Очищение

Через какое-то время Цицерон посмотрел на меня и кивнул.

— Друзья мои, — сказал он достаточно громко, чтобы быть услышанным в шуме застольной беседы. — Уже поздно, и Тирон пришел напомнить мне, что я должен закончить свою инаугурационную речь. Иногда я думаю, что консулом должен быть он, а я — только его слугой.

Все рассмеялись, и я почувствовал на себе взгляды присутствовавших.

— Дамы, — продолжил хозяин. — С вашего позволения я похищу ваших мужей на несколько минут.

Он вытер рот салфеткой, которую затем бросил на стол, встал и предложил руку Теренции. Она приняла ее с улыбкой, которая была тем привлекательней, чем реже появлялась. Теренция выглядела как хрупкий зимний цветок, который неожиданно расцвел в лучах успеха Цицерона. Она отказалась от своей вечной бережливости и оделась в манере, которая подходила жене консула и будущего губернатора Македонии. Ее новое платье было расшито жемчугом, а другие, только что приобретенные, драгоценности блестели на ней повсюду. Они украшали ее шею и небольшую грудь, ее запястья, пальцы и темные локоны. Гости вышли, и женщины направились в таблиниум, а мужчины — в кабинет Цицерона. Хозяин приказал мне закрыть дверь, и улыбка удовольствия немедленно исчезла с его лица.

— В чем дело, брат? — спросил Квинт, в руках которого все еще был бокал с вином. — Ты выглядишь так, как будто съел несвежую устрицу.

— Мне бы не хотелось портить вам этот прекрасный вечер, но у меня возникла проблема. — С угрюмым видом Цицерон достал судебное предписание Рабирию и рассказал о сенатской делегации и своем визите к Цезарю, а затем приказал мне: — Прочитай, что сказал этот проходимец.

Я сделал, как было приказано, и когда дошел до последней части предложения Цезаря, то увидел, как все четверо обменялись взглядами.

— Ну что же, — сказал Аттик. — Если ты отвернешься от Катулла и его друзей после все тех обещаний, которые дал им перед выборами, то тебе действительно может понадобиться его защита. Такого они тебе никогда не простят.

— А если я сдержу слово и выступлю против закона популяров, то они признают Рабирия виновным, и я буду вынужден защищать его на Марсовом поле.

— А этого ни в коем случае нельзя допустить, — промолвил Квинт. — Цезарь абсолютно прав. Ты обязательно проиграешь. Любыми способами ты должен передать его защиту Гортензию.

— Но это невозможно. Как председатель Сената, я не могу оставаться нейтральным, когда распинают сенатора. Что же я тогда буду за консул?

— Просто ты будешь живой консул, а не мертвый, — ответил Квинт. — Потому что если выступишь на стороне патрициев, то тогда окажешься, поверь мне, в настоящей опасности. Ведь даже Сенат не будет единым, Гибрида об этом позаботится. Там, на скамейках, есть множество людей, которые ждут не дождутся, когда ты будешь низвергнут. И Катилина — первый из них.

— У меня есть идея, — сказал молодой Руф. — Почему бы нам не вывезти Рабирия из города и спрятать где-нибудь до тех пор, пока все здесь не утихнет?

— А мы сможем? — спросил Цицерон. Затем он обдумал предложение и покачал головой. — Я восхищен твоей храбростью, Руф, но из этого ничего не выйдет. Если мы не отдадим Цезарю Рабирия, то он легко может проделать то же самое с кем-нибудь другим — с Катуллом или Изауриком, например. Ты представляешь, каковы будут последствия?

Все это время Сервий внимательно изучал судебное предписание. У него были слабые глаза, и он держал документ так близко к канделябру, что я испугался, что папирус может загореться.

— Perduellio, — пробормотал он. — Странное совпадение. В этом месяце я хотел предложить Сенату отменить законодательный акт, касающийся Perduellio. Я даже изучил все случаи, когда он применялся. Они все еще лежат на столе у меня дома.

— Может быть, именно там Цезарь и подхватил эту идею? — заметил Квинт. — Ты это с ним никогда не обсуждал?

— Конечно, нет. — Сервий все еще водил носом по документу. — Я с ним никогда не разговариваю. Этот человек — абсолютный негодяй. — Он поднял глаза и увидел, что Цицерон пристально смотрит на него. — В чем дело?

— Мне кажется, я знаю, как Цезарь узнал о Perduellio.

— Как?

— Твоя жена была сегодня у Цезаря, — сказал Цицерон после некоторых колебаний.

— Это абсурд. С какой стати Постумия будет посещать Цезаря? Она его почти не знает. Сегодня она весь день провела у сестры.

— Я видел ее там. И Тирон тоже.

— Ну что ж, может быть и так. Я уверен, что этому есть простое объяснение.

Сервий притворился, что продолжает читать документ. Через некоторое время он сказал низким и обиженным голосом:

— А я все никак не мог понять, почему ты не обсудил предложение Цезаря за столом. Теперь я все понимаю. Ты не хотел открыто говорить в присутствии моей жены на тот случай, если она окажется в его кровати и все ему расскажет!

Момент был ужасно неприятный. Квинт и Аттик смотрели в пол, и даже Руф замолчал.

— Сервий, Сервий, старина, — сказал Цицерон, взяв его за плечи. — Я очень хочу, чтобы ты заменил меня на посту консула. Я тебе абсолютно доверяю. Не сомневайся в этом.

— Но ты оскорбил честь моей жены и тем самым нанес оскорбление и мне. Так зачем же мне твое доверие? — Он стряхнул руки Цицерона с плеч и с достоинством удалился из комнаты.

— Сервий! — позвал его Аттик, который не переносил подобных сцен. Однако бедняга уже вышел, а когда Аттик попытался пойти за ним, Цицерон негромко сказал:

— Оставь его, Аттик. Ему надо говорить со своей женой, а не с нами.

Повисла долгая пауза, во время которой я пытался услышать повышенные голоса в таблиниуме, однако за дверью был слышен только шум уборки.

— Так вот почему Цезарь всегда впереди своих врагов… У него шпионы во всех наших кроватях, — неожиданно рассмеялся Руф.

— Замолчи, — прервал его Квинт.

— Да будь проклят этот Цезарь! — неожиданно закричал Цицерон. — Нет ничего плохого в амбициях. Я сам амбициозен. Но его страсть к власти — это что-то запредельное. Ты смотришь ему в глаза, и кажется, что ты смотришь в черную морскую бездну во время шторма. — Он уселся в кресло и начал пальцами выбивать дробь по его подлокотнику. — У меня нет выбора. Но если я соглашусь на его условия, то смогу выиграть какое-то время. Они ведь работают над своим проклятым законом уже несколько месяцев.

— А что плохого в том, чтобы раздать пустующую землю беднякам? — спросил Руф, который, как и многие молодые люди, испытывал симпатию к популярам. — Ты же ходишь по улицам — люди действительно голодают.

— Согласен, — ответил Цицерон. — Но им нужна еда, а не земля. Чтобы обрабатывать землю, надо иметь знания и действительно пахать без остановки. Хотел бы я увидеть, как те бандиты, которых я видел у дома Цезаря, будут обрабатывать землю с восхода и до заката. Если наша еда будет зависеть от их труда, то мы умрем от голода через год.

— Но Цезарь, по крайней мере, думает о них.

— Думает о них? Цезарь не думает ни о ком, кроме самого себя. Ты что, действительно веришь, что Красс, самый богатый человек в Риме, беспокоится о бедняках? Они хотят устроить благотворительную раздачу земли — причем им самим это ничего не будет стоить — для того, чтобы создать себе армию приверженцев, которые обеспечат им вечную власть. Красс уже давно смотрит в сторону Египта. Одним богам ведомо, чего хочет Цезарь — не удивлюсь, если всего мира. Беспокоятся!.. Правда, Руф, иногда ты говоришь как молодой идиот. Ты что, ничему не научился, приехав в Рим, кроме как азартным играм и походам по публичным домам?

Не думаю, чтобы Цицерон хотел, чтобы его слова прозвучали так грубо, но я увидел, что они подействовали на Руфа как удар кнута. Когда он отвернулся, в его глазах стояли слезы, и не от обиды, а от гнева. Он давно уже перестал быть тем очаровательным подростком, которого Цицерон когда-то взял себе в ученики, и превратился в молодого человека с растущими амбициями — к сожалению, Цицерон этого не заметил. Руф больше не принимал участия в обсуждении, хотя оно и продолжалось еще какое-то время.