Жизнь некрасивой женщины

— Чего тебе? — недовольно крикнула она мне, не думая отпирать.

— Даша! — я приблизила лицо к стеклу.

— Господи!.. — испугалась она. — Да что это вы, Екатерина Александровна?.. — Она быстро повернула ключ и впустила меня. — Маму свою напугать, что ли, хотите?.. — уже смеялась она.

— Угадали! — весело ответила я и так быстро, как только это позволяли мне большие, неуклюжие валенки, побежала по лестнице.

Второй, третий этаж, вот и наша дверь!..

— Дошли? — крикнула мне снизу Даша.

— Да!

Тогда она выключила на лестнице свет, затем за ней захлопнулась дверь швейцарской, и я очутилась в полной темноте перед родным порогом.

Кажется, еще никогда в жизни я так не волновалась. Конечно, я ни за что бы не решилась прийти к маме, если бы не виделась с ней после свадьбы. Тогда она ведь сама разыскала мой адрес, написала, вызвала меня. Правда, свидание было достаточно холодным, но ведь она пошла на то, чтобы увидеть меня, значит, не так уж сердится. Неужели теперь не поймет, не пожалеет?

Я знала: если в такой час горят обе люстры, значит, у нас гости, — и храбро дважды нажала кнопку звонка, с волнением ожидая услышать легкие шаги мамы, но увы! Послышался топот. Это Анатолия.

Несмотря на поздний час, она резко распахнула дверь, но, как ни странно, сразу узнала меня и тут же притянула дверь к себе, накинув цепочку.

— Это я. Вы не узнали меня? — спросила я.

— Узнала, как не узнать такую красотку!.. Что тебе надо? — грубо спросила она.

Я не сразу ответила, так как меня поразил и отчасти рассмешил ее вид. Анатолия была в моих серьгах и ожерелье. На ней было мое любимое платье, черные замшевые туфли. Но интереснее всего было то, что она причесалась под девятнадцатилетнюю девушку. Одна коса ее висела за спиной, другая кокетливо перекинута на грудь.

— Я хотела бы видеть маму, — наконец проговорила я.

— Мамочку? — Она удивленно и насмешливо подняла кверху брови. Видимо, теперь она звала свою сестру не Эккой, как всегда, а, записавшись в дочери и одевшись во все мое, «мамочкой», выговаривая это слово с присущим ей кривлянием.

— Да, маму, — повторила я. — И почему это вы при виде меня набросили цепочку на дверь, точно я злоумышленник?

— Хуже… — Она злобно поджала губы и медленно проговорила: — Мамочка взяла с меня клятву в том, что, в какой бы час ты ни пришла, я выгоню тебя вон!

— Это подлинные слова моей матери?!

— Да, она прокляла тебя так, как в свое время твой отец проклял герцогиню, свою дочь. Я не имею права тебя впустить. Это ее приказ.

— Что же делать?.. — сказала я. — Что же делать… тогда мне остается обратиться к вам. Я знаю, вы никогда не любили меня, но ведь я никогда вас ни о чем не просила. Это первая и последняя просьба: ничего не говорите маме и дайте мне возможность переночевать одну ночь в вашей комнате при кухне. Даю вам честное слово, что с первым светом утра я уйду незаметно, тихо и мама никогда не узнает об этом. Уйду и никогда больше не вернусь сюда, будьте спокойны. Я ничем ее не потревожу. Но сейчас впустите меня, на дворе глубокая ночь, мороз, мне некуда идти…

— А мне какое дело? Откуда пришла, туда и убирайся!

— Вы же понимаете, что я из самолюбия ни к каким знакомым в таком виде среди ночи не пойду, я не хочу сплетен, догадок… — В эту минуту я была полна отчаяния. Был один дом, которого я не стеснялась, — Александры Ивановны, но от Васильева я знала, что обе девочки ее лежат в сильнейшей скарлатине, а у меня этой болезни не было, и при моем пороке сердца… — Послушайте, — опять обратилась я к Анатолии, — мама прокляла меня, но если б она узнала, что я на улице в такой мороз и что единственное место, куда я могу пойти переночевать, это дом, в котором свирепствует скарлатина, — она, безусловно, пустила бы меня на одну ночь!

Анатолия издевалась. Она теперь отошла от двери, стояла подбоченясь, щурилась по обыкновению и даже пристукивала каблучками.

— Ну, еще что скажешь? — смеялась она. — Пойми, мне неинтересны обстоятельства твоей жизни, они мало меня занимают. Маркиза Рокамболь, красавица! Ха-ха-ха!

— Никто еще не знает, как нам случится в жизни встретиться, — сказала я, стараясь не выдать волнения, — но ваши слова и вы сами — чудовищны. Ведь вы стоите на пороге моего дома, под моим кровом, вправе ли вы отказать мне, не приютить на одну ночь? Ведь я же даю вам слово, что уйду с рассветом и больше никогда вас не потревожу!

— Убирайся вон, — медленно и зло сквозь зубы процедила тетка, — заражайся скарлатиной, умирай от порока сердца, замерзай на улице. Нам это безразлично! Убирайся вон! — И она захлопнула передо мной дверь.

Я очутилась в полной темноте. Первой мыслью было звонить, звонить, неистово стучать, вызвать маму, объясниться, рассказать ей все. Но мысль, что это бурное объяснение будет интересным зрелищем для Алексеева и «компании», что наши гости будут случайными свидетелями этой сцены… Гордость удержала меня.

Вторым желанием было сесть здесь, на теплой лестнице, и подремать до рассвета у родного порога. Я так боялась мороза, улицы, у меня не было больше сил идти снова к Александровскому вокзалу на Вторую Брестскую.

Но провести ночь на пороге своего дома, на лестнице, как нищей, было таким унижением, что я стала как только можно скорее ощупью, держась за перила, спускаться вниз по лестнице. Так же ощупью я добралась до двери лифтерши и постучала:

— Даша, простите, что тревожу вас, но я ухожу. Отоприте, пожалуйста, мне парадное.

— Господи, куда ж это вы среди ночи? Ведь только что пришли.

— А я на минутку заходила, мне только кое-что передать надо было! — как можно веселее сказала я.

Даша недоверчиво на меня посмотрела.

— Да куда ж это вы одна среди ночи идете? — не унималась она.

— А я не одна, — тем же веселым тоном продолжала я, — меня Васильев в машине на углу переулка дожидается.

— Вот как дочерей замуж отдавать! — полушутливо ворчала Даша. — С мужем как в воду канет, а приехала среди ночи, так нет того, чтобы ночку у матери переночевать, куда!.. Муж, видите ли, ждет в машине… — И она захлопнула за мной большие стеклянные двери парадного.

Опять ночь и полное одиночество.

Я не могла сразу охватить всего случившегося, но при моем характере мамы для меня больше не существовало. Я все еще не могла отойти от родного порога.

Потом перешла на противоположный тротуар. Там, прислонившись к каменной ограде, я долго еще смотрела в родные, ярко освещенные окна, и слезы не переставая лились из моих глаз.

Испуганная Александра Ивановна тоже не хотела меня впускать.

— Что вы! Что вы! У меня девочки в сильнейшей скарлатине, ведь у вас порок сердца, для взрослых это бывает смертельно, а для вас тем более! Ни за что не впущу, не буду на свою душу грех брать. Да разве сам Николай Алексеевич вас не предупреждал? — удивлялась она.

— Прошу вас, впустите меня переночевать! — просила я. — Зараза мне не страшна, мне совершенно негде провести сегодняшнюю ночь. Пожалуйста…

И она меня впустила. Я не потревожила ее, потому что она все равно не спала.

— Измучилась я с ними! — жаловалась Александра Ивановна. — Одна, Матвей меня бросил, заразы испугался, к матери своей временно переехал. А я вот пятую ночь на ногах, сейчас самые тяжелые дни, сыпь. Да слава Богу, хоть квартира отдельная, уберегла девочек от больницы, наш знакомый домашний доктор лечит…

— Идите ложитесь, отдыхайте, — сказала я, — покажите лекарства и скажите только, через какой промежуток давать. Я подежурю около девочек, спите спокойно…

Наутро меня сменила Александра Ивановна. Я развязала узелок с едой, и мы с ней с удовольствием поели.

Не представляя себе, что теперь буду делать, где жить, измученная и усталая, я сидела в кресле, чувствуя, как сон и безразличие сковывают тело. Глаза закрывались, сознание туманилось.

И тут случилось нечто, что еще раз убедило меня в том, что Ника — моя судьба.