Завтрашний ветер

мир классической русской и французской литерату-

ры. Но ведь не всем в мире попадаются такие доб-

рые руки. Сложен этот вечный город Париж, в кото-

ром поскрипывает тонкое, умное перо Натали Сар-

рот, а за углом показывают патологически бездар-

ный фильм. Нравственность не имеет права быть

пассивной, когда безнравственность так воинствую-

ще агрессивна. И может быть, наспех замытое, но

не стертое до конца пятно крови на асфальте перед

моим парижским окном у бара, где ночью кого-то

убили,— это результат одного из таких фильмов?

Вот о чем я думал на следующее утро, проходя

мимо этого пятна. А рядом по тротуару шли пари-

жане к своим избирательным участкам. И может

271

быть, многие из них думали о других таких же за-

мытых или потенциальных пятнах, когда проголосо-

вали за перемены.

з

Голосование было тихим, я. бы даже сказал,

чинным. Избирательные участки находились в шко-

лах, в районных магистратах, и около входов с без-

участным видом спокойно переговаривались друг с

другом свежевыбритые ажаны, вполглаза наблюдая

за порядком, которого, впрочем, никто не нарушал.

Бурные майские дни шестьдесят восьмого года ни-

чем не проплескивались в майские дни восемьдесят

первого. Незадолго до дня голосования Жискар

д'Эстен приезжал возложить венок к Вечному огню в

память Неизвестному солдату на Елисейских полях.

Одной из немногих ошибок президента, которые

признал он сам, была отмена празднования Дня

победы над фашистской Германией. Президент объ-

яснял отмену праздника желанием дружбы с ФРГ.

Но многие французы, участвовавшие в Сопротивле-

нии, задавали естественный вопрос: почему одно

противоречит другому? Ошибка была признана, но

запоздало.

Вечером, когда было объявлено о результатах

выборов, десятки тысяч людей собрались на площа-

ди Бастилии, восторженно выплескивая свои на-

дежды на будущее. Впервые президентом Франции

стал социалист. Отнюдь не всех это радовало, но те,

кто не радовался, сидели дома. А те, кто считал эту

победу своей победой, — вышли на улицу. Я поехал

в Латинский квартал — центр событий. Вереницы

недорогих машин медленно ехали вдоль бульвара,

несмотря на дождь, наполненного людьми, и оглуши-

тельно бибикали, музыкой клаксонов выражая свое

отношение. Вдоль бульвара шли рядами школьники

вместе с учителями, распевая «Марсельезу».

На следующий день в кафе «Куполь», прослав-

ленном месте встреч литераторов, я увиделся с Ро-

бером Сабагье — автором 15 романов, 6 книг сти-

хов, двух книг статей и фундаментального шести-

томника «История французской поэзии». Если у

272

Турнье лицо учителя или служащего, то у Сабатье

лицо рабочего. Он из рабочей семьи. Сегодняшняя

французская интеллигенция давно перестала быть

аристократической и стала, по русскому выраже-

нию, «разночинной». Я попросил Сабатье хотя бы

коротко рассказать о главных направлениях совре-

менной французской поэзии.

— Мозаика довольно разнообразная. Есть на-

правление афористическое — Рене Шар, Анри Ми-

ню... Есть направление, которое я бы назвал сан-

франиисской школой. Оно включает в себя много

молодых поэтов, прямо не ангажированных. Среди

ангажированных поэтов выделяется Гийевик. А есть

такие имена, как Пьер Эмманюэль, Жан-Клод Ре-

нар, Пьер Остье, Ив Бонсуар. Это не группа. Каж-

дый из них представляет лишь самого себя, но всех

их объединяет общее уважение к языку, к форме.

Они соблюдают архитектуру ритма (что не всегда оз-

начает соблюдение рифмы). Существуют такие груп-

пы, как «Планетер» в Провансе, «Децентралисты» в

Бретани. Они отталкиваются от фольклорной формы,

НО идут еще дальше. Для них характерно физическое

ощущение природы — они близки вашему Есенину...

Я подумал о том, что трагическая малочислен-

ность поэзии во Франции имеет и свои исключения.

Я рассказал Сабатье о только что происходившем

рачговоре о поэзии с таксистом, который вез меня в

«Куполь». Он прекрасно знает не только француз-

ских поэтов, но и Пушкина, Маяковского и, к мое-

му удивлению, Есенина. Для московского таксиста

это было бы естественно, а вот для парижского...

Сабатье улыбнулся:

— Не принимайте таксистов за народные мас-

I ы Шоферы такси — индивидуалисты, они даже

вынуждены читать, когда нет пассажиров. Рабоче-

му, если он стоит перед изнурительным конвейером

и должен целый день повторять одни и те же дви-

м пня, тяжелее прорваться к поэзии, хотя и здесь

бывают исключения. К тому же поэзия сейчас без

рифм, и она трудней запоминается.

— Что же с матушкой-рифмой?

— Она исчезла из большинства поэтов (за иск-

лючением немногих, например, Пьера Эмманюэля и

ИФНЯ). Когда-то были громкие дискуссии между сто-

273

ройниками рифмы и ее противниками. Теперь они

стихли. Я заметил, что этот вопрос — за или против

рифмы — поднимается сейчас лишь посредственны-

ми поэтами, которые хотят, чтобы их заметили. Ни-

кто не занимается поисками свежих рифм. А вот в

средние века поэты были посмелее и рифмовали да-

же «имаж — арбр».

— Если бы я задал вам вопрос: кто были са-

мые великие пять писателей за всю историю миро-

вой литературы?

Сабатье ответил, не задумываясь:

— Гомер, Данте, Рабле, Уитмен, Толстой.

— А какой ваш самый любимый афоризм?

— Для того чтобы изменить жизнь, надо изме-

нить человека. Но человек не изменяется.

— Считаете ли вы, что это именно так? — спро-

сил я.

— Слишком много доказательств этому, — вздох-

нул Сабатье.

— Но ведь есть и другие доказательства, — не

сдавался я.

— Их не так много, как хотелось бы... Но вы пра-

вы, они все-таки есть, — и Сабатье вдруг пере-

менился, зажегся. — Я радовался вчера результа-

там выборов от всей души. Я всегда себя чувство-

вал левым, таким меня сделала моя биография.

Отец был кузнецом в Оверни. С двенадцати лет я

работал в типографии: мыл машины, подметал полы,

был наборщиком. В своем последнем романе я это

описал. Я вырос в рабочей среде, где социалистиче-

ская ориентация естественна. В 43-м году немцы

хотели увезти в Германию, но я бежал и вступил в

группу Сопротивления. Честно скажу, я не приспо-

соблен для того, чтобы воевать, и во время войны

чувствовал себя иногда Пьером Безуховым на Бо-

родинском поле. А когда я увидел в этой роли Бон-

дарчука, то сказал себе: это я в молодости.

— Верите ли вы, что человечество может услы-

шать голос поэта, восстающего против социальной

несправедливости?

— О, если я в чем-то уверен, так это в силе че-

ловеческого голоса! Роль поэта — это роль такого

голоса, который должен быть услышан всеми людь-

ми. Так было, начиная с Орфея. Я не считаю, что

274

одни люди должны считаться маленькими, а дру-

гие — большими. Это мое чисто писательское и по-

литическое убеждение.

Распрощавшись с Робером Сабатье и шагая по

парижским улицам под шумящими каштанами, вы-

бросившими в воздух свои накопленные за зиму в

почках белоснежные цветы, и небольшими, но тоже

честно зеленеющими кустами, я вспомнил слова На-

1 ал и Саррот: «Необязательно любить только боль-

шие деревья».

За три недели, проведенные в майском Париже,

я не изменил своей привычке бегать 4—5 километров

каждое утро. В районе, где я жил, к сожалению, не

было больших парков. Надев свои кеды с еще при-

липшей к ним переделкинской землей, я бегал по