Страница 50 из 52
Верн кивнул.
– О господи. Уже. Быстро здесь все происходит. – Карл прошелся по офису. – Только вы и я. А где Барбара Малер? Интересно взглянуть, какая она.
– Она была здесь недавно. К концу недели появится. Времени у нее много.
Карл поерзал. Еще раз беспокойно прошелся туда-сюда, потирая руки.
– Господи, до чего здесь тоскливо.
– Пожалуй. – Верн снова сел за стол.
– Не возражаете, если я пойду поищу ее? – спросил Карл.
– Зачем?
– Просто интересно взглянуть, кто она.
Верн вздохнул.
– Валяй, если хочешь.
– Спасибо. – Карл взялся за ручку двери. – В конце концов, ближайшие две недели нам все равно предстоит провести вместе. – Он открыл дверь и вышел наружу, на темное крыльцо.
– До свидания, – безжизненно сказал Верн. Он слушал, как затихали вдали шаги Карла по гравию.
Барбара Малер. Ну, ему-то нелюбопытно. Он прекрасно знает, как она выглядит.
И много чего еще. Верн закурил сигарету, положил ноги на стол. Барбара – какая ирония. Надо же, чтобы из такого сонма людей это оказалась именно она! Он криво ухмыльнулся. Прямо как нарочно подбирали. Да, неделя обещает быть интересной. Как-то она себя поведет? Будет ли притворяться, что…
Хотя, конечно, времени прошло немало. Может, она и вправду забыла.
Когда же они встретились впервые? Это было в Касле, но вот в каком году? Много, много лет назад. Касл. Его мысли начали путаться. Какая ирония! Была какая-то вечеринка. Он встретил ее на вечеринке. Она сидела на стуле. Нет: на кушетке.
Она сидела на кушетке. А он принес ей выпить.
Верн Тилдон смотрел на девушку, сидевшую на краю кушетки. Он пытался понять ее, раз и навсегда уяснить себе, что она за человек. Она похожа на… как бишь ее звали? Вивиан. Только у Вивиан волосы были подлиннее и гладкие. А у этой девушки волосы жесткие, короткие и тяжелые. Как грива. Коротко стриженные, они напоминали шлем. Он почувствовал, что улыбается ей, и, наконец, выражение ее лица тоже смягчилось, и она улыбнулась в ответ.
– Меня зовут Барбара Малер, – сказала она.
Он задумался. Еврейка? Немка?
– У вас фамилия, как у композитора. И пишется также?
– Как?
– Как у Густава Малера. Или вам не говорили?
– Не знаю, – последовала пауза.
– А что же вы знаете? – И он громко рассмеялся. Девушка смотрела в пол. Он не мог понять, рассержена она или смущена. Для него, знавшего многих девушек, знакомившегося с ними в похожих обстоятельствах, именно первые моменты решали все. Он либо нравился девушке, либо нет. Если нет, он просто уходил. Он был слишком стар, чтобы переживать из-за этого.
Жизнь представлялась Верну короткой штукой. Он никогда не жил с ощущением вечности, протянувшейся перед ним. То, что ему хотелось, он рассчитывал получить в отрезок времени столь короткий, что он практически видел его конец. И вовсе не воображал, что та жизнь, которая ему по вкусу, будет продолжаться всегда. Глядя на молчащую девушку, он ждал и готовился к следующему шагу, к знаку, который даст ему понять, оставаться или отчаливать. На другом конце комнаты как раз появилась длинноволосая блондинка: она только что вошла и осматривалась. Стройная, большеглазая, полногрудая, она стояла и ждала. Он снова глянул на Барбару.
– Вы, наверное, думаете, что я жутко глупая, – прошептала та.
Верн снова расхохотался.
– Не возражаете, если я присяду? Вы ведь не претендуете на всю кушетку целиком или как?
Она потрясла головой. Он думал: что вы за птица, юная девушка? Похоже, довольно крепкий орешек. И еще он подумал: но это не все. Нет, далеко не все.
Он сел и поставил стакан себе на колено. Широко раздвинул ноги. Пальцы Барбары теребили нитку, торчавшую из обивки кушетки. Он следил за ней. Оба молчали. Верн знал, как непросто понять, что творится в голове у женщины, что она может выдать в следующую минуту. Он приучил себя навязываться им едва ли не силой и стремительно идти напролом. И либо бесповоротно проигрывал с самого начала, либо получал свое. Он давно уже не пытался постичь сложную работу женского мозга.
– Вы здесь всех людей знаете? – спросила Барбара.
– Некоторых. Я ведь не в Касле живу. Я из Нью-Йорка. Сюда приехал ненадолго отдохнуть от дел. Пора возвращаться.
– Вы из Нью-Йорка? А что вы там делаете?
– Работаю на радио. Даже веду программу о джазе. «С миру по нитке» называется. Неужели не слышали?
– Я из Бостона. «С миру по нитке»? И что у вас за джаз?
– Музыка для музыкантов. Прогрессив. Не какой-нибудь дудл-ди-допдоп, а настоящие джазовые эксперименты. Рейберн, Ширинг. Брубек.
– А Новый Орлеан, Чикаго?
– Есть немного, иногда и на них поступают заявки. Джаз – вещь становящаяся, не забывайте. Нельзя вечно писать и играть музыку, которая умерла. И новоорлеанский, и чикагский джаз были продуктами определенной среды. Чикагский джаз родился в дешевых клубах и барах времен депрессии, это прошло. Джаз – отражение времени, как и любая музыка. Сегодня так же невозможно искренне играть чикагский джаз, как Дариус Мийо не может писать как Моцарт.
На лице Барбары отразилась внутренняя борьба.
– Но разве такие люди, как Ори или Банк Джонсон…
– Были хороши. В свое время. И Бах был прекрасный композитор. Но это не значит, что все должны и дальше писать как Бах. Я хочу сказать, что…
И тут же осекся, ухмыляясь.
– Может, нам лучше не говорить о джазе. По-моему, мы не сойдемся во мнениях.
– Вовсе нет, – сказала Барбара. – Продолжайте. У вас своя программа? В какое время она идет?
– В девять вечера по четвергам. Обычно я ставлю пластинки и радиозаписи. Иногда приглашаю живых музыкантов. В последний раз их было пятеро. Квинтет Эрла Питерсона. Знаете?
– Нет.
– Прогрессив, но мягкий. Многим напоминает Дебюсси.
– Я плохо знаю классику.
– Терпеть не могу это слово, – сказал Верн. – От него пахнет музейной пылью. Да и вообще, какой Дебюсси классик? А как насчет Генри Ковелла? Или Чарльза Айвза?
Он видел, что она понятия не имеет, о чем он говорит. И потихоньку подбирал ей место в своей классификации. Ему стало легче. Для него не существовало женщин как индивидуальностей, каждую из которых следовало разгадать. Женщины были типами, разновидностями. Стоило ему понять, к какому типу относится та или иная из них, и общение с ней сильно упрощалось.
– Послушайте, что играют сейчас, – сказал он вдруг. Пары перестали танцевать и расселись вокруг проигрывателя слушать.
Барбара прислушалась. Пару минут спустя она повернулась к Верну.
– Все, что я слышу, – это много грохота.
Двое-трое слушателей, встревоженные звуками ее голоса, обернулись и уставились на нее. Она ответила им взглядом в упор.
– Осторожно, – шепнул Верн. – Они на это молятся. Это здешний божок.
– Что это?
– Концерт Бартока для двух фортепиано и ударных. Требует привычки. Как сыр с плесенью.
– Мне нравится кое-что из симфоний Бетховена.
Когда пьеса закончилась, появились Пенни и Феликс. Поздоровались с Верном.
– Вы знакомы с Барбарой? – спросила Пенни.
– Познакомились только что. Под звуки барабанов и цимбал.
– Мне не нравится эта вещь Бартока, – сказал Феликс. – Не вижу в ней смысла. Кто бы что ни говорил.
– А откуда вы друг друга знаете? – возмутилась Барбара. – Здесь все со всеми знакомы, кроме меня.
– Ты сама виновата, – ответила Пенни. – Вечно ты отбиваешься от компании, а потом жалуешься. Мы познакомились с Верном, как только пришли. Ты, кажется, задержалась, чтобы написать домой.
– Принести кому-нибудь выпить? – спросил Феликс.
– Мне не надо, – ответила Пенни. – Если я выпью еще хоть что-нибудь, то упаду. Надо сказать Тому, чтобы смешивал послабее. Впереди еще два часа.
В толпе зашевелились. Какой-то человек ходил от группы к группе, собирая деньги.
– Это еще для чего? – спросил его Феликс.
– Бухло на исходе, приятель, – ответил тот. – Не жмись, будь хорошим мальчиком.