Валютчики

После убийства парня с Соборного прошло несколько дней. Апрельский вечер опускался на город. Если бы не груз проблем, можно порадоваться чистому, пока не выцветшему, небу. Но выпуск книги откладывался. В последний раз Пучков заявил, что цены растут, за двадцать пять тысяч напечатать невозможно. За сорок две он будет стараться. Я понял, и за такую сумму не выйдет. Он будет тянуть время, пока не намотает на лапу жилы. Попросив вернуть сумму за вычетом набранного текста, я откланялся. Один из литераторов сообщил, что не получу ни копейки, на обмане кубанский крестьянин живет и процветает. Я неопределенно усмехнулся. Однажды в разговоре с кукловодом, тогда все было в норме, я затронул серьезные темы по поводу бытия. Пучков словно впитывал в себя слова. Чуть позже спросил:

— Ты еврей?

— Русак с примесью тататро-татаро-монгольскойкрови, да крови деда, терского казака, — смешался я. — А что?

— Ничего, — постучал карандашом по столу Пучков. — Грамотно излагаешь.

Тогда понял, что для пучковых, баевых, поповых, ельцыных, горбачевых, соображающий человек ассоциируется с грамотным евреем, потому что сами до десяти считают с трудом, несмотря на то, что партия посылала учиться в высших партийных школах, назначала на высокие должности. Они так и остались холопами, кожей ощущающими исконное рубище. Я вышел за дверь, в очередной раз разочарованный. С иконником разобрался. Хотя за самовар не получил ни копейки — при чистке на корпусе проступили несколько сквозных просечек — сожаления не испытывал. Всегда так, рассчитываешь на большее, получаешь, что сумеешь урвать.

От мыслей отвлек хлопок ладони по плечу. Рядом стоял убийца, фоторобот которого висел на столбе при входе на рынок. В мозгу пронеслась мысль, что прекрасный вечер может оказаться последним. С интересом посмотрел на парня с правильными чертами лица, на руки, чтобы увидеть марку пистолета. Ничего не было. Лишь подрагивали музыкальные пальцы.

— Как твоя книга? — Задал вопрос убийца. — Продвигается по издательским кабинетам? Или застряла?

— О, сколько вопросов, — развернулся я к парню. — У меня даже подозрение возникло, что отслеживаешь мою рукопись. Зачем тебе это?

— Как интеллигентный человек, я уважаю и понимаю творческих личностей, — ответил тот, оценивая обстановку за моей спиной, снова вглядываясь в зрачки. — Поэтому спрашиваю о писательских радостях, которые всегда на первом месте.

— Успехов нет, надежды тают. Книжный рынок заполонили заграничные издания, низкосортные детективы. Наше родимое стадо, взращенное на графоманских опусах, густо замешанных на плагиате, скоро вновь начнет отпускать рога и копыта. Тебя интересует это?

— Меня беспокоит судьба могучей русской литературы, — покривился щекой парень. — Вообще, чем образованнее будут люди, тем зажиточнее они станут. Разве не так?

— Скорее, чем богаче народ, тем он сообразительнее. История доказала, что обеспеченность не связана с образованием. Как было написано на воротах Бухенвальда — каждому свое.

— Едэн дер зайден?

— Ну… пусть будет так, если учесть, что немецкий мы знаем через гены прошедших оккупацию предков. В школе не научат.

— Понятно. Я вот по какому вопросу.

— Если он заключается в деньгах, зря теряешь время. Копейки жалко, не только рубля.

— Не о деньгах. О золоте, — как бы не заметив агрессивности, покрутил головой с пробором парень. — У тебя есть что-то женское? Перстенек, например, кулончик с цветным камешком. Можно хорошую цепочку нерядового плетения граммов на пять — шесть. Еще лучше маленький бриллиант. Если взял что из перечисленного, давай отойдем, прикинем. Не переношу, когда менты проявляют любопытство.

— Этого не любит никто, — воспользовавшись предоставленной возможностью оглядеться по сторонам, негромко ответил я. Как всегда, на расстоянии обзора не то, что патруля, знакомой собаки не вихлялось. Обстоятельство давало пищу домыслам, типа, в опасные моменты менты не появляются в поле зрения сознательно. — Есть интересный перстенек. Не знаю, понравится ли.

— Тогда зайдем в магазин и покажешь, — заинтересовался клиент, не переставая оборачиваться.

Чертыхнувшись в душе, я прошел за убийцей в двери магазина. Остановились возле зарешеченного окна. Лена с Риточкой стояли за прилавком. Пройдя вперед, я достал шило, воткнул острием в подоконник. Вынув из барсетки пакетик с золотом, поддел перстенек, протянул парню. Он был новым, на нитке с пломбой, саму этикетку пришлось выбросить. Странный клиент начал поворачивать его по кругу, разглядывая с белыми камешками в нахлестах плетение. Работа была тонкой. Когда покупал, времени на просмотр не выкроил. После предложил скупщице, та этикетку оторвала, на перстень не раскололась.

— По сколько продаешь за грамм? — спросил убийца — Сегодня купил?

— После трех часов дня. По двести тридцать рублей. Можно запросить больше. На стороне.

— Чтобы поднять цену, нужно искать клиентов, терять минуты. А я рядом. Правильный ход мыслей?

— У меня есть время.

— Какой у перстня вес? — посмотрел на меня парень.

— Два и шесть десятых грамма.

— Я беру.

— Пятьсот девяносто восемь рублей.

— Шестьсот!

— Кто бы спорил.

Пошарив в барсетке, я извлек пустой кулечек. Длинными пальцами клиент обронил изделие в него, спрятал в кармане курточки. Вытащил пачку денег купюрами по пятьсот рублей. Выдернув одну, добавил сотню.

— Мы в расчете? — жестко спросил он.

— Что такое? — подобрался я.

— Я посоветовал бы доверять мне, — парень посмотрел в упор.

Я выдернул шило, надел колпачок. Сдвинул вязаную шапочку на затылок:

— Когда ребят мочат чуть не каждую неделю, тогда в любом мерещится отморозок, могущий пустить пулю в лоб и контрольную в затылок. Зря обижаешься.

— Нет, писатель, — не согласился убийца. — На столбе у ворот висит портрет человека, похожего на меня. Я это, или нет — неважно. Может, убийств не совершал, а грабежами занимался. Чтобы круче было, менты, приписали мочилово. Но при моем подходе ты напрягался, косил глазами в поисках патруля.

— Именно так, делиться не желаю, — покрутил я шило — Барсетку под дулом не отдам, есть проблемы свои.

— Странный ты. С ментами делишься без базара, — усмехнулся убийца. — Ясно, что за место надо платить. Но, если застрелят, проблемы отпадут?

— Тогда ничего не будет нужно. А если отдам барсетку — лишусь надежды. Выход один. Или выхода нет.

— Удивляет одно, — оглянулся на продавщиц парень. — Какого хрена ты притащился в эту клоаку? Не мог найти работы?

— Вторая группа. Башка с правой рукой в шрамах. Возраст скрупулезно подсчитан.

— Печатать стали только за свой счет, — поцокал языком собеседник. — Кто не мечтает увидеть свой труд. Не бетон лопатами раскидывать в яму под основание. Данная работа, вроде, главная. А засыпали, заштукатурили — и нет ее. Да…какая работа, обыкновенная пахота. Так все могут. А книга — вот она. Надолго, для всех.

— Вот именно.

— Желаю удачи. Никто тебя не тронет.

— Если бы трясся, здесь не стоял, — проговорил я в спину странному клиенту. Тот не обернулся.

После полемики я почувствовал себя увереннее. Не в смысле появления солидного защитника от нападений. Отморозков можно было построить в колонны, прогнать по Театральной площади, крикнув с трибуны: «Слава славным изуверам». Они гаркнули бы троекратное: «Ура». Уверенность пришла от прозрения, что убийца к событиям последних дней не причастен. У него свой бизнес.

Майские торжества в столице были бурными. Выступал Зюганов с тягучей походкой волокущего кнут пастуха. Когда снимали телекамерой, резко поворачивал лицо с носом пятачком в одну сторону, в другую, отчего казался хряком, ждущим порции комбикорма. Ему подлаивал похожий на Шарикова из «Собачьего сердца» Анпилов с «группой» большевиков престарелого возраста. Как точно подначила матушка — природа, специально не подгадаешь. Отголоски брехни столичных самодуров докатились до исповедующего консерватизм Дона. Митинги прошли неорганизованно. Люди больше прислушивались к речам сына советского счетовода Жириновского.