Соборная площадь

— Я оставлял вам колбасу, — с напускной сердитостью пробурчал я. — Почему не кушали? А-а, у вас питание получше.

Андрей оглянулся, затем тупо уставился на меня. После некоторой паузы наклонил бутылку над стаканом. Пить больше не хотелось, я лишь пригубил. Со стороны занавески на окне послышались тихие, интимные, нежные вздохи, словно за ней пряталась девушка. Медленно, короткими скачками, занавеска начала подниматься вверх, будто задирался подол. Но ноги не заголялись. Видимо, соблазнительница ужималась вместе с капроновой тканью, как манекенщицы за диваном. Так это было прекрасно, такие женственные интимные придыхания сопровождали неторопливыми толчками подъем, что я встал и зааплодировал. На ресницах повисли слезы благодарности. Никогда не видывал ничего подобного. Неземное искусство, божественная благость. Занавеска собралась под самую металлическую гардину. Уже из стены принялись выкручиваться шурупы.

— О-о-о, — томно, интимно, с облегчением, протяжно воскликнула девушка, прячущаяся за ней. И повторила. — М-м-м-м-м…

Всего у нескольких женщин из множества при половом сношении были подобные зовущие возгласы. Но лишь подобные. Тогда желание близости вспыхивало с неимоверной силой, заставляя взорваться тело горячей испариной, отдаться без остатка. Сейчас же возбуждение возникло в ином направлении. Оно воплотилось в чувство красоты, непорочности. Я даже не заметил, когда Андрей удалился в комнату. Оттуда донесся переливчатый храп И тут-же его перебил голос чайника:

— Красиво, да? — спросил он.

— Бесподобно, — признался я. — Никогда не видел ничего прекраснее.

— Они у нас все такие, — старчески задребезжал чайник. — Многие не замужем.

— А у некоторых есть дети, — басовито включился в разговор холодильник. — Семьи создали, живут неплохо. Хотя всякое бывает.

Дотянувшись до занавески, я сорвал капроновую ткань. Под ней никого не оказалось. Зато на полу покорно легла у ног другая девушка, прикрытая грубой холстиной. Или она же. Таким беззащитным был вид распростертого худенького тела, что невольно отступил назад, боясь сделать лишнее движение.

— Если хочешь, можешь взять в жены. Одна уже пошла с твоим другом.

Действительно, храп прекратился, слышалась лишь тихая возня с громким сопением Андрея. Сев на стул, умиленно посмотрел на покорную подругу. Нет, это не рабыня, девушка просто показывала, что хозяин именно я. Разве в нормальной жизни такое встретишь! Вечно глупые капризы, да длинные языки. А здесь полное согласие с сохранением собственного достоинства.

— Не против, — наконец решился я. — Но как жить, я такой грубый, а она вся нежная. Боишься притронуться.

— Ничего, — заверил чайник. — Стерпится — слюбится. Лишь бы любили друг друга, остальное наладится.

Девушка сбросила накидку, поправила длинные волосы, улыбнувшись, с гордо поднятой головой пошла в комнату. Я слышал, как она занялась уборкой. Стол раздвинули, загремели тарелки с закусками. Свадьба. Появились гости. Они расселись по кухне кто на чем: на подоконнике, на раковине, даже на газовой плите. Молодые и старые, неряшливые и чистые. В квартиру то и дело заходили другие, с продуктами, с цветами, с бутылками.

— Только шампанское, — предупредил я. — Пить больше не хочу.

Крепкое спиртное исчезло. Я вошел в комнату. На столе скромная закуска, посреди бутылка шампанского. Народу мало. На креслах пара — тройка незнакомцев, Игорь — морпех, Андрей. Невеста улыбчивая, ласковая, одновременно озабоченная. Недотрога. В голове промелькнуло, как с ней спать, с такой тонкой, воздушной. Гости буквально на глазах растворялись, но я уже знал, что они умеют уходить в другое измерение. Они из иного мира, входят и выходят из него, когда вздумается. Научат и меня. Уже показывали, как это делается. Легко, непринужденно. Еще одно усилие и пойму тоже.

Из кухни позвали. Чайник, холодильник, стол табуретки громко разговаривали. Даже ложки с вилками не оставались в стороне от обсуждаемых проблем.

— Зайди в туалет, — сказал кто-то. — Там чеченец, он крадет чужих жен.

Я быстро вошел в туалет. Вместо водопроводного крана из стены высунулась голова чеченского хана с короной на макушке. Лицо сухое, жесткое, нос горбатый, под беспощадными зрачками бледно-синие мешки.

— Он появляется в квартирах, где красивые жены, — объяснили из плотно обступившей сзади толпы. — И втягивает в себя, когда они входят в туалет. Надо отрубить ему голову.

— Ах ты, скотина, — взорвался я, зверея. — И эта старая противная пакость переманивает молоденьких жен…

Сжав кулаки, изо всей силы врезал по короне. Чеченец моргнул, глаза налились кровью. Тогда набросился на него как волк на собаку. Ребром ладони бил и бил по шее, стараясь отрубить башку. Никакой боли не ощущалось, рука закаменела. У чеченца затряслись бледные мешки. Вскоре свалилась корона, обнажив голый череп. Изо рта потекла вода, язык вывалился. А я бил и бил, рубил наотмашь, со всей дури. Веки чеченца начали опускаться, он закрехтел. Вместо воды плотной струей брызнула кровь, голова чуть наклонилась, но держалась еще крепко. Я продолжал рубить, чувствуя, что силы иссякают, сознавая, если не справлюсь, беспощадный хан набросится на меня. Рубашка взмокла, грудь распирало воспаленное дыхание. Стоящие вокруг притихли. Молча следили за происходящим. Башка чеченца накренилась еще, он уже хрипел, вместо глаз остались одни злые щели. Сзади хлопнула дверь. Через некоторое время в квартиру вошла пожилая соседка:

— Господи, что ты делаешь! — просунувшись в туалет, воскликнула она. — Опомнись, ты с ума сошел.

— Чеченца срубаю, — не оборачиваясь, ответил я.

Я выдыхался, пол под ногами заходил ходуном. Еще немного и остановлюсь. Если голова зависнет хоть на ниточке, то это конец. Чеченец возродится вновь и тогда силы его удесятерятся. И я рубил и рубил, до тех пор, пока он не издал последний хрипящий вздох, пока в горле не забулькало. В последний раз яростью, предсмертной тоской сверкнули расширившиеся зрачки. Потом веки сомкнулись, голова чеченца упала в раковину. Побледнела, посинела, замерла, похожая на отрубленную голову ощипанного бройлерного куренка. Конец. Я вышел из туалета, бурно переводя дыхание. На кухне осталась пара молчаливых, притихших, медленно растворяющихся «гостей». Неожиданно в поле зрения попалась газета с фотографией чеченки с ребенком. Я понял, что это жена хана. Нашарив спички, поджег край. Газета вспыхнула, женщина яростно посмотрела на меня, она даже отстранила ребенка, готовая броситься и вцепиться зубами. В квартиру влетел высокий молодой мужчина в форме лейтенанта милиции. Вырвав пылающую бумагу из рук, бросил на пол, принялся затаптывать тяжелыми сапогами.

— Совсем спятил? — крикнул он. — Квартиру спалишь…

Я оттолкнул его в сторону, не подпускал до тех пор, пока газета полностью не сгорела, превратившись в кучу пепла. Мент испуганно топтался рядом. Затем вышел за дверь.

— Писатель с ума сошел, — донесся с улицы голос собутыльника Андрея. — Занавески срывать начал, громить все подряд. Я было вмешался, он кинулся на меня. Пришлось убежать. А потом пожар устроил.

Выйдя на лестничную площадку, я едва не столкнулся с Сэмом. Тот отодвинулся в сторону.

— Срубил чеченца, — гордый за победу, сообщил я. — Отвалилась голова. Еле справился со зверем…

Сэм сочувственно поцокал языком, невольно косясь на мои кулаки. В подъезд влетел длинный лейтенант, не решаясь подойти, кивнул в сторону выхода:

— Вперед, писатель, машина подана.

Снисходительно усмехнувшись, я вышел на улицу. Возле лавочек испуганно обернулись несколько пожилых соседок. На углу дома притормозил «Запорожец». Шофер открыл багажник, принялся возиться с мотором. Лейтенант закурил, не спуская с меня настороженных глаз. Когда водитель снова уселся за руль, распахнул заднюю дверь, помог взобраться на сидение. «Запорожец» затарахтел, собираясь тронуться с места. В этот момент из подъезда выскочил Сэм, сделал отмашку:

— Я позвонил твоей дочери, сообщил, что тебя, вроде, в Ковалевку забирают, — подойдя к ветровому стеклу, отдал он домашние тапочки. Только сейчас я заметил, что сижу в машине разутый. — Да? — сказала она. Помолчала и положила трубку.