Соборная площадь

После разговора со мной, Серж с братвой перестал на нас наезжать. Изредка короткие стычки, в основном, по мелочам. Наша троица вновь сгруппировалась, со всех сторон обложенная вражеским кольцом. Данко все больше отдалялся, хотя с нами дружеских связей не порывал. Мало того, у него, кажется, пошла черная полоса из-за размолвки с новым начальником уголовки, чуть ли не ежедневно зачастившим на центральный рынок. Ребята рассказывали друг другу, что тот обещал вывести всех ваучеристов под корень. Пересажать и поставить на этом бизнесе крест.

— А на какие шиши он жить будет! — опираясь на выпускавшую жирные клубы кэмэлского дыма молодую жену, артачился бывший подсобник театральных артистов, высокий, костлявый Володька по прозвищу Худой. Он тоже состоял в команде Сержа. О, эта «Беретта»! Один ее вид под свободно свисающей с впалого живота ковбойкой способен был соединить воедино всех пацанов с рынка, Сам Серж тоже был парень с головой. — На одну зарплату не прокормишься. Хотя даже в проекте нет закона, запрещающего скупать у населения и продавать кому угодно ваучеры. В том числе и баксы, и золото.

— На баксы закон есть, — подал голос Колюня, тоже кореш Сержа. — Старую статью отменили, а новую ввели.

— А на золото никто не отменял, — поддакнул Длинный. — Если приловят, все права на их стороне.

— А ты не попадайся, — съязвила Лана. — Варежку раскрыл и влетел сразу на пятьсот тонн.

Длинного кинули цыгане. Купив у «черных» цепочку, он быстренько перепродал ее им. Но через неделю те принесли пятидесятиграммового «Кардинала» обратно, объяснив популярно, что сверху только золотое напыление, а внутри обыкновенное серебро. Длинный долго рассматривал цепочку со всех сторон. Он ее не узнавал. Но деньги пришлось вернуть, потому что по договору цыгане получили право на ее проверку. С тех пор ребята заставляли клиентов изучать изделие, как говорится, не отходя от кассы. Обманы случались редко. В основном не умышленные. Ваучеристы зубами держались за свои места.

В один из предпоследних августовских дней я задержался на базаре дольше обычного. Гриша, высокий кучерявый еврей, постоянный наш скупщик ваучеров, негромко шепнул мне, что в конце дня возьмет чеки по более высокой цене. Надыбал, мол, капитальную яму. Я тормознул свой запас. Но что-то помешало обычно пунктуальному Грише сдержать слово. Солнце уже закатилось за крыши домов напротив, пространство окрасилось в оранжево-синий цвет, а его все не было. На меня напала «куриная слепота». Глаза слабо различали не только цвета, но даже крупные цифры на ценниках в комках. Рядом крутился Арутюн. Кажется, он снова пристрастился к «травке» и «колесам», которыми, по его словам, увлекался еще во время проживания в Азербайджане. Речь стала медленной, невнятной, веки то и дело падали вниз.

— Писатель, ты как-то говорил, что у тебя в Лазаревском есть постоянная хата, — пристроившись рядом, промямлил он, глубоко затягиваясь пахучим «Ротмансом».

— Да, я каждый год останавливаюсь у одной хозяйки, у Анны Яковлевны. И море рядом, и кафе, и, главное, чувствуешь себя свободно. Отдельные комнаты, приходи — уходи когда хочешь, никто слова не скажет, — подтвердил я. — Правда, внук ее года два назад женился, привез молодуху из Нижегородской области. Но оба целыми днями на работе. Он в автоинспекции, жена поваром в кафе, что в ущелье за горной речушкой. Так что, пьяный ты или трезвый — никому дела нет. Внук Сергей, когда дома, сам угощает домашним вином. Они его ежегодно настаивают из винограда, инжира, абрикосов.

— Неплохо. Это меня устраивает, — пошлепал толстыми губами Арутюн. — А цены какие?

— Самые низкие. Соседи Анны Яковлевны дерут дороже.

— Может, махнем? Все равно торговля идет вяло. Покупаемся, позагораем, девочек пощупаем. Там их, наверное, валом.

— Этого добра хватает. Иной раз за двадцать дней по четыре-пять экземпляров осеменял, — засмеялся я. — Беленькие, рыженькие, черненькие. Комячки, якутки, белоруски, украинки… Короче, все флаги едут. И заметь, абсолютные разные. Молдаванки горячие, латышки страстные, понимающие в сексе толк, пермячки, те холодные, а чувашки злые, кусаются. Киргизки с казашками грубоваты, жилисты. Больше молчат. А вот узбечки сладкие, как дыни, извиваются, подвывают. Армянки разные.

— Так давай оторвемся дней на десять — пятнадцать, — забыв про кайф, шустро отскочил от стены Арутюн. — Аркаша и тот собирается, правда со своей бабой. Скрипка тоже в Минск намылился.

— Я месяц как из гостей приехал. Да и Людка на сносях, помогать надо. Не хочется что-то.

— Людка… Что она, без тебя не доносит? Или за яйца держит?

— Не держит, но все-таки…

В это время ко мне вразвалочку подошел молодой парень. Его корешок остановился поодаль. А может, не корешок, потому что его я заметил примерно полтора часа назад, беспокойно вышагивающим вдоль периметра нашего участка. Но что-то общее у них было. То ли напускная развязность, за которой все равно проглядывала настороженность, то ли сероватый малопривлекательный вид.

— Баксы берешь? — негромко спросил парень, покосившись на армяна.

— Берет, — ответил за меня Арутюн. — Ладно, потом договорим. Пойду прошвырнусь, может, тоже чего подцеплю.

Оглянувшись по сторонам, парень протянул пять пятидесятидолларовых купюр. Цифры расплывались у меня перед глазами, я слабо различал надписи. Но все же выбрал четыре наиболее свежих бумажки, а пятую, здорово помятую, вернул. Парень не стал спорить, мгновенно спрятал ее в карман. Получив расчет, вразвалочку отошел в сторону, затем, подмигнув торчащему напротив столбом корешу, исчез за воротами рынка. Немного потоптавшись, другой парень поднялся следом за первым. Их маневры заставили насторожиться. Сняв табличку, я забился в узкий проем между двумя ларьками, снова протянул баксы между пальцами на ощупь. Буквы в глазах по-прежнему двоились. Но всех было нормально. Смахивающая на восковую, будто лощеная, бумага, выпуклости в районе надписей, шероховатости на портретах президентов. И все-таки что-то было не так. Достав лупу, я проверил купюры сантиметр за сантиметром. Ничего подозрительного. Вензеля и башни здания оборотной стороны отчетливо просвечивались через лицевую, номера на обеих половинах были одинаковые. Я уже собирался запрятать баксы, как вдруг остолбенел от неожиданности. Вместо портрета широколицего, бородатого, светловолосого президента Гранта, на купюрах был отпечатан портрет худого, черноволосого, с длинными бакенбардами и бородкой клинышком президента Линкольна. Мигом переместив лупу ниже, я тупо уставился на строчки. Так и есть. «Файв долларс», то есть, пять долларов. А надо «фифти», пятьдесят. Влетел на двести баксов. Мало того, этому ублюдку вернул, скорее всего, настоящую купюру, хотя и помятую. Короче, погнался за новыми, получил фальшак. Под ложечкой привычно засосало, лоб покрылся обильной испариной. Что кинули, еще полбеды. Если их, не дай Бог, обнаружат при шмоне, тюремный режим обеспечен на сто процентов за подделку твердой валюты. И ничего не докажешь; продавцов и след простыл, свидетелей нет. Но как сработано, ни к чему не придерешься. Если кто не знает английского языка, хотя бы поверхностно, воспримет фальшаки за чистую монету. Пятидолларовые купюры настоящие, ни единой зацепочки, помарочки в местах приклеивания увеличенных в десять раз цифр. Все четко, безукоризненно. Можно без опаски избавляться точно таким же способом. Тем же неграмотным хохлам или челночникам, для которых главное цифры, а не то, что под ними написано. Но это уже будет потерей собственного достоинства, переходом из престижного клана ваучеристов в низшую презренную касту обыкновенных кидал, потому что в первом случае обычная, как в банке, правда, не зарегистрированная надлежащими структурами, честная работа с клиентами, а во втором — горе и слезы в наглую обманутых проходимцами людей. Пусть они даже сработали это виртуозно. Вспомнился случай с Длинным и тем же Арутюном. Вдвоем они выкупили у залетных валютчиков тысячу марок в двухсотмарочных купюрах. Когда дело дошло до продажи, оказалось, что немецкие крупные дензнаки сделаны из обыкновенных двадцаток. Недолго думая, ребята нырнули в машину и погнали по всем рынкам города. Они уже потеряли надежду, когда на главном Ростовском вокзале заметили знакомых валютчиков. Ими оказались гастролеры из Петербурга. Без лишнего базара вернув бабки, те попрыгали в свои «мерсы» и исчезли из города без шума и пыли, успев зарядить многих доверчивых ваучеристов и валютчиков местного пошиба несколькими десятками тысяч фальшивых марок. Где-то с год гуляли разрисованные фантики по всем злачным местам Ростова, перекачиваясь из кармана в карман потенциальных лохов. Затем бум спал. А может, кто-то до сих пор ждет своего часа. Страна у нас огромная, народ доверчивый.