Валютчики

— Поканали на рынок, — оторвался я от стенки. — Если ребята подтвердят, что работают на вас, возражать не буду.

— Не против, — согласились оба парня.

Чернявый сделал шаг, белобрысый кивком показал, чтобы трогался за ним. Мы втерлись в ворота. Первый парень не уставал покачивать бритым затылком:

— Ну художник! Ну дает!

— Отстегиваю кому надо. Вас впервые вижу, — огрызался я.-. Ни хрена не зарабатываешь, нахлебников на шее как у того крестьянина генералов. Не много ли требуете?

— Мы еще не просили. Понадобится — карманы вывернешь, — процедил шаркающий сзади белобрысый. — Поменьше зыркай, иначе продолжим в другом месте.

Сплюнув под ноги, я сдвинул сумку с деньгами вперед. Перед центральным проходом чернявый замедлил шаг, оглянулся. Направо базарная ментовка, на левой стороне работали валютчики. Обойдя его, я завернул налево, отметив, что оба провожатых последовали за мной. В начале ряда ларьков было место Пикинеза. К нему и подвалил. Тот настроился перескакивать настороженными глазами с одного на другого. На лице отразилась растерянность.

— Кто эти ребята? Наехали как на мальчика, — издалека обратился я. — Вы действительно решили пахать на бандитов?

Пикинез продолжал округлять от природы круглые зенки. Щеки с губами мелко подергивались. Я начал укрепляться в догадке, что власть перешла в другие руки. Но с криминалом мне было не по пути. С ментами не менее тоскливо. Срабатывал привитый советской властью инстинкт, что деньги идут в копилку государства. В голове не укладывалось, милиции на официальном уровне разрешили заниматься поборами. Отсюда иномарки, дачи, квартиры с евроремонтом в центре. Сами не худые, как в период строительства развитого социализма предлагаемые торговлей селедки. Гладкие да холеные. В дорогих костюмах с галстуками за двести баксов.

Пикинез пожал протянутые парнями руки. Его состояние и то, что знал сопровождающих, сбивало с толку.

— Что молчишь? — одернул я коллегу. — На кого уродуетесь?

— Иди банкуй, писатель, — раздраженно махнул белобрысый. — Собирай копейки, а то голодным останешься. Не зарабатывает… Лапшу развешивать не учись.

— Что ее вешать, когда так и есть.

— Дергай на свой бугор.

— Полегче бы, — повернулся я к нему.

Пикинез валял дурочку, показывая, что не желает влезать в чужие дела. Поведение вызывало чувство неприязни. Просветить ситуацию, в конце концов, мог бы.

— Действительно, ступай на место, а то решат занять, — дернул за рукав чернявый. — Останешься без работы, отстегивать будет некому.

Я погнал к выходу. В голове неразбериха. Кто эти пацаны, что им нужно? Почему Пикинез как воды в рот набрал. Старый лис, на мякине не проведешь. Если валютный бизнес перепрыгнул в другие руки, обязан был предупредить. Призрак, бригадир, как сквозь землю провалился. Что-то странное происходит в маленьком государстве, населенном менялами.

Минут через пятнадцать возникли старший опергруппы городского уголовного розыска с заместителями. Сзади плелись успевшие попортить нервы знакомые парни.

— Что возникаешь? — надвинулся старший, высокий усатый красавец со взбунченным казацким чубом. — По какому праву не признал моих ребят?

— Каких! — опешил я. Указал на белобрысого с чернявым. — Этих, что ли?

— Именно. Почему не выполнил просьбу?

— Они не просили, — засуетился я. — Смахивающий на кавказца предлагал пройти в магазин. Я принял парней за бандитов. Отморозков на дух не переношу. Вот и все.

— Ни о чем не намекали? — сощурился старший. — Ты не гонишь?

— Даю слово.

— Ну, писатель, — замотал головой белобрысый. — Ну, старый пердун.

Из восклицаний понял, что Пикинез успел обрисовать всю родословную вплоть до седьмого колена. В надежде на медаль из яичной скорлупы.

— Едва по морде не схлопотал, — добавил похожий на армянина чернявый. — Руку заломил, до сих пор как занемела.

Оперативники засмеялись. Заметил промелькнувшее в выжидательных взглядах уважение к собственной персоне. Старший похлопал по плечу:

— Верю. Парни учатся на юридическом, проходят практику. На рынке успели познакомиться, а ты выпал из поля зрения. Прошу запомнить и жаловать как любого из наших.

— Теперь в курсе, — скупо улыбнулся и я. — По морде, это полбеды. Слава Богу, не надумали применить силу.

— Про дырокол поосторожнее, — знающий, что ношу с собой шило, зыркнул по сторонам старший. — Соображай.

— Надо предупреждать, — не согласился я. — Рассуждать будет некогда.

— Замяли… Ребята хотят расслабиться.

Задавив в корне протест, я поманил белобрысого в магазин. Витрина была упакована бутылками водки на любой вкус. Предоставив право выбора практиканту, улыбнулся продавщицам — Лене с Риточкой. Но они встретили насмешливыми взглядами. Сморгнув, я сделал шаг назад.

— Ну и как? — улыбнулась Ритулька.

— Не понял!

— Все равно раскололи?

— Блин, подумал, бандиты наехали, а их представили как практикантов при городской уголовке, — смешался я, сообразив, что девчата оказались свидетелями разборки. — Старший шепнул, надумали расслабиться.

— За твой счет, — добавила Лена. Обратилась к коренастому. — Вам какую предложить? Возьмите советскую посольскую. Она пусть дорогая, разливается в бутылки по ноль восемь, но на вкус мягкая, приятная.

Чертыхнувшись, я полез за деньгами. Спорить не имело смысла.

Случай даром не прошел. Раньше подныривали вплоть до пеших милиционеров, отношения к нашему бизнесу не имеющих, оправдывающих поборы тем, что могут отвести в ментовку за незаконную скупку ценностей у населения. Закрыть в телевизор, под конец дня выпустить. Теперь пешие издалека тянули ладони для пожатия. Была среди них пара десантников, морячок Толик.

Вынув клинок, поднес его к окну. Взгляда хватило, чтобы определить, кортик парадный. Провисел на стене не одно десятилетие, прежде чем наследники решились расстаться. Посоветовав, кому следует показать, вложил лезвие в ножны. Забрав кортик, мент выдвинул клинок, перевернул другой стороной. Я почувствовал неловкость. Похлопыванием по плечу пеший дал понять, что на эпизод не обратил внимания, а доверием я пользуюсь полным.

Лето неспешно подошло к концу. Дни принялись укорачиваться, ночи удлиняться. С возрастом отметил странную особенность. Не успеешь спрятать игрушки с дедом Морозом в шифоньер, как их снова нужно вынимать. В молодости день казался годом, теперь год умещался в одном дне. Яснее стало осознание мимолетности в бесконечности времени, пространства. Великие умы человечества твердили об этом едва не с появления мироздания на Земле. Трудам с благоговением внимали единицы из миллиардов, остальные доверяли собственному опыту. Вечные дети. Покажи ребенку на огонь, предупреди, мол, нельзя, обожжет. Ребенок подтвердит, что иззя, фу. Отвернись. Через мгновение услышишь, как чадо зайдется в плаче, корчась от боли. Он все равно сунул палец в огонь. Так и миллиарды нас продолжают идти дорогой, которая не нужна, не в силах избавиться от привычек, изменить что либо в собственной Судьбе. Зарываются в дерьмо глубже, в конце просто доживая подаренные высшими силами бесценные дни. А то обменивая на водку, на наркотики.

Пару лет назад я справился со страшной болезнью — алкоголизмом. Без кодирования и знахарей. Очищенный от заразы пришел на рынок, чтобы подкопить деньжат, издать за свой счет книгу, составленную не по указке редакторов во главе с директорами, а самим собой. Появились деньги для осуществления мечты, уходить с базара с каждым днем становилось тяжелее. Перейти на свою дорогу, стать дервишем в оборванной одежде, но с собственным произведением, оказалось тяжелее, чем представлял. Пусть маленькие, не как у владельцев фабрик, заводов, больших пароходов, ночных казино, хозяев одной палатки, да живые деньги крепко цепляли за штаны и рубашку. Несмотря на грабежи, я продолжал жить русским авосем. Хотелось большего, нежели выпуск одной книги. Если издать ее, столько лет мечту, на другое желание денег не останется. Вдруг беда обойдет стороной, как крутые ребята, сумею накопить на квартиру в центре, на машину.