Очищение

— Граждане, — начал Цицерон. — Ни один консул не вмешается с легким сердцем в священный процесс выборов. Особенно это касается меня, который обязан всем, что у него есть, выбору народа Рима. Но вчера мне сообщили о заговоре, цель которого — нарушить этот священный ритуал; о заговоре, интриге, сговоре отчаявшихся людей, которые хотели воспользоваться суматохой дня голосования, чтобы убить вашего консула, вызвать хаос в городе и, воспользовавшись этим, захватить власть в стране. И этот недостойный план был разработан не где-то за границей, не в криминальном подполье, но в самом сердце нашего города, в доме Сергия Катилины.

Сенаторы молча выслушали, как Цицерон зачитал анонимную записку Курия («Ты будешь убит завтра, во время голосования») и речь Катилины («Как долго, мои храбрые друзья, мы будем терпеть…»), после чего абсолютно все глаза уставились на Катилину.

— После этого призыва к бунту, — закончил Цицерон, — Катилина удалился со своими соратниками, чтобы уже не в первый раз обсудить, как меня лучше убить. Вот все, что я знаю, граждане, и что я посчитал своим долгом рассказать вам для того, чтобы вы решили, что нам делать дальше.

Он сел. Через какую-то минуту раздался крик: «К ответу!», — и все стали скандировать, бросая эти слова в Катилину, как дротики: «К ответу! К ответу! К ответу!»

Катилина пожал плечами, слегка улыбнулся и поднялся на ноги. Он был мощным мужчиной; одного его физического присутствия было достаточно, чтобы в помещении воцарилась тишина.

— В те далекие времена, когда предки Цицерона спали с козами, или как там еще они удовлетворяли себя в тех горах, с которых он спустился… — Катилину прервал взрыв смеха, который донесся и из той части зала, где сидели Гортензий и Катулл; преступнику пришлось подождать, пока смех не стих. — Так вот, в те далекие времена, когда мои предки были консулами, а Республика была значительно моложе и более жизнеспособной, нами управляли воины, а не юристы. Наш многомудрый консул обвиняет меня в заговоре. Со своей стороны я считаю, что только хочу восстановить справедливость. Когда я смотрю на эту Республику, граждане, то вижу два тела: одно, — он указал на скамьи патрициев и Цицерона, который сидел не шевелясь, — слабое и с глупой головой. Другое, — он указал в сторону Форума за дверями, — сильное, но совсем без головы. Я знаю, какое тело мне нравится больше, и, пока я жив, у него всегда будет голова.

Когда я читаю эти слова сейчас, я не могу понять, почему Катилину не схватили и не обвинили в государственной измене там же, на месте. Но у него были могущественные защитники, и не успел он сесть, как Красс уже был на ногах. Да, Марк Лициний Красс — я мало уделил ему места на этих страницах, но позвольте мне исправиться. Этот охотник за завещаниями умирающих женщин, этот ростовщик, ссужающий деньги под ужасающие проценты, этот владелец трущоб, этот спекулянт и барахольщик, этот бывший консул, лысый, как яйцо, и крепкий, как кремень, — этот Красс мог быть, когда хотел, блестящим оратором, а в то июльское утро он очень старался.

— Простите мне мою бестолковость, коллеги, — сказал он, — может быть, это моя вина, но я внимательнейшим образом выслушал нашего консула — и не услышал ни одного доказанного факта, который бы говорил за перенос выборов хоть на мгновение. Что подтверждает этот так называемый заговор? Анонимная записка? Но ее мог написать сам консул, или нашлось бы множество желающих сделать это за него! Запись речи? На меня она не произвела большого впечатления. Наоборот, она напомнила мне те речи, которые любил произносить наш радикальный «новый человек» Марк Туллий Цицерон до того, как перешел в стан моих друзей — патрициев, сидящих на противоположных скамьях!

Это был очень сильный ход. Красс приподнял полы своей тоги пальцами, раздвинул руки и принял позу деревенского жителя, высказывающего свое просвещенное мнение по поводу овец на рынке.

— Богам известно — и вы все это знаете, и я благодарю за это Провидение, — что я не бедный человек. Я ничего не выигрываю от отмены всех долгов, напротив — многое теряю. Но я не думаю, что Катилина может быть исключен из списка кандидатов или что эти выборы могут быть отложены на основе слабеньких свидетельств, которые мы только что выслушали. Поэтому я предлагаю следующее: голосование должно начаться немедленно, данное заседание должно быть объявлено закрытым, и все мы должны отправиться на Марсово поле.

— Поддерживаю предложение! — выкрикнул Цезарь, вскакивая на ноги. — И требую, чтобы голосование начиналось немедленно, а мы больше не тратили бы время на эту тактику затягивания. Согласно нашим древним обычаям, выборы консулов и преторов должны быть закончены до захода солнца.

Так же, как одно или два зернышка овса могут мгновенно нарушить равновесие тонко отрегулированных весов, так и атмосфера в Сенате мгновенно изменилась. Те, кто обвинял Катилину всего несколько минут назад, теперь во весь голос требовали, чтобы выборы начинались. Цицерон мудро решил поставить вопрос на голосование.

— Настрой Сената очевиден, — сказал он каменным голосом. — Голосование начнется немедленно. — И тихо добавил: — И пусть боги защитят нашу Республику.

Не думаю, что его услышали многие, и, уж конечно, не Катилина и его банда, которые даже не позволили консулу первым покинуть помещение, как того требовала элементарная вежливость. Потрясая кулаками в воздухе, рыча от осознания своего триумфа, они проложили себе дорогу через забитый зеваками вход на Форум.

Цицерон попал в ловушку. Он не мог вернуться домой — его объявили бы трусом. Он должен был следовать за Катилиной, потому что без него, как высшего государственного чиновника, на Марсовом поле ничего не могло начаться. Квинт, для которого безопасность его брата всегда стояла на первом месте и который предвидел именно этот результат, принес в Сенат свой старый армейский нагрудник и настоял, чтобы Цицерон надел его под тогу. Могу сказать, что хозяину эта идея не нравилась, но в тот драматический момент он позволил себя уговорить. В то время как группа сенаторов образовала круг, чтобы закрыть его, я помог ему снять тогу, вместе с Квинтом надел на него нагрудник и опять надел тогу. Твердые металлические края нагрудника были хорошо видны под белой шерстью тоги, но Квинт убедил его, что это только к лучшему: отвлечет внимание убийцы. Защищенный таким образом и окруженный тесной группой сенаторов и ликторов, Цицерон с высоко поднятой головой вышел из здания Сената навстречу шуму и блеску дня голосования.

Население двигалось на запад, в сторону Марсова поля, и мы двигались вместе с потоком людей. Вокруг Цицерона собиралось все больше и больше сторонников, пока, наконец, между ним и толпой не образовалось пять рядов защитников. Большая толпа может быть ужасной — это монстр, который не ощущает собственную силу и который из-за малейшего импульса может качнуться в ту или иную сторону, давя и калеча всех своих участников. В тот день толпа на выборном поле была невероятных размеров, и мы врезались в нее, как топор в деревянное полено. Я находился рядом с Цицероном, и группа наших защитников крутила и двигала нас до тех пор, пока мы не выбрались на место, предназначенное для консула. Оно состояло из длинной платформы, на которую вели ступеньки, и палатки, находившейся за платформой, где он мог бы отдохнуть. С одной стороны от платформы находился загон для кандидатов. Сейчас в нем присутствовали около двадцати человек, потому что в тот раз выбирались оба консула и восемь преторов. Катилина разговаривал с Цезарем, и когда они увидели, что появился Цицерон, с красным от жары лицом и в броне, оба они рассмеялись и стали показывать на него пальцами.

— Мне не надо было надевать эту гадость, — пробормотал Цицерон. — Из-за нее я потею, как свинья, а она даже не защищает мою голову и шею.

Но поскольку голосование и так задержалось, у него не было времени снять броню, и консул немедленно начал совещание с авгурами. Они объявили, что знамения были хорошими, и Цицерон велел начинать процедуру. Вместе с кандидатами он забрался на платформу и недрогнувшим голосом прочитал наизусть все необходимые молитвы без единой ошибки.