Страница 76 из 112
Всех предал я,
дойдя до точки,
не разом,
а поодиночке.
Что мог я
в этой мясорубке?
Я — 1гаМог I
Олега,
Любки,
Ошибся в имени Фадеев...
Но я не из шпиков-злодеев,
Я поперек искромсан,
вдоль.
Не я их выдал —
моя боль...»
Он мне показывает палец,
где вырван был при пытке ноготь,
и просит он,
беззубо скалясь,
его фамилии не трогать.
«Вдруг живы мать моя,
отец?!
Пус1ь думают, что я —
мертвец.
За что им эта уег^иепха?» 2 —
и наливает ром с тоской
предатель молодогвардейцев
своей трясущейся рукой...
В бытность мою пионером неподалеку от метро
«Кировские ворота», в еще не снесенной тогда биб-
лиотеке имени Тургенева, шла читательская конфе-
ренция школьников Дзержинского района по новому
варианту романа «Молодая гвардия».
Присутствовал автор — молодоседой, истощен-
но красивый. Переделка романа, очевидно, далась
1 Предатель, (исп.).
2 Позор (исп.).
ему нелегко, и он с заметным напряжением вслуши-
вался в каждое слово, ввинчивая кончики пальцев
п белоснежные виски, как будто его скульптурную
голову дальневосточного комиссара мучила непре-
рывная головная боль.
Мальчики и девочки в пионерских галстуках, дер-
жа в руках шпаргалки, на сей раз составленные с го-
рячим участием учителей, пламенно говорили о том,
что если бы они оказались под гестаповскими пытка-
ми, то выдержали бы, как бессмертные герои Крас-
нодона.
Я незапланированно поднял руку. В президиуме
произошел легкий переполох, но слово мне дали.
Я сказал:
— Ребята, как я завидую вам, потому что вы так
| нерены в себе. А вот у меня есть серьезный недо-
статок. Я не выношу физической боли. Я боюсь шпри-
цем, прививочных игл и бормашин. Недавно, когда
мне выдирали полипы из носа, я страшно орал и да-
же укусил врача за руку. Поэтому я не знаю, как бы
я вел себя во время гестаповских пыток. Я торжест-
венно обещаю всему собранию и вам, товарищ Фа-
деев, по-пионерски бороться с этим своим недостат-
ком.
Величественная грудь представительницы гороно
тяжело вздымалась от ужаса. Но она мужественно
держалась, в последнее мгновение заменив крик об-
щественного возмущения, уже высунувшийся из ее
скромно накрашенных губ, на глубокий педагогиче-
ский вздох.
— Этот мальчик — позор Дзержинского райо-
на...— сказала она скорбным голосом кондитера из
«Трех Толстяков», когда в любовно приготовленный
им торт с цукатами и кремовыми розочками плюх-
нулся влетевший в окно продавец воздушных ша-
ров. — Надеюсь, что другие учащиеся дадут достой-
ный отпор этой вражеской вылазке...
Неожиданно для меня из зала выдернулся Ким
Карацупа, по кличке Цупа, который сидел на парте
за моей спиной и всегда списывал у меня сочинения
по литературе. Цупа преобразился. Он пошел к три-
буне не расхлябанной марьинорощинской походоч-
кой, обычной для него, а почти строевым шагом, как
на уроках по военному делу. Цупа пригладил рыжие
вихры и произнес голосом уже не пионера, а пионер-
вожатого:
— Как сказал Короленко: «Человек создан для
счастья, как птица для полета». Но разве трусы, бо-
ящиеся наших советских врачей, могут летать? Та-
ких трусов беспощадно заклеймил Горький: «Рож-
денный ползать летать не может». Трусость ужей не
к лицу нам, продолжателям дела молодогвардейцев.
Мы, пионеры 7-го класса «Б» 254-й школы, едино-
душно осуждаем поведение нашего одноклассника
Жени Евтушенко и думаем, что надо поставить во-
прос о его дальнейшем пребывании в пионерской ор-
ганизации...
— Ну почему единодушно? Говори только за се-
бя,— услышал я голос моего соратника по футболь-
ным пустырям Лежи Чиненкова, но его выкрик пото-
нул в общих аплодисментах.
— Постойте, постойте, ребята... — вставая, ска-
зал неожиданно высоким, юношеским голосом Фаде-
ев. Лицо его залил неестественно яркий, лихорадоч-
ный румянец. — Так ведь можно вместе с водой и
ребенка выплеснуть... А вы знаете, мне понравилось
выступление Жени. Очень легко — бить себя в грудь
и заявлять, что выдержишь все пытки. А вот Женя
искренне признался, что боится шприцев. Я, напри-
мер, тоже боюсь. А ну-ка, проявите смелость, подни-
мите руки все те, кто боится шприцев!
В зале засмеялись, и поднялся лес рук. Только
рука Цупы не поднялась, но я-то знал, что во время
прививки оспы за билет на матч «Динамо»—ЦДКА
он подсунул вместо себя другого мальчишку под иг-
лу медсестры.
— Не тот трус, кто высказывает сомнения в себе,
а тот трус, кто их прячет.
Смелость — это искренность, когда открыто го-
воришь и о чужих недостатках, и о своих... Но начи-
нать надо все-таки с самого себя... — сказал Фадеев
почему-то с грустной улыбкой.
Зал, только что аплодировавший Цупе, теперь так
же бурно зааплодировал писателю.
Величественная грудь представительницы гороно
облегченно вздохнула.
— Наш дорогой Александр Александрович дал нам
всем пример здорового отношения к своим недостат-
Кал, когда он учел товарищескую критику и создал
поныв, гораздо лучший вариант «Молодой гвар-
дии», — сказала она-
Фалеев снова ввинтил кончики пальцев в свои
белоснежные виски...
Мой старший сын
ковер мурыжит кедом.
Он мне, отцу,
и сам себе —
неведом.
Кем будет он?
Каким?
В шестнадцать лет
он сам —
еше не найденный ответ.
Аой старший сын стоит на педсовете,
мой старший сын —
мой самый старший сын,
как все на свете
замкнутые дети,—
один.
Он тугодум,
хотя смертельно юн.
Петь у него проклятая привычка
молчать — и все.
К нему прилипла кличка
«Молчун».
По он в молчанье все-таки ершист.
Он взял и не по-нашему постригся,
и на уроке
с грозным блеском «фикса»
учИТбЛЪНИЦЯ крикнула:
«Фашист!»
Кто право аал такое педагогу
бить ложную гражданскую тревогу
и неубийцу —
хоть он утопись! —
убить презренным именем убийц?!
О, если бы из гроба встал Ушинский,
он, может быть, ее назвал фашисткой...
Но надо поспокойней, наконец,
Я здесь необъективен.
Я отец.
Мой старший сын —
он далеко не ангел.
Как я писал:
«застенчивый и наглый»,
стой i он,
как побритый дикобраз,
на педсовет не поднимая глаз.
Молчун,
ходящий в школьных стеньках разин
стоит он
антологией немой
ошибок грамматических и нравственных,
а все-таки не чей-нибудь,
а мой.
Мне говорят с печалью на лице:
«Есть хобби у него —
неотвечайство.
Ну отвечай же, Петя,
приучайся!
Заговори хотя бы при отце!
У вас глухонемой какой-то сын.
В нем —
к педагогам явная недобрость.
Позавчера мы проходили образ
Раскол ьникова...
Вновь молчал, как сыч...
Как подойти к такому молчуну?
Ну почему молчал ты,
почему?»
Тогда он кедом ковырнул паркет
и вдруг отмстил за сбритые волосья:
«Да потому, что в заданном вопросе
вы дали мне заранее ответ...»
И тут пошло —
от криков и до писка:
«Я спрашивала,
как заведено,
по всей методологии марксистской,
по четким уложеньям гороно...
Ну что ты ухмыляешься бесстыже?
Вы видите теперь —
нам каково?
Вы видите, какой ваш сын?»