Страница 44 из 119
— Кормила.
— Молока достаточно?
— Хватает. Сдаиваюсь.
— Спасибо тебе. За сына, — обняв Людмилу, я поцеловал ее в щеку. Затем сунул руку в карман, извлек золотую цепочку. — Подарок. Потом кулончик подберу.
На базаре ваучеристы дружно и долго хлопали меня по спине. В полном составе присоединился к поздравлениям и семейный подряд. Одна свояченица жены главы подряда показалась сдержанней остальных. Мы жили с ней в одном районе, недалеко друг от друга, но редко приезжали на базар или возвращались домой вместе. Отношения сложились прохладно — деловые, хотя, не скрою, женщина нравилась мне. Когда оказывался рядом с ее местом работы, то старался не загребать клиентов под себя, как другие, а уступать ей. Она была разведена, жила с матерью и маленькой дочерью в частном секторе. Я знал, как трудно приходится матерям — одиночкам держаться на плаву в перевернутом с ног на голову обществе. Примером служила собственная дочь. Но… Это проклятое «но» с недавних пор выскочившее на первое место во взаимоотношениях между людьми, заставившее их отвернуться друг от друга. Но… всех не обогреешь, не пожалеешь. Крутись, милая, сама. Скажи спасибо, что тебя, как совсем недавно, не гонят с рынка, а дают работать спокойно.
— Молодец, мужчина, — с чувством жал мне руку Данко. — Поздравляю. Пусть растет наследник, дай Бог ему здоровья и счастья.
— Спасибо, Данко, — отвечал я. — Пусть будет так.
— Теперь надо работать за троих.
— Буду стараться.
— Значит, сначала внучку родил, а потом сына? — добродушно усмехался Аркаша. — Действительно молодец, конь с яйцами.
И я старался, подбирая то, от чего отказывались ребята. Мотался по городу в поисках выгодных клиентов, обнаруживал в магазинах продукты одинакового с базарным качества, но дешевле. Людмиле нужны были витамины, а они стоили дорого. Особенно свежие фрукты, овощи, печень. Ведь у нее было малокровие. Сынок рос спокойным, давая ей выспаться, она даже пополнела. Все это радовало, заставляло бежать на работу рано утром, уходить поздним вечером. Я совершенно замкнулся на семье, перестав замечать других женщин. По-прежнему ломившихся в дверь алкашек посылал на три буквы, а то и спускал с невысокой лестницы. Даже к внучке наведывался реже обычного. Неудобно было держать маленькое существо с огромными глазами на дедовских коленях и рассказывать взрослой дочери о крошечном сыне. Как-никак мы не на Западе, где возможно все. Мы пока еще в патриархальной России.
Сливщиков на базаре становилось все больше. И наших, дешевых, доморощенных, и московских с петербургскими, как правило, дающих за ваучер на одну — две тысячи больше от местного потолка. Вскоре наши купцы организовали как бы местный клан, не принимая в свои ряды даже решивших поменять квалификацию матерых ваучеристов, работавших на базаре с начала объявления приватизации. Один Володька лысый по прозвищу Ленин, каким-то образом прорвался к ним. Вместе с Пиджаком, Толстопузом, братьями Достоевскими и другими, он перехватывал прилетающих «грачей», зажимал их в тесном углу и только после этого брался скупать чеки у нас по местной цене. Набив толстые пачки, купцы сливали их спрятанным от посторонних глаз москвичам, весь дополнительный доход кладя себе в карман. Поначалу мы не могли понять, куда деваются «грачи». Потом кто-то разнюхал о деятельности купцов, кроме московского, полностью осведомленным еще и о курсе на Ростовской товарной бирже, в тайные коридоры которой был вхож не каждый. Главный биржевик Монте Кристо иногда появлялся перед нами в их окружении. Но лишь для того, чтобы проверить своих помощников, разузнать объемы купли чеков, в зависимости от них повысив или понизив цену. Ребята зашумели, назревал серьезный конфликт. Работать на «дядю» никому не хотелось, ваучеры начали придерживать. Но такую роскошь могли позволить себе только те, у кого сумка лопалась от налички. Многие по-прежнему действовали по принципу «купил, — продал», лишь бы не в ущерб собственному карману. И все-таки мы сумели организоваться тоже, полностью перестав отдавать чеки доморощенным купцам. Гонцы из наших рядов помчались в разные стороны города, выискивая обходные дороги вокруг придавившей нас Ростовской биржи. Усилия не пропали даром. Как говорится, кто ищет, тот всегда найдет. Напряжение от назревшего конфликта понемногу начало спадать. Но долго еще купцы марьяжили нас, не собирая купленные чеки, порой доводя до полного безденежья. Как могли, мы старались пережить и эту напасть. Дразнили купцов, показывая им крутые пачки ваучеров:
— А бабки есть? — ласково спрашивали они.
— Есть, — хлопали мы по пустым сумкам. — Штук на сто хватит.
— Лады. Кстати, «Соцбанк» с «Ростпромстройбанком», куда вы мотались сдавать бумажки все эти полмесяца, затарились, — хитро щурились купцы, — А «Сельмашбанк» от чеков отказался, полностью перешел на операции с валютой.
— Мало ли в Ростове банков и коммерческих структур, — не сдавались мы. — А то соберем чеки одному из наших и пошлем в первопрестольную.
— За дорогу платить надо. В оба конца. Обойдется недешево.
— Зато из первых рук, без ваших бешеных процентов.
— Ну-ну, желаем удачи.
— Вам тоже «ку».
Очень часто приходили купцы из незначительных на первый взгляд организаций. Например, из строительных, завода металлоконструкций или инженерно-вычислительного центра, никогда не выставлявших принадлежащее им имущество на областные чековые аукционы. Деловой Ростов раскручивался по незаметной для посторонних спирали. Но чеков такие купцы набирали, как правило, мало. Ваучеристы мигом окружали их со всех сторон, загружая под завязку. И снова слив замерзал до очередного появления кого-то из теневых купцов. И все-таки дело не спеша продвигалось вперед. Ваучер перевалил двадцатитысячную отметку. Теперь я мог придержать и тридцать, и сорок штук, раскручиваясь по мелочам на остатке, в основном на украинских купонах и серебряных монетах.
Однажды, когда я в очередной раз отклонил предложение местных купцов сдать им чеки по неприемлемой для себя цене, молодая женщина с ребенком на руках принесла орден Ленина. Зайдя с ней в магазин, я открыл бархатную внутри коробочку. Орден предстал абсолютно новым. Ни царапинки на платиновом барельефе великого вождя, ни зазубринки на солнечно отливавших золотых краях. С обратной стороны был проставлен порядковый номер и название монетного двора, на котором высокую награду отлили. Двор оказался Ленинградским. Он встречался реже московского, кроме того, золота и других драгоценных металлов в отчеканенных на нем монетах, орденах, медалях, всегда было больше. К награде имелось удостоверение, что повышало ее рейтинг при перепродаже солидным коллекционерам. Женщина вела себя странно, не смущаясь, не расстраиваясь, не беспокоилась в отличие от остальных клиентов, обладателей редких и ценных вещей. Внимательно осмотрев тяжеленький плоскач — все-таки двадцать восемь с лишним граммов золота, да барельеф Ленина на два с половиной грамма платины — я сверил номера на нем и на удостоверении. Они сходились. Само удостоверение сомнений в подлинности не вызывало тоже. Обыкновенная орденская книжка с фамилией, профессией, годом рождения награжденного и порядковыми номерами для других представлений. Но на базаре часто встречались ордена — фальшаки. Если среди царских червонцев и пятерок попадались новоделы, то есть тоже золотые монеты, но отлитые из царского же металла по приказу Ленина тогда, когда капиталисты отказались принимать от коммунистической России новую валюту с советской символикой — «сеятеля», например, с фигурой засевающего землю зерном крестьянина — они шли по цене немного дешевле настоящих. То фальшаки, тоже из драгоценного металла, но ниже пробой, не котировались никак. В данном случае, кажется, все было в порядке. Сделав надфилем неглубокую риску, так, чтобы она осталась незаметной при поверхностном осмотре, я смочил ее слюной и потер ляписным карандашом. Никакой реакции, орден настоящий.
— Сколько? — спросил я у женщины. Вертевшийся ребенок уставился на меня круглыми глазками.