Страница 36 из 169
От политики франко-русского союза Наполеон теперь явно повернул к франко-австрийскому союзу. Но это означало, что над Восточной Европой вновь нависла угроза дипломатических и военных осложнений. Уже в феврале 1810 г. глава Рейнской конфедерации «князь-примат» Карл Дальберг заявил Меттерниху, уже тогда виднейшему австрийскому дипломату, долгое время бывшему послом при наполеоновском дворе: «…не пройдет и 15 месяцев, как у вас наступит охлаждение с Россией, а через 18 месяцев мы окажемся с ней в состоянии войны»[172]. Это предсказание сбылось.
Континентальная блокада
К 1810 г. наполеоновская Империя достигла, казалось, своего зенита. Франция состояла теперь из 130 департаментов вместо 83 во время революции. Но по существу вся Европа от Рейна до Эльбы, от берегов Немецкого моря до Адриатики в той или иной форме подчинилась французскому господству. В Испании, в северной и центральной Италии, в Неаполе, Вестфалии царствовали представители наполеоновской династии. Курфюрсты Баварии, Вюртемберга, Саксонии, ставшие королями благодаря Наполеону, безропотно подчинялись его воле. Щупальцы наполеоновской Империи протянулись еще дальше на восток — великое герцогство Варшавское становилось ее форпостом уже непосредственно на русских границах. Французские префекты были назначены в Брюссель, Амстердам, Кельн, Майнц, Женеву, Турин, Геную, Флоренцию, Рим. Могущество Империи казалось таким вечным и нерушимым, что специальным сенатус-консультом в 1810 г. было предусмотрено, что после коронации в Париже, в соборе Парижской богоматери, каждый будущий император на десятый год после вступления на престол должен короноваться в соборе святого Петра в Риме — этом втором городе Империи. Наполеон никак не предвидел, что через пять лет после этого торжественного постановления он очутится на о-ве Святой Елены!
В социальном строе Империи все явственнее укреплялись авторитарные, антидемократические начала. Уже в марте 1808 г. были воссозданы титулы для новой знати. Между 1808 и 1815 гг. появились 31 герцог, 452 графа, 1500 баронов, 1474 рыцаря. Этими титулами были наделены наполеоновские генералы, министры, члены государственного совета, сената, законодательного корпуса, префекты — среди них многие видные деятели революции. («Что такое третье сословие», — иронически напоминали автору знаменитого памфлета начала революции, бывшему аббату Сиейесу, который тогда ответил на этот вопрос: «Все», а теперь был наделен императором графским титулом.) Всех этих представителей нового, императорского дворянства Наполеон щедро наделил имениями, рентами, ломами, гербами. Начальник генерального штаба, маршал Бертье, князь Невшательский, получил ренту в 1,5 млн. ливров, маршал Даву — 910 тыс., маршал Массена — 500 тыс. При императорском дворе были воссозданы десятки и сотни должностей. Господствовал строжайший этикет: Наполеон сам принял участие в разработке придворного кодекса, насчитывавшего 819 пунктов. Строго разграничивались лица, имевшие право пользоваться на заседаниях креслами, стульями или просто табуретами. Особыми костюмами была наделена каждая группа придворных.
Несмотря на то, что Наполеон и в эти годы продолжал иногда утверждать, что для него «не имеет никакого значения мнение салонов», что он считается только с мнением «крепких крестьян» (les gros paysans), что он заботится только о том, чтобы «народ имел хлеб, побольше и по дешевой цене», он, не довольствуясь созданием «нового дворянства», всячески стремился к сближению и с представителями старой знати. Подавляющее большинство эмигрантов получило возможность вернуться во Францию. Некоторых представителей старых дворянских фамилий Наполеон приблизил к себе — в состав сената, государственного совета были введены граф Сегюр, герцог Линьи. Бывший военный министр Людовика XVI граф Нарбон стал приближенным лицом Наполеона, которому он доверял самые ответственные миссии. «Они умеют служить», — оправдывал император это предпочтение.
«Маленький капрал», как любовно называли Наполеона старые солдаты, помнившие еще итальянские походы, после десяти лет пребывания у власти испытывал теперь подлинное «опьянение своим величием». Наполеон уже привык совершенно безнаказанно перекраивать границы, создавать новые государства, молниеносно свергать старые династии. «Я предназначаю неаполитанского короля (Жозефа Бонапарта. — Ред.), — писал он в 1808 г. Мюрату, бывшему тогда великим герцогом Берга, — для царствования в Мадриде. Вам я хочу дать неаполитанское или португальское королевство. Отвечайте мне сейчас же, что вы думаете по этому поводу: нужно; чтобы все это свершилось в один день»[173]. «Пусть не думают, — писал он тому же Мюрату, когда тот оказался в Варшаве во главе авангарда французской армии, — что я собираюсь выпрашивать трон для кого-нибудь из своих; у меня хватит тронов, чтобы раздавать их моей семье»[174].
У Наполеона все больше укоренялось убеждение в своем огромном, неизмеримом превосходстве над всеми окружающими. «Мои итальянские народы, — писал он своему пасынку, итальянскому вице-королю Евгению Богарне, — достаточно меня знают, чтобы не забывать, что в одном моем мизинце больше смысла, чем во всех их головах, вместе взятых»[175]. И сам Наполеон, и его приближенные требуют от подчиненных самого беспрекословного послушания, лишают их малейшей инициативы. «Если вы запрашиваете у его величества приказаний или его мнение по поводу того, каким должен быть потолок в вашей комнате, — писал маршал двора Дюрок тому же Евгению Богарне, — вы должны их ожидать; если бы в Милане начался пожар и вы запросили бы императора, как его тушить, вы должны дожидаться его распоряжений, хотя бы за это время Милан сгорел»[176]. У Наполеона постепенно укрепилась фаталистическая уверенность в том, что он следует какому-то предназначению, ведущему его по пути побед. «Я чувствую, — говорил он накануне 1812 г. графу Сегюру, — что меня влечет к какой-то цели, которой я не знаю. Когда я ее достигну, достаточно будет атома, чтобы меня низвергнуть, но до того все человеческие усилия против меня бессильны»[177].
Эта уверенность самым роковым образом отражалась на его внешней политике. Правда, Наполеон в это время пытался прощупать готовность Англии к заключению мира. Позднее, потерпев неудачу, он попытался взвалить всю вину на Фуше и отстранил его от управления министерством полиции, но, по-видимому, с его санкции велись переговоры при посредстве французских, голландских и английских банкиров Уврара, Аабушера, Беринга. Но Наполеон искал мира на условиях признания всех его территориальных приобретений, а Англия, несмотря на все испытываемые ею экономические и политические затруднения, на это никак не соглашалась.
В этих условиях, стремясь закрыть для Англии решительно все европейские порты, Наполеон все туже завинчивает пресс континентальной блокады и прибегает к новым территориальным захватам. Он вступает в конфликт даже со своим собственным братом, посаженным им на голландский престол. «Если они (англичане) будут продолжать, — заявил Наполеон в декабре 1809 г., — они вынудят меня присоединить Голландию, затем ганзейские города, Померанию и, быть может, Данциг»[178]. Эта угроза очень скоро была им осуществлена. 2 июля 1810 г. Луи Бонапарт, понимавший, что дальнейшее проведение континентальной блокады приведет к экономическому параличу Нидерландов, и искавший поддержки против Наполеона даже у России, предпочел бежать. 9 июля страна была занята французскими войсками, а 13 декабря по решению сената Нидерланды были присоединены к Империи. В декабре 1810 г. пришел черед всех ганзейских городов, Бремена, Любека и Гамбурга, где установил свою резиденцию наиболее грозный и беспощадный из всех наполеоновских маршалов, Даву, пытавшийся железной рукой уничтожить английскую контрабанду и прибегавший для этого к обыскам в домах и складах богатейших купцов, вплоть до Ротшильдов, арестам, судам и сжиганию всех подозрительных по своему происхождению товаров. В январе 1811 г. было оккупировано герцогство Ольденбургское, хотя сын герцога был женат на сестре Александра I и оккупация эта была прямым вызовом русскому двору. В январе 1812 г. по предписанию Наполеона Даву занял и шведскую часть Померании, по Балтийскому побережью, и эта мера окончательно отбросила Швецию (шведским престолонаследником незадолго до того стал французский маршал Бернадот, всегда, правда, относившийся со скрытой враждебностью к Наполеону) в лагерь противников Франции.
172
L. Madelin. Histoire du consulat et de l’Empire, v. VIII, p. 247.
173
«Correspondance», t. XVII, N 13801.
174
«Correspondance», t. XIV, N 11350.
175
С. Lefebvre. Napoleon, p. 393.
176
L. Madelin. Histoire du consulat et de l’Empire, t. VH, p. 161; t. X, p. 403, note 2.
177
Ph. Segur. Histoire de Napoleon et de la Grande armee pendant l’a
178
A. Luminoso Napoleon Iе l’Ingliilteria. Roma, 1897, р. 268.