Страница 24 из 66
Между тем Навуходоносор не ограничился одним разом; то же слово он применил и при более позднем расширении дворца к северу, за пределы городских стен. Хотя в тексте говорится больше об оборонительной роли сооружения, тем не менее цель и здесь была религиозной: «Чтобы не подлетела стрела к твердыням вавилонским <…>, я построил стену из асфальта и обожженных кирпичей, подобную горе, стену весьма крепкую, наружу обращенную. <…> Я построил наверху великую обитель из асфальта и обожженных кирпичей, чтобы там жило царство мое, соединил ее с дворцом отца моего, основания положил глубоко в земле, кровлю вознес, как вершину горы».
То строение, что возвел Навуходоносор, действительно конкурировало с храмом Мардука: и у него была «высокая кровля» (он так и назывался); и он имел «основания глубоко в земле», и он соперничал высотой с горами. И наоборот, храм Мардука именовался «храмом царским» и «дворцом». Мардук, безусловно, мог считаться «царем». Между тем слово «дворец» в Вавилонии, за редкими исключениями, обозначало только светское официальное здание (в Вавилоне — жилище царя, в провинции — резиденцию правителя). Таким образом, оно употреблялось здесь не случайно: перекрестные отсылки именований смешивали функции двух зданий. Даже зубчатое «увенчание дворца», сложенное из кирпичей, облитых синей глазурью, напоминало о ступенчатых башнях Вавилона и Барсиппы.
Воздавали ли царю божественные почести в его перестроенном, а потом расширенном дворце? Он заявляет, что там «великолепно» совершались «царские церемонии» и «владычные очищения». Но обе эти формулировки двусмысленны — может быть, намеренно. Мы не можем судить, то ли царь, как делали и его предшественники, поклонялся богам по особому (впрочем, совершенно нам неизвестному) чину в специальном приделе; то ли на религиозных церемониях он играл роль не их участника, а объекта поклонения. Текст, сообщивший нам о церемониях, относится к довольно раннему периоду царствования Навуходоносора. Уподобление царя божеству тогда существовало лишь в планах, и авторы этого проекта соблюдали всяческую осторожность. Но если даже Навуходоносору и не воздавалось поклонения, его дворец в конечном счете превратился в храм. Он был «исполнен красы», как обычно говорилось именно о священном сооружении; это словосочетание относилось к языку богословов и было не слишком знакомо мирянам. Даже окрестности царской резиденции вызывали священный «страх» и были окружены (как при появлении божества) «устрашающим светом», который сковывал приходивших: «злой не подойдет к нему и не войдет в него».
Вавилоняне (вернее, их представители) торжественно признавали нового государя в момент коронации; с этого момента подданные были обязаны почитать его и оставаться ему преданными. И наоборот: царское величество могло служить гарантией данного слова, а в случае нарушения обещания — залогом кары виновного. Таким образом, считалось, что царь действует подобно богам, которых призывали в свидетели в последних пунктах всех договоров. Это было не ново (еще задолго до конца III тысячелетия клялись как богами, так и именем правящего царя), но в середине II тысячелетия эта формула вышла из обыкновения. При Навуходоносоре в Вавилонии лишь немногие документы (во всяком случае, из числа писавшихся на глине) следовали такому образцу. Имя царя в эти годы присоединяли к богам лишь от случая к случаю. Видимо, ставить государя и божество почти на один уровень всё же не вошло в обычай. Поступать так или нет, всегда зависело только от воли нотариуса; совершенно ясно, что государство на сей счет не давало никаких распоряжений.
К осуществлению мер по обожествлению государя, вне всякого сомнения, приступили, но даже к концу царствования они остались сосредоточенными во дворце и вокруг него, а преемники Навуходоносора об этом уже и не помышляли. Мы не знаем причин тому; может быть, им просто не хватило целеустремленности — или они боялись какой-либо враждебной группировки. Возможно также, что такие планы не могли быть успешно реализованы просто потому, что были слишком чужды вавилонской традиции: страна не была готова поверить всему и принять всё, что говорит царь.
«СТРАНА ШУМЕРА И АККАДА»
Обычно Навуходоносор говорил просто о «стране». На самом деле ее полное название — «страна Шумера и Аккада». Оно восходило еще к концу III тысячелетия, но оставалось живо и в его царствование, хотя встречалось гораздо реже, чем раньше. В частности, вавилонский царь применил его в надписи по случаю перестройки отцовского дворца в Вавилоне; это значит, что для него, его писцов и современников оно сохраняло свой смысл.
В XXIII веке в Вавилонии пользовались двумя языками: жители юга говорили по-шумерски, жители севера — по-аккадски. Саргон Древний стал гегемоном севера, а юг покорил силой. Полтора века спустя Ур-Намму (2112—2095) решил воссоздать империю с центром в Уре, в шумерских областях, но способом действий избрал не насилие, а договоренность. Он уравнял в статусе обе области, вошедшие в его царство, и придумал для низовьев Тигра и Евфрата новое обозначение — назвал себя «царем Шумера и Аккада». Тем самым он признавал их различие в рамках единой общности. Впрочем, в его время шумерский язык был сильно потеснен северным наречием; новый царь пытался спасти древнюю южную культуру, утвердив ее равноправие с северной. Но из этого ничего не вышло: всё шумерское неодолимо отступало. Начиная со II тысячелетия уже и само имя Шумер перестало употребляться — Аккад поглотил его. Тем не менее двойной титул царя сохранился, поскольку годился для любой политической ситуации. Когда в первой половине II тысячелетия Нижнее Двуречье было поделено между враждующими княжествами, государи некоторых из них принимали этот титул; они не могли обосновать свои претензии, но выражали таким образом свои планы и обещали тем, над кем не властвовали (по их убеждению, временно), уважать их местные особенности. Еще в VII веке ассирийские цари, правившие в Вавилоне, по тем же соображениям именовали себя этим древним титулом. Набопаласар счел возможным принять его в конце царствования, когда вся страна оказалась в его власти. Он и сын его утвердились в качестве «правителей Шумера и Аккада». Как мы видели, этот термин обозначал более близкую и заботливую властную опеку, нежели царская. Таким образом Вавилония в разных политических документах вновь оказывалась «Шумером и Аккадом». Но этот пережиток сохранял определенное значение: власть признавала, что подчиненная ей «страна» не является однородным, нерасчлененным целым. Впрочем, это признание — чисто формальное, напоминавшее о древней истории царства, — не влияло на конкретные действия Навуходоносора; он сам уже не представлял себя «шумеро-аккадским» царем: с его точки зрения, под термином «страна» понималось прежде всего единство, особенно прочное, противопоставлявшееся империи. Его отец считал политически правильным сглаживать недовольства больших городов. Их названия он писал на кирпичах, применявшихся для крупных построек; таким образом, у каждого города был свой кирпич, например, в храмовом комплексе, что льстило местному патриотизму. Навуходоносор отошел от этой практики. При нем везде, в любом месте Вавилонии, включая Сузиану и острова Персидского залива, повторялся один и тот же текст, один и тот же неизменный титул.
Политическое объединение Вавилонии было завершено лишь после XV века; тогда и встал вопрос о ее административном устройстве. Оно складывалось мало-помалу, с течением времени, эмпирически и бессистемно. Видимо, власти считались с реальностью. К концу II тысячелетия структура власти сформировалась окончательно и до VI века уже не менялась. Такое постоянство объясняется несколькими причинами. Первая — и одна из главнейших — привычка чиновников к рутине. Впрочем, в их косности проявлялось и реальное уважение к местной ситуации, связанной с долгой и нередко славной историей. И действительно, административная структура проявляла хорошую приспособляемость к местным условиям. Вавилоняне терпели ее легко, да и она не особенно их отягощала: местные власти и их агенты не столько действовали, сколько надзирали. Они соблюдали простое правило: как можно меньше мешать. Вмешательство государства считалось оправданным в одном-единственном случае — для предотвращения серьезных беспорядков. Серьезные меры требовались лишь в таких конфликтах, которые, как представлялось, не могли быть разрешены там, где зародились: внутри семьи, деревенской общины или храмового причта. Впрочем, в распоряжении властей на местах не было сил устрашения: ничего похожего на нашу полицию или жандармерию не было. Навуходоносор не имел причин менять общепринятые правила — он этого и не делал. Его властные запросы были весьма скромны: от подданных ему нужно было пассивное повиновение, то есть исправное выполнение общественных работ и уплата налогов; сверх этого он не требовал ничего — по крайней мере никаких обязательств разделять какую-либо политическую, экономическую или религиозную программу.