Река на север

Он словно заглянул в свой давний сон, здесь после ряда комнат по обе стороны знакомо-темного коридора — то, что они таскали из части в часть: стол с фанерной крышкой и армейская кровать, на которой был зачат Димка. "С миром вещей всегда уходит часть тебя, — думал он, — как стирается наша память о близких, но вещи не виноваты, никто не виноват". С затаенным дыханием потянул ящик, чтобы заглянуть и увидеть свои старые бумаги и давние газеты. У него было такое ощущение, словно он наступил на собственную ногу. Ничего не произошло. Он видел, как и через шестьдесят лет люди возвращались на свое пепелище, и от этого они не выглядели ходящими на голове. Ничего не менялось для стороннего наблюдателя. Похоже, что только человек придумал время.

— Помогите мне, — попросила, не глядя, Изюминка-Ю, и он, очнувшись, сделал шаг, наклонился, чтобы сдвинуть раму дивана, и вдруг совершенно рядом, с непривычного ракурса, обнаружил две косички, от висков под волосы, заколотые булавкой с сахарным янтарем. Кожа была гладкой, с крохотной дорожкой едва наметившихся бачков — мужское начало, — теряющихся в густоте прически. Он мог поклясться, что уже когда-то видел такое, но в этот раз картина была иная, словно безраздельно владела его воображением.

"Такое лицо должно смотреть на тебя с подушек, — думал он, — каждое утро. Пусть это будет мимолетно, пока ты осторожно встаешь, чтобы не разбудить свое сокровище, и переводишь дыхание, только когда за тобой захлопнется дверь, но потом вспоминаешь его целый день. Таким лицо встречает тебя вечером, когда почти иссякнет воображение и истощится терпение, и ему нет нужды утверждаться в тебе и нет дела до сложностей и противоречий мира, вот это и будет счастье... но это слишком невероятно, чтобы в него можно было поверить".

— О чем вы думаете? — спросила она. — У вас такой вид...

— О стакане холодной воды, — буркнул он.

Все его приятельницы надоедали ему не из-за того, что они были плохи или, наоборот, — хороши, а потому что выделяли ему роль, которая его увлекала до поры до времени, но наступал момент, когда он чувствовал, что и на этот раз хватит, и тогда уходил, забывая кого-то из них.

В углу под газетами лежали два пакета с мелкой зеленовато-бурой травой, а из промасленной тряпки он вытряхнул армейский мелкокалиберный пистолет и две коробки с патронами.

"Этого еще не хватало, — подумал Иванов и покосился на нее, — из этого даже убить нельзя". Лицо у нее стало непроницаемым, и он заколебался.

— Не будьте наивным, — она поймала его взгляд. — Я сама узнала только недавно...

Запели трубы — в доме жил еще кто-то.

— Ну да... — кивнул он, пряча свою иронию.

Ее категоричность ему не понравилась. Он давно уже понял, что смысл происходящего — в отсутствии всякого смысла, и сны его были сложны, запутанны, как и его жизнь.

Присев, она с любопытством разглядывала содержимое дивана, так что два колена, прижатые друг к другу плотно и крепко, торчали перед ним, и он старательно обходил их взглядом.

— Следовало давно понять... — согласился он и почувствовал, как его губы иронично поползли кверху.

Она презрительно хмыкнула, словно заранее ожидала его реакцию, и, поднимаясь и не очень заботясь о том, что мелькало перед его носом, — словно читала мысли, произнесла:

— Можете не верить, но здесь никто не курил. — В знак раздражения она продемонстрировала ему свой чеканный профиль: безупречную линию лба, строгий носик и поджатые губки.

"Надо было давно догадаться, — подумал Иванов, — все эти ночные бдения и тайные сборища..."

— А я и не верю, — ответил он, ловя себя на том, что глупо выглядит и что Изюминка-Ю посмеивается над ним.

Она отвернулась и даже притопнула ногой:

— Ужасно!

— Опасно, — поправил он.

— ... всегда считал, что делает все сам!

— Нашли чему удивляться...

— Мне бы вашу уверенность...

— Мужчина есть мужчина... — Его сетование не требовало комментария.

— Откуда вам известно?

— Известно... — подтвердил он, невольно сжимая губы.

— Откуда? — еще больше удивилась она.

— Стоит ли мне верить? — спросил он, иронично изогнув губы.

Не следовало ей ничего объяснять. Он сам постоянно ошибался. У него чуть не вырвалось: "Не надо было быть дурой!", и лицо, наверное, стало соответствующим, потому что она, моментально уступив, ответила:

— Попробуйте на моем месте!

— Вот уж чего не могу, то не могу, — возразил Иванов.

Она возмущенно фыркнула, надеясь непонятно на что:

— Вы!.. Вы!..

Он удивленно замолчал, укоряя себя за несдержанность.

— Вы просто зануда!

Скрещенные руки на груди придавали ей вид Немезиды. Осиная талия и развевающиеся волосы фурии, которая способна влепить пощечину разгоряченной ладонью. Все равно он останется всегда один, словно наблюдая ее на расстоянии, даже если она сменит гнев на милость.

— Такое ощущение, что вы всему знаете цену!

Если бы она подумала, то поняла, что это противоречит природе вещей — строить умозаключения и руководствоваться ими — нет прямее пути в тупик, труднее выбираться. Однажды ты научишься пересматривать свои поступки быстрее, чем начинаешь мучиться ими.

— Разве я виноват? — Он вздохнул и пристально посмотрел на нее сверху вниз.

Кожа на плечах была слишком бела для этого времени года и, наверное, гладкая как бархат. Потом, через много лет, на ней появятся отметины солнца, ветра и всех тех мужчин, которых она встретит на своем веку.

— Словно... словно... словно я с вами в одном противогазе!

У нее не было сложностей с мимикой, и сейчас она не берегла ее для кого-то другого.

— Не надо преувеличивать. Моя персона в ваших делах не столь значительна. — Он попытался сделать серьезное лицо и решил, что ему удалось. Шутки с губами он уже не мог себе позволить.

— Ну да! — возразила она, наклонив голову (волосы упали на глаза, смахнула их рукой) и заставив его покраснеть. — Но вы его отец!

Он пожал неопределенно плечами. Не мог же он объявить, что сын имеет перед отцом преимущество — хотя бы в виде молодости, времени и таких женщин. Пусть это останется тайной. Опыт и молодость — две несовместимые вещи. Иногда лучше промолчать, чем изрекать истины.

— Скажите что-нибудь! Ну же! Что вы о нем думаете? — Она хотела, чтобы он ей в чем-то помог. Не дождавшись, покачала головой, раздувая свои прекрасные ноздри, придающие вкупе с чистыми линиями лба и волосами, забранными за ухо, устремленность в бесконечность. — Только и слышала!.. Мой папа! Папа! — Возмущению ее не было предела. — Одних рассказов о Севере! А Дагестан, или как его там? Собака у него была по кличке Рекс...

— Была, — терпеливо и удивленно, потому что кто-то прикоснулся к его тайне, согласился он. — Ничего не поделаешь...

От неожиданности он чуть не предался воспоминаниям. Те картины, которые промелькнули перед ним за эти мгновения. Пса они выбирали в январе, на сеновале, вдвоем, подсвечивая себе фонариком. Снег был вездесущим и сухим, как прокаленный песок. Сено пахло далеким лугом, а щенки — молоком. Они подзывали их, имитируя поскуливание. Может быть, сын действительно был с кем-то сентиментален, — только не с ним. Какой она ему показалась? За любую откровенность надо расплачиваться. Видно, она была хорошей слушательницей. О чем еще можно разговаривать с женщиной в постели после любви, если ты еще молод и настолько наивен, что становишься неосторожным. Он не даст ей такого шанса, не подарит оружие, пусть она его выбьет боем, ему больше нечего ждать от таких женщин. Что его волновало? Предначертанность? Судьба? Просто ему нравилось быть таким. "Метафизика — ограничение человечества, — писал он когда-то, — надо исходить из того, что она неизменна и постоянна, как звук флейты".

— А-а-а... — досадливо протянула она.

Вырез платья съехал в сторону, и обнажилась голубая бретелька. Он не думал, что там можно скрывать что-то незнакомое. Интересно, как она поведет себя, если он станет настойчив. Саския, не отличающаяся целомудрием, всегда вызывала в нем глухое раздражение, потому что имела привычку уступать после минутной борьбы.