Страница 3 из 305
– Сильные люди создают собственные законы.
Я на мгновение испытал жалость к этому странному человеку, желавшему лишь того, чего желает каждый мужчина – сына, похожего на себя, да немного душевного покоя, – и потому нарушил закон цивилизованных миров. То был вызов, понимаете? Я облучил его семенники и обработал их для верности ультразвуком, убив сперму. Я, разумеется, не мог прибегнуть к помощи мастера-плетельщика, потому что все мои коллеги презирали незаконную деятельность. Но я знал, что не зря имею репутацию мастера-скульптора – а что такое плетение генов, как не хирургия на молекулярном уровне? И я залез в его тубулы, а потом долго и кропотливо расщеплял ДНК стволовых клеток и вызывал мутации в получившихся фрагментах. Теперь вновь созревающие сперматозоиды дадут жизнь сыну, похожему на него.
Когда я закончил эту тончайшую из тонких операцию, на что ушло почти два года, Гошеван встал перед зеркалом в моей мастерской, вгляделся в себя и объявил:
– Вот он, Homo neandertalis. Теперь я меньше, чем человек, но одновременно и больше, чем он.
– У тебя вид дикаря из дикарей, – подтвердил я, а затем, думая напугать его, добавил то, что утверждали почти все, говоря об алалоях: – Они живут в пещерах и не знают языка. Они по-животному жестоки со своими детьми: они пожирают чужаков, а может быть, и друг друга.
Услышав мои слова, Гошеван рассмеялся и ответил:
– На Старой Земле, в столетие холокоста, в месте под названием Шанидар, неподалеку от Загросских г-гор в Ираке, обнаружили неандертальское погребение. Археологи нашли скелет сорокалетнего м-мужчины, у которого не было руки ниже локтя. Они назвали его Шанидар I и установили, что руку он потерял з-задолго до смерти. В могиле другого неандертальца, Шанидара IV, нашли пыльцу нескольких видов цветов, перемешавшуюся с фрагментами костей, камешками и пылью. И я вот о чем хочу спросить тебя. Скульптор: м-можно ли называть людей дикарями, если они заботились о калеках и отдавали уважение умершим, осыпая их яркими цветами?
– Но ведь алалои другие, – возразил я.
– Посмотрим, – сказал он.
Тут я должен честно признаться, что недооценил его, приняв за безумца или жертву самообмана, обреченную на смерть уже в десяти милях от Никогде. По договору между основателями города и алалоями нам принадлежал лишь один-единственный остров – хотя и достаточно большой, – и отцы города свято блюли соглашение. Лодки бесполезны из-за айсбергов, забивающих Пролив, а ветроходы потенциальных контрабандистов и браконьеров расстреливают с воздуха. Я даже вообразить себе не мог Гошевана, шагающего пешком через Старнбергзее – Старнбергское море, когда оно замерзает глубокой зимой, и довольно ехидно поинтересовался, каким образом он намерен отыскать алалоев.
– Собаки, – сразу ответил он. – Я запрягу в сани собак, и они перевезут меня через замерзшее море.
– А что такое собаки?
– Хищные млекопитающие со Старой Земли. Они подобны людям-рабам, но гораздо приветливее и стремятся угодить хозяину.
– А, так ты говоришь о хазгах, – догадался я (так алалои называют упряжных собак) и рассмеялся. Даже сквозь шерсть на лице Гошевана я разглядел, как покраснела его белая кожа, словно ее хлестнул порыв ледяного ветра. – И как ты намереваешься протащить таких зверей в наш город?
В ответ Гошеван молча раздвинул волосы на животе и показал тонкую полоску плотной белой кожи, которую я принял за шрам после вырезанного аппендикса.
– Разрежь здесь, – велел он.
Заблокировав нервы на животе, я сделал разрез и обнаружил странный орган, прилегающий к кишке в том месте, где находится аппендикс.
– Это псевдояичник, – пояснил Гошеван. – Хозяева питомника на Даркмуне оказались умны. Валяй, режь дальше и увидишь, что я с собой привез.
Я вырезал фальшивый орган – красный и скользкий, изготовленный из даркмунского биопластика с тошновато-сладким запахом, – и быстро полоснул по нему скальпелем. Из него вывалились тысячи неоплодотворенных яйцеклеток и мешочек со спермой, до этого плававшие в суспензии кридды, сохранявшей их свежими и жизнеспособными. Ткнув пальцем в молочно-белый мешочек спермы, Гошеван сказал:
– Семя лучших даркмунских маттов. Поначалу я намеревался вырастить и обучить собак для сотен упряжек.
Не знаю, где и как Гошеван вырастил и натренировал своих собак, потому что вновь не видел его две зимы. Я уже было решил, что его поймали и изгнали из города, или же кто-то раскроил ему череп, а его мозги давно высосал грязный тощий трупоед.
Но, как вы еще увидите, Гошеван оказался человеком изобретательным и умирать не собирался. Он вновь вернулся в мою мастерскую зимней ночью, когда воздух был столь черен и холоден, что даже на всегда оживленных глиссадах и ледовых улицах не было ни души. Похожий на белого медведя, он стоял в прихожей, сильными и плавными движениями расстегивая парку из меха шагшая и срывая прикрывающую лицо меховую маску. Под паркой я разглядел черную с золотом камелайку с подогревом – такие носят бегуны в дни фестивалей, желая сохранить тепло и в то же время без помех работать руками и ногами.
– И это мой благородный дикарь? – спросил я, погладив пальцами его замечательно теплую нижнюю одежду.
– Даже ф-фанатик вроде меня должен поступаться принципами ради выживания, – ответил он.
– А что ты станешь делать, когда сядут батареи?
Он посмотрел на меня – в его глазах я прочел одновременно страх и упоительное восхищение – и ответил:
– Когда батареи сядут, я или уже буду мертв, или отыщу свой дом.
Попрощавшись со мной, он вышел на улицу, где его ждали собаки, нетерпеливо натягивавшие постромки. Когда он подошел, они завыли и залаяли, тычась черными носами в его парку. Стоя у окна я видел, как Гошеван возится с задубевшими от мороза кожаными ремнями, время от времени похлопывая вожака огромными рукавицами. Он трижды перекладывал груз на нартах, равномерно раскладывая мешки с собачьим кормом и накрепко привязывая их к деревянной раме. Потом как-то хитро свистнул и отправился в путь. Свернув за угол, он растворился в морозной тьме.
Когда я произнес эти слова, в комнате словно похолодало. Юноша, глотнув кофе, плотно сжал узкие губы и тут же выдохнул облачко пара, словно зависшее в воздухе.
– Но ведь это еще не конец рассказа, верно, Скульптор? Вы забыли про мораль: как бедняга Гошеван погиб во льдах, проклиная свою дурацкую мечту и с разбитым сердцем.
– И почему вас, молодых, все время тянет заглянуть в конец? Неужели наша Вселенная вот-вот умрет или скукожится вместе со всеми своими измерениями? Как следует называть агатанцев – концом эволюции человека или новым видом людей? И так далее, и так далее. И кончатся ли когда-нибудь вопросы, задаваемые нетерпеливыми молодыми людьми?
Я торопливо хлебнул горького кваса, обжег рот и горло и просидел некоторое время, жадно, словно старые мехи, втягивая в легкие холодный воздух.
– Но вы правы, – выдохнул я. – Мой рассказ еще не закончен.
Гошеван погнал упряжку прямиком через замерзшее Старнбергзее. Все время на запад, шестьсот миль по утрамбованному ветром снегу, и как можно быстрее. Добравшись до первого из Тысячи Островов, он увидел покрытые вечнозелеными лесами горы, где на крутых гранитных утесах гнездились таллосы, наполнявшие воздух хриплым карканьем, слышным за много миль. Но алалоев он не нашел и потому направил собак через расщелины ледяного шельфа обратно в море.
Он осмотрел пятнадцать островов, не отыскав ни единого человеческого следа. Гошеван провел в пути шестьдесят два дня, и тут смертоносное безмолвие лютых морозов глубокой зимы начало сменяться жуткими буранами средизимней весны. Во время одного из них, когда снег стал настолько тяжелым и мокрым, что ему приходилось через каждые сто ярдов останавливаться и очищать стальные полозья саней от примерзшей снежной каши, вожак упряжки по кличке Юрий Яростный провалился вместе с другими собаками в расщелину. Гошеван вцепился в сани и удерживал их изо всех сил, уперев задники сапог в скользкий снег, но вес трех собак – Юрия, Саши и Али, – повисших на постромках и огромным маятником болтавшихся за краем расщелины, оказался настолько велик, что он почувствовал, как и его медленно притягивает к обрыву. Только быстрый взмах охотничьего ножа спас его самого и оставшихся собак. Перерезав постромки, он с бессильной яростью наблюдал, как самые крепкие собаки упряжки, цепляясь черными когтями за стены расщелины, с жалобным визгом падают на ледяное дно.