Соборная площадь

Голос внучки щебетал поблизости. Я долго не баловал обоих, как Людмилу с Данилкой, мелкими суммами, подарками. Правда, Людмила по прежнему никогда не просила, удовлетворяясь тем, что приносил.

— Сколько нужно? — вздохнув, спросил я.

— Сколько сможешь, папа. Поверь, ни копейки.

В обед следующего дня я был уже у дочери. Купил внучке пачку заграничного печенья, дочери непременные цветы. Лупастенькая куколка — внучка с трудом шла на руки. Стеснялась. Дочь выставила на стол бутылку домашнего вина.

— Подруги принесли, — объяснила она. — Две уже выпили.

— Не хотелось бы, — замялся я. — Ты же знаешь, я алкоголик.

— А чего тут пить, папа, — развела руками она. — Мы с мамой, когда она приходит, по рюмочке пропускаем. Домашнее, слабенькое.

Дочь знала, чем взять. Поддатый, я был щедрее американских индейцев времен Колумба. С другой стороны одна с ребенком. На мизерное пособие матери-одиночки и питаются, и за квартиру платят, и одеваются. Да и моложе она меня в два раза, самое бы время пожить. Потом было шампанское, еще что-то. Когда захмелел. Юля приправила привезенный мужем одной из подруг из Турции на продажу однокассетный магнитофон. Всего за шестьдесят пять тысяч рублей. Заодно у нее же приобрел для внучки красивые детские кроссовочки, оставил денег на пропитание. Пьяный и довольный, я засобирался домой. На город давно опустился вечер. Дочь наложила в сумку солений собственного и бывшей супруги приготовления. Не помню, как добрался до дома, только ни сумки, ни магнитофона в руках уже не было. Встретившийся по дороге Сэм помог добраться до коммерческого ларька, где отоварился греческим коньяком. И снова провал на несколько дней.

Когда очнулся, полежал немного, почувствовал, что в доме кто-то находится. Глядишь прямо — никого, а уголки глаз замечают тут-же исчезающие фигуры людей. Смежил веки снова. Прямо к лицу полезли черти, уроды, чудовища. Распахнул глаза — никого, лишь по углам прячутся тени. Подумал, это тот черт, который говорил тогда, что я его. Общение с загробным миром не представлялось страшным. Наоборот, с душами было интересно поговорить еще, узнать что-то новое. Но от чертей и прячущихся теней стало не по себе. Как только смеживал веки, они моментально возникали. Поднявшись с постели, подался на кухню, попил воды. Из висящих на вешалке сумок доносилось дыхание, словно там прятались. Тени при прямом взгляде продолжали исчезать, как бы переходя в другое измерение. Возле шифоньера валялась скомканная пятитысячная купюра. Больше денег не удалось найти ни копейки. Из-под кресел, из-за ковра, слышалось громкое сопение. Оно преследовало на каждом шагу. В дверь позвонили. На пороге стоял прикинутый, растолстевший, розовощекий Сэм.

— Отходняк ловишь? — сочувственно спросил он.

— Представляешь, закрою глаза, сразу черти, — пожаловался я. — И по углам шмыгают. Ты пройди, посмотри. Уже в сумках дышат.

— Это белка, — зайдя в комнату, сказал он. — Срочно опохмелись и ложись спать, иначе в Ковалевку загремишь.

— С душами я бы еще пообщался, а с этими уродами страшно. Ты думаешь, если выпью, поможет?

— Обязательно, только не тяни. Давай сбегаю.

Он ушел, не взяв денег. Я долго ходил по комнате, не зная, что предпринять. Было страшно и неприятно. Черти, тени, дыхание… Наконец, Сэм принес бутылку вина. Налив в стакан, подвинул по столу, приказал:

— Пей.

Послушно проглотив теплое пойло, я снова зашагал из угла в угол. Видения исчезли.

— Все, погнал на работу, — понаблюдав за мной, пробормотал Сэм. — Падай в кровать, вечером заскочу еще.

Дверь захлопнулась. Поначалу я принялся ликвидировать бардак, и опять по углам заскакали тени. Ужас сковал тело, это было какое-то наваждение. Не успеешь закрыть глаза, как прямо к лицу подлезают чудовища в образе чертей, дьяволов и прочей нечисти. Выбежал на улицу. Солнце, приятные, модно одетые люди, деревья в зеленой листве. Никаких оборотней. Возвращаться в квартиру страшно. Оставаться долго на улице тоже опасно, потому что мог подойти любой алкаш и пьянка продолжилась бы. Мысленно помолившись, снова потопал домой. Непрерывно поминая имя Бога, достал из дальнего угла кухонного стола банку с привезенной много лет назад из Оптиной Пустыни святой водой. Она не протухала, не в пример принесенной в прошлом году из местного собора. Обрызгал все углы, двери, окна. Затем зажег свечку, творя плохо знаемые молитвы, провел ее пламенем по каждому углу тоже. Страшные чудовища исчезли. Дыхание в сумках, за ковром, замирало. Лишь изредка оно доносилось из-под сидения кресел. Наконец, все стихло. Я осторожно зажмурил веки. Бесконечный, темно-синий, бархатный космос, множество плывущих навстречу маленьких звезд. Словно летишь, летишь, а конца-края никогда не будет. И звезды, если не хочешь, не приближаются, остаются светящимися точечками. А пожелаешь, могут увеличиться, превратиться в огромную планету. Двигаешься почему-то вперед, а не назад. Впрочем, все равно, куда ни поверни — везде Бесконечность. Но летишь только вперед. Ни чувств, ни звуков, ни запахов. Чистота. И мириады звезд. До приключившегося со мной, я часто летал во сне, видел цветные картинки. Однажды приснилось, даже не приснилось — я в тот момент лишь приготавливался ко сну — будто еду в поезде по земле. Рядом женщина. Не помню, о чем она говорила. Вдруг она встала и вышла из вагона перпендикулярно движению поезда. «Мы еще встретимся, — крикнула, уходя большими сильными шагами, подминая редкий заснеженный лес. Как в фильме по Стругацким про отель в горах. Там тоже нечеловечески мощная кукла уносила на спине инопланетян в космос. Но эта женщина предстала совершенно иной, непонятной, необъяснимой, и потому вызвавшей чувство напряженности. Фантазии Стругацких перед нею показались мелочью. Запомнился один эпизод из детства. Тогда мне исполнилось шестнадцать. Помню, откуда-то то ли приехал, то ли пришел с работы. Взрослый уже, на заводе пахал после окончания ремесленного училища. Мы с воспитавшей меня матерью жили вдвоем в маленьком старом домике. Наступила ночь, мать заснула, а я долго ворочался в своей постели. И вдруг, когда дремотное состояние начало переходить в сон, почувствовал, что кто-то приближается к изголовью. Неясный образ как бы колебался, не имея четких очертаний. Я оцепенел от ужаса. Постояв немного, существо сказало: «Ты умрешь в тридцать девять лет». И растворилось. Долго не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Потом вскочил, здорово перепугав мать. Все последующие годы с опасением ждал приближающейся даты. Когда она наступила, не раз находился на грани жизни и смерти. Но именно в тот год, по совершенно случайному совпадению, напечатали забытый уже рассказ в коллективном сборнике молодых прозаиков. Я выгнал из дома сожительницу-алкашку, каждодневно спаивавшую меня. Не обернулся даже на совместную дочь. Выгнал и все. Резко повернул в сторону оставленного, казалось, навсегда литературного творчества. Через четыре года вышла небольшая собственная книга рассказов. Включенные в нее произведения были написаны, в основном, в год тридцатядевятилетия.

Я открыл глаза. За спинки кресел моментально шмыгнули двое молодых мужчин, за спинку дивана — сразу несколько красивых женщин. Боковым зрением они просматривались отчетливо, но стоило взглянуть прямо, как вся компания пропадала. Девушки были прекрасны, длинноволосые, с правильными лицами. Парни тоже, ловкие, стремительные. Показалось, что они артисты приехавшего на гастроли цирка. Фокусники из группы мага Эмиля Кио. Но маэстро до них куда как далеко. Я заинтересовался. Поставив посреди комнаты стул, сел и принялся наблюдать, стараясь глядеть только боковым зрением. Вскоре девушки за спинкой дивана затеяли игру. То одна, то другая вдруг выскакивала из-за плотно придвинутого к стене дивана, каждый раз в новых одеждах. Парад мод. Парни пока не высовывались. Различные позы, прекрасный фасон отлично сшитой одежды. Парижским кутюрье подобное великолепие не снилось. Я включился в игру. На фоне ковра нелегко было различить позы, к тому же девушки подбирали одежду под его разноцветный орнамент. Но вскоре насобачился, вошел во вкус.