Под одним солнцем

— Ну и как же ты перестал летать? — спросил под конец Конд.

— Как? — Юрд улыбнулся, и морщины его разгладились. — Очень просто: я побывал на Хрисе.

— Я тоже бывал на Хрисе, — недоуменно ответил Конд, — однако летаю до сих пор.

Юрд перестал улыбаться и отодвинулся от стола. Он обошел комнату своей вялой походкой и пригасил освещение. Заглянул зачем-то в коридор и сразу же вернулся. Подошел к нам и сел, подперев голову руками.

— Вот что, — сказал он, — каков план вашей экспедиции? Тот же, что и в прошлый раз?

— Да, примерно, — ответил я, — летим на орбитальном корабле, с него и намечается спуск на планету.

— Я так и думал, — сказал Юрд, — и все же у меня есть к вам просьба. Я знаю, что по плану спуск на Хрис не предусмотрен, но я сам достаточно летал в космосе, чтобы представлять себе, как иногда ломаются самые продуманные планы (увы, он оказался прав). Одним словом, не исключена возможность, что вам придется совершить посадку на Хрис. Если это произойдет и вы встретитесь с персоналом хрисской станции, то разыщите там инженера Мэрса и передайте ему вот это.

Юрд опустил руку в карман и извлек металлический цилиндр.

— Здесь письмо, — он положил цилиндрик на стол, — не пытайтесь его вскрыть, вам не удастся сделать это, не повредив футляр, а самое главное — вы все равно не сможете прочесть, оно зашифровано. Я вам верю, но в тех пределах, которые мне самому дозволены. Возьмите его. Бери ты, Антор, и храни, а ты, Конд, возьмешь, если с Антором что-нибудь случится.

Голос Юрда звучал твердо, и мы чувствовали, как он приобретает над нами какую-то необъяснимую власть.

— Никому о нем не говорите, ни единой душе, так будет безопаснее для вас самих. Ясно?

— Очень даже, — проговорил Конд. — Мы возьмем письмо, только это для тебя, Юрд, остальное нас не касается.

— Пусть остальное вас не касается. Если на Хрис садиться не будете, выбросьте его на обратном пути в космосе. Вот и все, а теперь идите, уже поздно.

Мы поднялись.

— Прощайте, желаю вам удачи. Арбинада трудная планета, хотел бы быть с вами,

Пока мы шли до двери, Юрд начал наводить в комнате прежний порядок; я заметил это, покидая его жилье. Когда мы выбрались из здания, он прокричал нам вслед старое пожелание астролетчиков:

— Счастливой посадки!

— Счастливой посадки! — ответил Конд и помахал рукой, обернувшись назад к слабо освещенному дверному проему, где неясной тенью виднелась фигура Юрда.

Мы зашагали к дороге между шумевшими на ветру кустами, чутьем угадывая в темноте свой путь. Оставленной машиной никто не успел воспользоваться — она стояла на месте. Конд, усевшись за руль, проговорил:

— И что за дела у Юрда, не понимаю! Если бы это был не он, а кто-нибудь другой, ни за что не стал бы ввязываться в темные махинации, терпеть их не могу. Всегда они скверно кончаются. Ты что по этому поводу думаешь?

А я тогда ничего не думал. Я вспомнил о Юринге, которая ждала меня дома. Думать обо всем этом я начал только теперь.

* * *

Особенно мне запомнился последний день, проведенный в Хасада-пир оазисе. Я заметил между прочим, что дни, которые замыкали тот или иной отрезок моей жизни, почти всегда преподносили мне хорошее или плохое, но памятное событие. Так случилось и тот раз. На первый взгляд, все произошло довольно неожиданно для меня, хотя, оглядываясь теперь назад, я понимаю, что предшествующие дни, шаг за шагом подводили меня к принятому тогда решению. Радость, горе, отчаяние и счастье, которые пережила Юринга, настолько врезались мне в память, что я отчетливо вижу каждое сделанное ею в тот день движение, слышу каждое произнесенное слово.

Полуденное солнце то скрывалось в облаках, то, вырываясь на волю, светило прямо в окно, против которого, забравшись с ногами в кресло и свернувшись в тесный комочек, сидела Юринга. Она была задумчива и печальна. Ее большие темные глаза с самого утра смотрели на меня с затаенной грустью. Я и сам чувствовал себя необычно, на душе было неспокойно, и какая-то неясная тоска тяготила меня. В оставшиеся предотлетные часы от нечего делать я то прохаживался из комнаты в комнату, то подолгу смотрел в окно, мысленно прощаясь с красочными пейзажами этого уголка нашей планеты. Временами я подсаживался к Юринге, пробовал шутить, надеясь развеять ее грусть, но, не достигнув успеха, снова поднимался, ощущая какую-то странную раздвоенность и смутное беспокойство. В довершение всего во мне тлело предчувствие неотвратимой утраты, которое не оставляло меня ни на минуту, но и не проявлялось настолько сильно, чтобы с этим чувством можно было бороться. Постояв у окна, я снова подсел к Юринге и взял ее руку. Рука была холодна и безжизненна.

— Что с тобой, Ю, ты сегодня такая же мрачная и безвольная, как вот та тучка, которую несет ветер, и вы обе готовы пролиться дождем… Будь веселой, как эти дни.

Она слабо улыбнулась, но ничего не ответила, лишь пальцы шевельнулись в моей руке.

— Смотри, что я тебе купил… вот, ты же любишь этот цвет, ты как-то говорила.

Я достал липруну и положил ей на колени.

— Нравится?

— Да, красивая… Спасибо, но мне бы хотелось совсем другое.

— Что же?

— Что-нибудь лично ваше, какую-нибудь пустяковую вещицу, но вашу, а не купленную на ваши деньги.

— Зачем тебе?

— Так. Я хочу! — В голосе ее послышалась настойчивость, но она тут же уступила место прежней грусти. — Вы уедете сегодня, и я вас больше никогда не увижу… Вам не было скучно со мной?

Я привлек ее к себе.

— Нет, только вот сегодня…

— Не шутите, Антор, — с расстановкой сказала она, — мне сегодня тяжело слушать шутки, побудьте тоже таким, как всегда.

Я осторожно провел ладонью по ее щеке и застыл, не отнимая руки от ее лица.

Бывают моменты в жизни, когда мы неожиданно начинаем понимать самих себя и вдруг убеждаемся, что жили, поступали и делали все не так. Тогда мы принимаем решения, которые резко изменяют нашу дальнейшую судьбу и о которых мы в дальнейшем не жалеем.

— Юринга!

Зрачки ее глаз расширились… Она вздрогнула, и на лице ее отразилось смятение, словно своим женским чутьем она угадала те мысли, которые вихрем пронеслись у меня в голове.

— Юринга… Ты согласилась бы стать моей женой?

Последовала самая неожиданная реакция. В глазах у нее вспыхнула радость, потом промелькнул испуг, и она разрыдалась… разрыдалась так, словно на нее свалилось тяжелое, непоправимое горе.

— Юринга! Что с тобой? — Я прижал ее к себе и гладил ее плечи, спину, руки. — Я обидел тебя? Подожди, не плачь, ответь хоть что-нибудь!

Лицо ее спряталось у меня на груди, а руки робко тянулись к плечам и, забравшись под воротник одежды, напряглись, притягивая мою голову к себе. Я взял ее за плечи и, оторвав на минуту от себя, заглянул в глаза.

— Юринга! Успокойся! Скажи, в чем дело?

— Я… я… — Рыдания мешали ей говорить. — Вы это серьезно, Антор?

— Конечно, серьезно, неужели ты думаешь, что я мог бы так пошутить?..

Голова ее снова ткнулась мне в грудь.

— Да, я… знаю… но мне хотелось услышать еще раз.

— Так ответь мне, ты согласна?

— Я… я не могу… вы сами… откажетесь… если узнаете… если узнаете все…

— Что все? Почему ты не можешь?

Она затрясла головой:

— Не могу… Вы богатый, Антор, а богатые… я знаю… богатые женятся ради детей… наследника, даже если любят, а я… я не могу быть матерью, я…

Она снова разрыдалась и сникла, обессиленная признанием. Я подхватил ее на руки и посадил к себе на колени.

— Что ты говоришь, Юринга! Откуда ты взяла, что я богат? Кто это тебе сказал? И почему ты не можешь?..

— Нет… не могу… здесь, в Хасада-пир… когда нас, девушек, берут сюда, нас… нам делают операцию, чтобы не возиться с… последствиями… это условия контракта, который подписывают родители…

Я замолчал, потрясенный ее несчастьем. От этого Юринга стала мне еще дороже и ближе. Она сидела, не двигаясь, и только вздрагивала от затихающих рыданий. Медленно текли минуты. Я смотрел на это беззащитное существо, лишенное всяких надежд на счастье, еще более одинокое и бездомное, чем я сам.