Река на север

— Дайте вашу руку...

Она ни секунды не задумалась — словно шагнула в воду: вложила свою руку в ждущую ладонь. Такой она была и с ним в тот день. Тогда это ему понравилось. Но теперь в этом он сделал еще одну уступку, усмотрев в ее податливости нарушение душевной целостности, обещания, подаренного ему; и отвернулся.

Савванарола использовал свой нос как анализатор.

— Как пахнет, — произнес раздельно, по-прежнему глядя ей в глаза.

Изюминка-Ю оглянулась: "Еще один..." Чего она хотела? Подсказки? На ее бы месте он давно встряхнул бы этот стручок.

Савванарола вдруг с горестным стоном ткнулся губами в ее руку и повалился на колени.

— Принцесса, нет, королевна!..

У нее была естественная реакция — она резко отступила назад, царапнув жесткими джинсами ладонь Иванову.

Савванарола цеплялся за кончики ее пальцев с отчаянием утопающего. Лицо его исказилось, словно ему не хватало воздуха. Рыдая, обхватил лицо руками:

— Никто... никто... никто не знает... как это трудно...

Освободила-таки ладонь:

— Бедненький... — И даже наклонилась, чтобы провести ладонью по голове, но остановилась, словно застыла над мощами. Рука в задумчивости повисла, прогнувшись в запястье, словно не решаясь на что-то конкретное, потом пальцы сыграли в воздухе короткую глиссаду и снова приобрели уверенность, сжавшись в кулачок.

— Как это трудно, как это трудно! — забормотал он сквозь всхлипывания, разглядывая что-то у их ног.

— Что трудно? — спросила она участливо и даже присела перед ним, но побоялась дотронуться, словно к голодному зверю.

— Трудно всем говорить правду... — ответил Савванарола.

Он играл своей жертвой, как мухой. Диапазон воздействия был слишком велик, чтобы понять сразу. Она оглянулась на Иванова, ища объяснения и поддержки, и он подумал, что в джинсах и в этой рубашке, болтающейся до пят, она выглядит вполне уместно даже в берлоге шизофреника.

— Пусть не говорит... — насмешливо посоветовал Иванов.

Она странно, через плечо, оглянулась на него, словно за порцией здравого смысла. Слава богу, что у него не было комплекса отца, на подрастающую дочь которого уже поглядывают мужчины. Но именно с таким чувством он вдруг подумал об Изюминке-Ю.

— Но я знаю, что ты... — Савванарола схватил ее за руку и возвел очи, — ты совсем иная! Ты не подвластна ни времени, ни минутному капризу. Я ждал, я ждал...

Теперь она испугалась:

— Сумасшедший какой-то...

У него были такие честно-убедительные глаза, что даже Иванов усомнился в своей здравости.

— Мы не будем спорить... — примирительно сказал он и придержал ее за плечи: "Я же говорил..." На самом деле только ради сына он не стал ее предупреждать. Может быть, он рисковал выглядеть в ее глазах недальновидным. Он вообще боялся этой темы.

— А! — радостно воскликнул Савванарола.

Она опомнилась:

— Мы пришли, чтобы найти... — произнесла медленно, — мы ищем... — Лицо ее что-то вспомнило, и она запнулась, чтобы собраться с мыслями и еще раз оглянуться: "Прости..." Словно в чем-то усомнилась и просила помощи.

— Знаю, все знаю! — Савванарола обрадовался ее доверчивости. — Называйте меня просто Савва...

Как опытный психолог, он не довольствовался первым результатом, а стремился закрепить его.

— Хорошо, Савва, — согласилась она словно перед прыжком. И улыбка, которая так не вязалась с выражением глаз, выдала в ней то, чего он боялся, — сейчас она забыла о нем, она помнила лишь прошлое, она еще жила им, она стояла на перепутье, и он не имел над ней власти.

— Нет! — произнес Иванов, глядя на нее. — Он не все знает.

— Да... — подтвердила она растерянно. — Не все...

— Он не знает даже того, что я с тобой рядом, — заметил Иванов.

Она явно подумала о них обоих и констатировала это как человек, пришедший к какому-то решению.

— Я тебя очень прошу... — сказал Савванарола, — верить! Верить мне!

Ноздри ее раздувались. Вполоборота к прошлому, вполоборота к нему — она решала. Он затаил дыхание. Лицо, обернувшееся в себя. В глазах застыли голубоватые крапины. Она была вся в чувствах. Отвлеклась на мгновение, чтобы бросить тревожный взгляд на Савванаролу, и снова стала Изюминкой-Ю.

Савванарола сделал вид, что обиделся:

— Страх, не уважение, а страх, как предтеча большего, как самодостаточная величина, как вспышка сверхновой... — Его лицо от возбуждения пошло пятнами. От слез не осталось и следа. Глаза лучезарно блестели. Если он и думал о чем-то ином, то это не отражалось на нем. И все равно у него был вид человека, складывающего два числа, а остаток держащего в уме. Может быть, это природное скряжничество и делало его неискренним, словно блаженство имело осадок. — И если ты ничего, совершенно ничего... а думаешь, что это самое главное, подобно шестидневью, но все равно сомневаешься, не ища прощения и уподобившись несчастным, — это еще не оправдание собственной слепоте... и не объяснение находкам, не вывих, не слепота, но если ты добровольно... сознательно... не утруждаясь думать... На кого же тебе с тех пор рассчитывать, что выполнять, от чего отталкиваться?!

Палец, как коготь птицы, уставился сверху вниз. Левый глаз в безумной отрешенности косил в потолок. Кот под его ногами точно так же крутил головой и пялился медными глазами. Возможно даже, что это был породистый кот, но деклассированный, скатившийся до уровня домашнего кота, возможно, что мартовскими ночами он тоже проповедовал кошкам ортодоксальные идеи.

Последние годы Иванов с усталостью относился к восторженным людям, но коты, воспитанные подобным образом, наводили на серьезные размышления. Надо полагать, он слишком часто оказывался свидетелем ночных бдений в этой квартире и, возможно, даже продвинулся дальше хозяина.

— А надо ли? — спросил он больше у Изюминки-Ю, чем у Савванаролы.

Она вежливо покачала головой.

Может быть, он сделал ошибку, придя сюда с ней? Мгновение она глядела на них обоих, как на привидения.

— Нет, я не сын пророка и не пророк, я не ищу этого страшного имени! — воскликнул Савванарола. — Разве есть большая разница между упавшей каплей дождя и человеком! Все тлен, тщетно искать подтверждений, надо только безоглядно верить, ибо такова суть ея. — Он решил применить другой метод, перейдя к интеллектуальной части.

— Сумасшедший, — повторила она и с доверчивостью лани отступила к Иванову, и он решил, что ошибся, что она не изменила к нему своего отношения, и в этом нет недоверия — потом, потом он узнает ее лучше.

Лицо Савванаролы судорожно дернулось. Эта привычка выделяла его из всех других небожителей и была предтечей слез, гнева и беспочвенной радости. Он глядел на нее с жаром, и его стеклянно-зеленые глаза безотчетно пытались сделать с ней то, что обычно делает паук с мухой. На Иванове он давно поставил крест.

— Я за тобой слежу... — произнес Савванарола изменившимся голосом, — с тех пор, как Дима написал... Вас! Вас написал. Но разве кто-то достоин... — На мгновение в нем мелькнули трезвые нотки, он помолчал, осваиваясь с произнесенным и не обращая внимания на ее спутника. — Только я могу дать вам счастье...

— Почему? — простодушно удивилась она, и Иванову показалось, что она подарила Савванароле надежду. Потом она научится и этому — быть жестокой, но сейчас она этого не умела.

— Потому что я знаю это... Потому что преданней и честней вы не найдете никого...

— Одно занятие бесполезнее другого, — отреагировал Иванов. — Налицо признаки душевной болезни...

— Он в чем-то похож на Диму... — У нее был взгляд, как у кормящей собаки. При нем она еще ни разу не каялась, или он забыл и не мог вспомнить. Но то, что она привыкла к молодым мужчинам и не умела защищаться, показалось ему нечестным, ему почему-то захотелось, чтобы она походила на него самого.

— Это проходит... — напомнил он.

Он хотел добавить, что это проходит, как молодость, но промолчал. Он бы ей сказал, что только опыт дает стабильность душевного состояния, но лишает трепета чувств.