Очищение

В тот же вечер к Цицерону пришел Сервий. Он резко отказался от предложенного вина и потребовал сказать ему, верны ли слухи.

— Какие слухи?

— Слухи о том, что ты отказался от меня и теперь поддерживаешь Мурену.

— Конечно, нет. Я буду голосовать за тебя и любому, кто меня спросит, посоветую сделать так же.

— А тогда почему ты решил уничтожить мои шансы, согласившись наполнить город легионерами Мурены на неделе выборов?

— Дата триумфа полностью зависит от триумфатора, то есть от Лукулла. — Ответ Цицерона был правдой с точки зрения закона, но совершенно не соответствовал действительности. — Ты уверен, что не хочешь выпить?

— Ты что, действительно считаешь меня глупцом? — Согнутую фигуру Сервия распирали эмоции. — Это же ничем не прикрытый подкуп. И я честно предупреждаю тебя, консул: я предложу Сенату закон, который сделает противозаконными любые банкеты или празднества, проводимые кандидатами или их доверенными лицами накануне выборов.

— Послушай, Сервий. Позволь, я дам тебе маленький совет. Деньги, игры и другие развлечения всегда были частью предвыборной кампании, ею они и останутся. Ты не можешь просто сидеть и ждать, когда люди за тебя проголосуют. Ты должен устраивать представление. Проследи, чтобы тебя везде сопровождала большая группа твоих сторонников. Потрать немного денег, ведь ты можешь себе это позволить.

— Это называется подкупом избирателей.

— Нет, это называется подогреванием их интереса. Помни, что большинство избирателей — бедняки. Они должны знать, что их голос имеет свою цену и «большой» человек готов платить за их поддержку, хотя бы и раз в году. Потому что это все, что у них есть.

— Цицерон, ты меня поражаешь. Я никогда не ожидал, что римский консул скажет подобное. Власть полностью разложила тебя. Я представлю свой закон завтра. Катон меня поддержит, и я надеюсь на твою поддержку — иначе страна сделает выводы.

— Вот он, типичный Сервий! Юрист, а не политик! Ты что, вправду не понимаешь? Если люди увидят, как ты собираешь компромат, вместо того чтобы вести предвыборную агитацию, они решать, что ты потерял уверенность в себе! А во время предвыборной кампании это самое страшное.

— Пусть думают, что хотят. Решать будут суды. Для этого они и существуют.

На этом они расстались. Сервий был прав в одном: Цицерон, как консул, не мог позволить, чтобы его заподозрили в поддержке подкупа. Он был вынужден поддержать закон об изменении порядка финансирования предвыборной кампании, который собирались внести Сервий и Катон.

Обычно предвыборная кампания продолжалась четыре недели, однако эта шла все восемь. Были потрачены невероятные средства. Патриции создали фонд в поддержку Силана, и каждый сделал свой взнос. Катилина получил финансовую поддержку от Красса. Лукулл выделил один миллион сестерций Мурене. Только Сервий демонстративно не тратил ничего, а ходил с вытянутым лицом вместе с Катоном в сопровождении группы секретарей, которые фиксировали каждое нарушение в расходовании средств. Рим постепенно заполнялся ветеранами Мурены, которые разбили лагерь на Марсовом поле. Там они находились днем, а вечером появлялись в городе, совершая набеги на таверны и публичные дома. Катилина ответил вызовом своих сторонников с северо-запада, из Этрурии. Злобные и отчаянные, они появились из девственных лесов и болот этого беднейшего региона: бывшие легионеры, бандиты и пастухи. Публий Корнелий Сулла, племянник бывшего диктатора, который поддерживал Катилину, заплатил за гладиаторов, которые пришли якобы развлекать, но в основном для того, чтобы запугивать. Во главе этой банды профессионалов и любителей стоял бывший центурион Гай Манлий, который тренировал их в полях напротив Марсова поля. Между двумя группами начались ужасные стычки. Кого-то забивали дубинками, кто-то тонул. Когда в Сенате Катон обвинил Катилину в организации этих беспорядков, тот медленно поднялся на ноги.

— Если разожжен костер, который угрожает моему благополучию, я не стану заливать его водой — я его просто уничтожу.

Повисла тишина, однако, когда смысл этих слов дошел до присутствовавших, в зале раздались возгласы: «Слушайте, слушайте!» — потому что это был первый раз, когда Катилина публично намекнул, что готов к применению силы. Я стенографировал дебаты, сидя на своем обычном месте, ниже и левее от Цицерона, который восседал в своем курульном кресле. Сразу же разглядев свой шанс, он встал и поднял руку, требуя тишины:

— Граждане, все это очень серьезно. Мы должны хорошо понимать значение того, что мы только что услышали. Клерк, прочитай собранию слова Сергия Катилины.

Я даже не успел испугаться, когда в первый и последний раз обратился к Сенату Римской республики:

— Если разожжен костер, который угрожает моему благополучию, я не стану заливать его водой, а просто уничтожу его.

Я произнес это как можно громче и быстро сел. Мое сердце билось так, что, казалось, сотрясалось все мое тело. Катилина, все еще стоя на ногах и склонив голову набок, смотрел на Цицерона с выражением, которое я едва могу описать: в нем были высокомерие, презрение, неприкрытая ненависть и, может быть, даже немного страха. Это была смесь чувств, которые могут заставить отчаянного человека совершать отчаянные поступки. Цицерон, сделав свое замечание, махнул Катону, чтобы тот продолжал. Только я был достаточно близко к нему, чтобы увидеть, как дрожали его руки.

— Слово все еще принадлежит Марку Катону, — произнес он.

В тот вечер Цицерон попросил Теренцию переговорить с нашим информатором, любовницей Курия, и попытаться выяснить, что конкретно Катилина имел в виду.

— Скорее всего, он понял, что проиграет, и это делает его опасным. Он может спланировать нарушение голосования. «Уничтожу»? Попробуй узнать, может быть, она знает, почему он использовал именно это слово.

Триумф Лукулла должен был состояться на следующий день, и, естественно, Квинт боялся за безопасность Цицерона. Но поделать ничего было нельзя. Изменить путь шествия было невозможно, потому что он определялся древней традицией. Толпы будут многочисленны, и убийце будет легко воткнуть длинный меч в консула, а затем скрыться в толпе.

— Это всегда так, — сказал Цицерон. — Если человек решил тебя убить, он это сделает. Особенно если при этом не боится умереть. Нам придется положиться на волю Провидения.

— И на братьев Секстов, — добавил Квинт.

Ранним утром следующего дня Цицерон вывел весь Сенат на Марсово поле к вилле Публика, где Лукулл расположился перед своим въездом в город, окруженный палатками своих ветеранов. С высокомерием, характерным для него, Лукулл заставил сенаторов подождать его некоторое время, а когда он, наконец, появился, полководец был одет в одежду из золота, а лицо его было выкрашено красной краской. Цицерон зачитал официальное решение Сената, а затем передал ему лавровый венок. Лукулл высоко поднял его и медленно повернулся на 360 градусов, под приветственные крики ветеранов, а затем водрузил венок на голову. Поскольку я теперь считался сотрудником казначейства, я занял свое место в процессии, после магистратов и сенаторов, но перед военными трофеями и пленниками: несколькими родственниками Митридата, младшими придворными и его генералами. Мы вошли в Рим через Триумфальную арку, и главное, что осталось у меня в памяти, была удушающая летняя жара и искаженные криками лица людей, толпящихся вдоль нашего пути. В воздухе висел резкий запах быков и мулов, которые тащили повозки, груженные золотом и предметами искусства. Мычание животных смешивалось с криками зевак, а где-то далеко за нами, как отдаленный гром, раздавалась железная поступь легионеров. Должен сказать, что атмосфера была довольно неприятной — весь город провонял запахом животных и походил на настоящий виварий. Эта вонь преследовала нас, даже когда мы прошли через Большой цирк, поднялись по виа Сакра до Форума и остановились там, ожидая остальную процессию. У входа в государственную тюрьму стоял палач, окруженный своими помощниками. Он был мясником и выглядел как мясник — приземистый и широкий в своем кожаном переднике. Здесь толпа была самой густой. Как всегда, людей притягивала близость смерти. Несчастные пленники, скованные за шею друг с другом, с лицами, красными от солнечных лучей, под которые они попали после нескольких лет, проведенных в темноте, отводились один за другим помощниками палача в здание, где их душили. К счастью, это делалось не на виду у толпы, однако я видел, как Цицерон, разговаривая с Гибридой, старался не смотреть в ту сторону. В нескольких шагах от него Катилина наблюдал за действиями первого консула с каким-то похотливым выражением лица.