеггарти, представителя ИРА. Мужчина с розовой повязкой на глазу сообщает нам, что улица та самая, а Чарли Хеггарти живет в доме номер четырнадцать, черт его подери. Вижу, говорит мужчина, что вы у нас за свободу сражались. Папа говорит: och, сражался, и мужчина говорит, я тоже, и что в итоге? Ослепший глаз да пенсия, на которую и канарейку не прокормишь.

Но Ирландия свободна, говорит папа, и это великое дело.

Ну ее в задницу, такую свободу, говорит мужчина. При англичанах, по-моему, было лучше. Все равно, удачи вам, мистер - догадываюсь, зачем вы пожаловали.

Дверь под номером четырнадцать открывает какая-то женщина. Боюсь, говорит она, мистер Хеггарти занят. Папа объясняет ей, что вместе с маленьким сыном прошагал пешком пол-Дублина, что жена и трое детей ждут его на автобусной станции, и если мистер Хеггарти так уж занят, мы подождем его здесь, на пороге.

Женщина через минуту возвращается и говорит: у мистера Хеггарти есть немного свободного времени, проходите, пожалуйста. Мистер Хеггарти сидит за столом у камина, в котором ярко горит огонь. Он спрашивает: чем могу вам помочь? Папа, стоя перед столом, рассказывает: я только вернулся из Америки с женой и четырьмя детьми. У нас ничего нет. Я сражался в рядах Летучего отряда и надеюсь, что вы не оставите меня в трудную минуту.

Мистер Хеггарти записывает папино имя и листает странички большой книги, которая лежит у него на его столе. Нет, качает он головой, о вашей службе нет никаких сведений.

Папа произносит длинную речь. Он объясняет мистеру Хеггарти, как сражался, где, когда, как его тайно увезли из Ирландии, потому что за его голову был назначен выкуп, как он растил сыновей и учил их любить Ирландию.

Мистер Хеггарти говорит: простите, я не могу выдавать деньги всем, кто приходит сюда и утверждает, что исполнил свой долг. Запомни это, Фрэнсис, обращается ко мне папа. Вот она, новая Ирландия. Человечки в креслицах с бумажонками. Вот она, Ирландия, за которую люди кровь свою проливали.

Мистер Хеггарти обещает, что папин запрос рассмотрит и обязательно сообщит, если что-то узнает. Он даст нам денег на автобус до центра города. Папа смотрит на монетки на его ладони и говорит: если чуток добавите, будет кружечка.

Ах, вам, значит, лишь бы напиться?

Одной кружкой едва ли напьешься.

И вы назад пойдете пешком, и ребенка за собой потащите, потому что вам выпить неймется?

От ходьбы никто еще не умирал.

А ну, убирайтесь отсюда, говорит мистер Хеггарти, или я позову полицию, и не извольте сомневаться, известий от меня вы не дождетесь. Субсидий семейству Гиннес мы не выдаем.

На улицы Дублина спускается ночь. В свете фонарей играют и смеются дети, мамы с порога зовут их домой, отовсюду доносится запах еды, в окнах видны люди, которые сидят за столом, ужинают. Я устал и голоден, и мне хочется, чтобы папа взял меня на руки, но я понимаю, что сейчас просить его бесполезно - такое хмурое у него лицо. Он держит меня за руку, и я бегу, стараясь поспеть за ним, и так мы добегаем до автовокзала, где ждут нас мама и братья.

И мама, и братья спят, устроившись на лавочке. Папа говорит маме, что денег нет, и она качает головой и плачет: о Господи, что же нам делать? К ней подходит какой-то человек в синей униформе и спрашивает: что случилось, миссис? Папа объясняет, что мы не знаем, куда податься с этой станции, денег у нас нет, и негде остаться на ночь, а дети хотят есть. Человек им говорит, что дежурство уже сдает, но проводит нас до полицейского участка - все равно придется о нас доложить, - а там решат что-нибудь.

Человек в униформе велит нам звать его «гард». Так в Ирландии зовут полицейских. Он спрашивает, как зовут полицейских в Америке. Копы, отвечает Мэлаки. Гард гладит его по голове и говорит: молодец, малыш.

Сержант сообщает, что нам позволено переночевать в полицейских бараках. К сожалению, устроиться на полу – единственное, что он может нам предложить. Сегодня четверг, и камеры битком забиты мужчинами, которые пропили в пабах пособия по безработице и ни в какую не хотели идти по домам.

Гарды угощают нас горячим сладким чаем и толстыми ломтями хлеба с толстым слоем масла и варенья, и нам так хорошо, что мы начинаем играть и носиться вокруг бараков. Гарды говорят, что мы славные малыши, умницы-янки, и они забрали бы нас к себе домой, но я протестую: не надо, и Мэлаки говорит: не надо, и близнецы: не надо, не надо, и гарды смеются. Заключенные сквозь решетки тянут к нам руки и гладят нас по головам – от них пахнет, как от нашего папы, когда он приходит домой и поет про Кевина Барри или Родди Маккорли, который идет на смерть. Боже, говорят заключенные, вы только послушайте, во балакают - ни дать ни взять, кинозвезды. Вы что, ребята, с неба свалились? Женщины в камерах на другой стороне говорят Мэлаки, что он шикарный парень, а близняшки такие душки. Одна женщина обращается ко мне. Иди сюда, лапушка, хочешь конфетку? Я киваю, и она говорит: хорошо, протяни руку. Она вынимает изо рта что-то липкое и кладет мне в руку. Вот возьми, говорит она, вкусная ириска. Попробуй. Я не хочу пробовать, потому ириска липкая и мокрая, она вынула ее изо рта, но я не знаю, как надо себя вести, когда женщина в тюремной камере предлагает тебе липкую ириску, и только я решаю положить ее в рот, как подходит гард, забирает ириску и швыряет ею в ту женщину. Эй ты, пьяная шлюха, говорит он, к детям не приставать! И женщины все смеются.