Жизнь некрасивой женщины

Особенно растравляли маму встречи с жильцами дома номер двадцать два.

— Я готова в омут головой, — говорила она мне, — бежать, бежать отсюда без оглядки!..

Мне самой становилась совершенно невыносимой жизнь под одной кровлей с бывшим мужем, да еще с таким, как Васильев.

В те часы, когда он бывал дома, я переживала очень тягостные мгновения. Он всячески старался уговорить меня вернуться. Нежные слова, страстные мольбы в таком неуравновешенном человеке, как он, грозили в любую минуту разразиться скандалом, сценой насилия, ругани или еще, может быть, чем-нибудь похуже этого.

Васильев теперь чаще сидел дома и почти не пил. Это было страшным предзнаменованием: он, видимо, еще надеялся на мое возвращение. А когда его терпение лопнет и последняя надежда иссякнет, тогда что?..

Мои друзья хором советовали: «Уезжайте! Уезжайте, бросайте квартиру, бросайте Москву, бросайте все, лишь бы только расстаться с Васильевым!»

Мы уже начали действия в этом направлении. Нам удалось разделить квартирные квитанции для оплаты на две: на комнату Васильева и нашу, переведенную теперь на теткино имя. На этом все и кончилось.

Мы прекрасно понимали, что, куда бы мы ни уехали, Васильев будет искать меня и найдет, даже на дне морском.

К числу моих друзей теперь присоединился и Евгений Николаевич. Он целыми часами строил планы моего бегства и освобождения от «Васильевского ига».

— Екатерина Александровна! — однажды с восторгом сказал он мне. — Скоро я смогу вам помочь!

— Каким образом? — удивилась я.

— Я подарю вам ключ.

— Какой? От чего?

— От большой, прекрасной изолированной комнаты в центре Москвы, и эта комната будет вашей, а я сочту себя счастливым в тот день, когда вы наконец уедете от Васильева.

Евгений Николаевич всегда был против того, чтобы мы уехали в другой город.

— Я просто не знаю, каким образом это может осуществиться, — сказала я, — это слишком сказочно.

— Вы знаете, я не фантазер, — ответил он серьезно, — такими вещами не шутят.

И Евгений Николаевич рассказал мне о том, что в Москве на Сретенском бульваре существуют дома Наркомпроса (бывшие дома Страхового общества).

В этих домах находится кабинет Крупской, а последняя шефствует над той работой, которая поручена Михайлову. В этих же домах Наркомпроса помещается опытная, показательная электрическая станция, в которой работает Михайлов. И вот в этих домах по распоряжению самой Надежды Константиновны Крупской Михайлову выделена в полное его распоряжение и владение комната, которая должна быть кабинетом для его занятий.

— Вот эту-то комнату я со своей стороны отдаю в ваше полное распоряжение. Поверьте, что от этого моя работа не пострадает, наоборот, ее кривая резко пойдет вверх, потому что я освобожусь от вечной тревоги за вас. Если я смогу предоставить вам кров, это даст мне огромное удовлетворение.

— Евгений Николаевич, — говорила я, — вы же сами имеете незавидную комнату, к тому же вы живете в ней с женой и тещей. Я поймаю вас на слове: разве вы не жаловались мне на свой первый этаж, на шум двора? Если та комната, которую вам дают, больше и лучше, то, может быть…

— И не заикайтесь об этом! — перебил меня Евгений Николаевич. — Во-первых, моя жена, как кошка, привыкла к своему месту, а во-вторых, комнату дают мне, а я дарю ее вам — моему педагогу, секретарю, человеку, который мне необходим. И наконец, какими бы ни были мои отношения с женой, но она добрый и порядочный человек, она слишком хорошо относится к вам и к вашей матери. Она никогда не осудит моего поступка. Почему не помочь людям, если есть возможность?

— Как жаль, — вздохнула я, — что ваша комната не спасет нас: меня всюду найдет Васильев, как только я пропишусь, а без прописки жить в Москве нельзя…

— Об этом надо подумать, — сказал Евгений Николаевич, — была бы комната, крыша над головой, а скрыть ваш след, мне кажется, будет много легче.

— Вы так думаете? — улыбнулась я.

— Конечно: — Это «конечно» прозвучало довольно твердо, но глаза его были достаточно серьезны, и мне показалось, что он сам не верит в то, в чем уверяет меня.

Я заметила, что с каждым днем Евгений Николаевич старался быть ко мне ближе. Часто он просил меня съездить с ним по делам то к одному, то к другому товарищу по работе, ссылаясь на то, что ему скучно ехать одному.

Поскольку я была связана с ним работой и зависела от него, то считала неудобным отказать.

Наконец, он стал просить меня пойти с ним к его родным, которые, по его словам, очень хотели со мной познакомиться.

Я опять сочла неудобным отказать ему.

Миновав храм Христа Спасителя, три покрытые снегом сквера, мы пересекли площадь и, спустившись мимо памятника Александру III по обледеневшим ступеням мраморной лестницы, очутились на набережной Москвы-реки, где в большом белом каменном доме жила семья Михайловых. В этот ясный морозный день их светлая, залитая холодным, но ярким зимним солнцем квартирка показалась очень уютной.

Пожилая мать Евгения Николаевича, его молоденькая, хорошенькая сестра и ее муж встретили и приняли меня, как родную.

Мы провели прекрасный воскресный день за радушным столом, среди приветливо улыбавшихся лиц, и я ненадолго забыла обо всем пережитом.

С этих пор мне нравилось, когда Евгений Николаевич говорил мне: «Пойду к своим» или: «Мои вас ждут». И часто допытывался: «Ну, как вам мои понравились?»

Его жизнь открывалась передо мною все больше и больше. Я узнала о том, что его семья ненавидит жену Евгения Николаевича и не принимает ее. Он все чаще жаловался на якобы невыносимый характер жены, но я искренно ответила, что при том антагонизме, которым его семья полна к Наталии Николаевне, последней очень трудно быть безгласным ангелом.

Евгений Николаевич старался говорить со мной на самые интимные темы и не скрывал того, что хотел проникнуть в мою жизнь и мои чувства. Честно и искренно я сказала ему, что мне абсолютно никто не нравится, что мужчины для меня не существуют, а воспоминания о моей семейной жизни ничего, кроме отвращения, не вызывают.

Когда я заметила, что он вздумал опять вернуться к этой теме, то довольно решительно попросила его оставить эти попытки.

Как ни странно, но с тех пор у нас установились самые чудесные, дружеские отношения. Я перестала считать его чужим и всей душой поверила в то, что он мой друг.

Никогда не забуду той минуты, когда ключ от «заветной, подаренной» мне комнаты лежал в моей руке!..

Конечно, я немедленно поехала с Евгением Николаевичем к Сретенским воротам. Там, направо, чуть-чуть на горке, стояли красивые, высокие дома Страхового общества, а теперь Наркомпроса, с многочисленными арками, большим двором, со своей собственной столовой ресторанного типа.

Комната была большая, в одно окно, несколько удлиненной формы. Она имела одну особенность. Под ней находилась электростанция, и дизель днем и ночью равномерно вздыхал и грохотал. Казалось, комната движется, едет. Она напоминала каюту парохода. Это обстоятельство мне очень понравилось. В воображении тотчас стали тесниться какие-то образы, приключения, путешествия, и фантазия стала меня уносить в невероятные дебри…

— Что же мне делать с вашим подарком? — спросила я Евгения Николаевича. — Ведь все равно мне невозможно им воспользоваться.

— Во всяком случае, — ответил Евгений Николаевич, — ключ у вас и комната ваша…

Радость моей матери была неописуемой. Еще бы! Мне «преподнесли» комнату! Каково? В этом было для нее столько же радости, сколько и гордости.

— Евгений Николаевич, безусловно, дворянин! — говорила она. — Хотя он это и скрывает! Он рыцарь, он настоящий джентльмен. Какое бескорыстие, а?.. Наконец в этой тусклой жизни, в которую нас вверг этот беспробудный пьяница, засиял луч света, засиял огнем маяка, надеждой спасения…

— Китти! — весело глядя мне в глаза, сказал Никита. — Я спасу вас от Васильева!.. Сумейте только развестись с ним так, чтобы он об этом не узнал. После этого мы пойдем в загс и распишемся! Я дам вам мою фамилию. Васильев будет искать вас как Мещерскую, как Васильеву, но искать вас как Красовскую ему в голову не придет!..