Валютчики

— Дома не держу лишнего, чтобы не привлекать любопытных взоров, — не спуская глаз, продолжал рассуждать я. — Чтобы не давать пищи для домыслов даже женщинам. Вам ничего не светило, — услышав, что по ступенькам решили пройтись, я закончил. — Так что, дурней поступка придумать нельзя. Теперь дергайте отсюда поскорее, иначе ответная реакция и звонок в милицию будут обеспечены.

Мой вид, шагающая по лестнице женщина, сделали свое дело. Первым соскочил с выступа пребывающий на вторых ролях, способный лишь на добивание, пентюх. Стараясь не подать вида, скрылся за дверями черноглазый отморозок, наверное, мечтающий доказать пацанам, что живет «по понятиям». Третьей, округлив глаза, мимо проскользнула молодая женщина с высокими грудями. Когда переступила порог поломанной дверной створки, оглянулась.

— Ко мне зайдешь? — с подобием улыбки на стянутых губах пригласил я.

— Нет… Лучше в следующий раз, — пятясь к выходу, не сразу нашлась красавица.

— Как хочешь, — сразу успокоился я.

Когда вошел в квартиру, от происшествия не осталось следа. Выдернул из кармашка в сумке пачку долларов, бросил на стол. Включил телевизор, побродил по комнате взад — вперед. Набравшись решимости, шагнул на кухню, нашарил за шкафчиком бутыль с отбеливателем для белья. Снял с подоконника кастрюлю, сунул в нее баксы, залил их раствором. Минуты через две перевернул, помешал. Еще через минуту выплеснул потемневший состав в раковину, брусок замочил в воде. Пополоскав, кастрюлю задвинул на место. Затем взял ножницы, острый конец просунул сбоку пачки, срезал нитки, попробовал разделить на две части. Она подалась. Скорее всего, валюта пролежала под тяжелым гнетом. Народ на уловки хитер. Не подумаешь, что может что-то быть, а оттуда попискивает. Разгребешь — птенцы лейтенанта Шмидта. На поруки просятся. Толстяк решил спрятать доллары, чтобы ни одна собака не подкопалась. Они спрессовались, отсыревшие, покрытые специальным составом для защиты от вредной внешней среды. Отбеливатель растворил от железных волосков ржавчину, слизал защитный слой. Наш, отечественного производства, выпущенный одним из периферийных предприятий. Наша продукция растащила бы магниты. Потряхиваниями с постукиваниями растормошив пачку до состояния, когда края купюр сдвинулись, слой за слоем принялся уменьшать прямоугольник, пока не истончился он до нескольких банкнот. Попробовал отслоить первую бритвой. Понял, что здесь подойдет деревянная щепочка. Работа пошла веселее. Когда позвонили в дверь, успел обклеить двадцати долларовыми бумажками половину кухни. О свойствах отбеливателя растворять не только чернила, ржавчину, но и защитный слой долларов, я знал давно. Пользоваться приходилось редко. Главное, не передержать, иначе домосработанный химикат сожрет и портрет президента Америки с окружающей символикой, оставив расползающийся на глазах белый прямоугольник.

На площадке стояла Татьяна. За суматохой забыл о переговорах и в какой день встречаемся.

— С чего такой сосредоточенный, — подставляя щеку для поцелуя, с раскатистым «р» поинтересовалась она — Никто не звонил?

— А кто должен!

— Который нас доставал, например.

— Нет, — поморщился я.

Бывшая любовница Людмила затрахала телефонными трелями не только меня, но и женщин, появлявшихся после. Что только не делал: отключал аппарат, обещал выдернуть ноги, разбить стекла в окнах, натравить алкашей — угрозы не помогали. Словно поняла, что угрозы осуществить не смогу, потому что принадлежу к другому типу людей. Тогда пошел к участковому инспектору, рассказал ему о сотне сигналов в день, о незваных приходах со стояниями под дверями, под окнами, со стуками кулаками. С десятком писем на целые тетрадки, в которых Людмила горела желанием взять реванш за разбитую молодую жизнь.

— Что вы хотите от больной женщины? — неожиданно спросил участковый. — Сын побывал в Ковалевке с приступами шизофрении, инвалид второй группы, как и его мать. Обе двоюродных сестры тоже страдают головными проблемами, на инвалидности.

— Про сестер, конечно, слышал, — смутился я. — А сын попал в Ковалевку после белой горячки.

— Нет, уважаемый. У этой семьи проблемы наследственные, — усмехнулся участковый. — Вам нужно было присмотреться, прежде чем знакомиться и ложиться с ней в постель. Кстати, на вас заявление тоже имеется. Стоите на базаре, скупаете доллары с золотом, другими изделиями из драгоценных металлов. Что вы на это скажете?

— Здесь она права, — развел я руками. — Простите, но что не запрещено, то разрешено. Закон отменять никто не собирался.

— Претензий нет. В отношении бывшей любовницы можем обещать лишь одно: как только поведение станет угрожать обществу, направим на лечение в Ковалевку. Пока проведем разъяснительную беседу.

— Спасибо, — надевая шапку, направился я к выходу. Когда собрался закрывать дверь, услышал голос участкового:

— Заходите, товарищ писатель. Но будет лучше, если этот вопрос решите сами. Как улаживаете их на рынке…

Пока Татьяна расчесывала волосы перед зеркалом, я прошел на кухню. Прикрыв дверь, собрал двадцатки, сунул в ящик стола. На тех, которые подсохли, бумага стала тоньше, шершавее. Еще немного, и мог бы передержать. Тогда баксами в дырках стены неприлично было бы обклеивать.

— Что делаешь? — послышался голос любовницы. — Ты не рад моему приходу?

— Чайник ставлю, — загремел я чайником. — Ужинать будешь?

— А что есть?

— Могу сварганить яичницу с колбасой. Сок апельсиновый, крекер с сыром. Халва арахисовая. Кстати, ждал тебя вчера.

— Сын решил продать свою «восьмерку», — появилась на пороге Татьяна. Облокотившись о лудку, вздохнула. — Деньги просит на новую машину. Я против. Мать раз в год до работы подвозит. Да и средств нет.

Когда мы познакомились, новая пассия сказала, что все будет, если получится с совместной жизнью. Узнав поближе, поняла, что кроме литературы, издания собственной книги, думать ни о чем не желаю. Намеки, что «все есть», прекратились. Я действительно жил обособленной от общества жизнью. Довольствовался заработком и не чужими мыслями об окружающем мире. Друзья Татьяны показались пустыми обывателями с извечными проблемами, каких у большинства населения России мешок с маленькой тележкой. Им я тоже не понравился. После деятельного начальничка, с уходом из конторы создавшего бригаду шабашей слесаря — газовика с «мерсом», с дачей, мне в данном обществе, уважающем лишь монету в кармане, делать с выводами о смысле жизни, возникновении Вселенной, было нечего. От прежнего любовника товарищи Татьяны таяли снеговиками под батареей отопления. Поэтому, слова, что денег на новую машину нет, я пропустил мимо ушей.

— Что хочешь отведать? — переспросил я. — Проходи в комнату, я приготовлю и принесу.

— Посмотрю сама.

Открыв дверцу холодильника, Татьяна оттопырила круглый зад, к которому сразу дурашливо пристроился.

— Перестань…сексуальный маньяк. Кроме знакомых сырков да куска колбасы нести нечего. Борщ когда доешь?

— Кастрюлька большая.

Посмотрев по телевизору заседание госдумы о мерах по повышению благосостояния народа, о новых путях развития, о том, что народные избранники обязаны пересесть на отечественные машины, мы выключили аппарат и занялись любовью. Татьяна жадно хапала меня, словно только вошла во вкус. Семнадцать лет обходилась нечастыми посещениями газовика. Мы кувыркались до тех пор, пока не вспомнили о выкипевшем чайнике. Потом обхватили каждый свою подушку и заснули.

Ожидаемого дохода от пачки двадцати долларовых ассигнаций не получалось. Когда принес ее на базар, ребята отказались принимать. Многие купюры побелели, другие стали такими тонкими, что светились насквозь. Попадались надорванные, или шершавые как наждачная бумага. Отбеливатель слизал защитный слой, хлопчато — шелковая основа затопорщилась волокнами. Этого оказалось выше головы, чтобы менялы уловили суть дела.

— Долго шмурыгал? — Протягивая банкноты между подушечками на пальцах, интересовались они. — Еще немного, получилось бы как у того фокусника: вот она была — и нету.